Не отрываясь от пожирания креветок в майонезе, Леша исподлобья глянул на меня:
– Не смеши, дубинушка. У нее своих дел хватает. А о тебе она вообще забыла, будь спокоен.
– Совсем?…
– Ага. Мы с Ильей обсуждали как-то…
– Да перестань ты жрать хоть на минуту! – я пнул друга ногой под столом.
Тот нехотя положил вилку.
– Так вот, мы обсуждали за пивом…
– Странно, раньше вы не уделяли внимания моей личной жизни, – заметил я. – Что за причуды такие?
– Ну, знаешь, Коль, как мне не сложно признавать, мы соскучились по тебе.
– Ты знаешь, мне это приятно…
– Так будешь слушать? – тут же перебил меня Леша: видимо, мой прилив лиричности смутил его. – То, что тебя нет в ИПАМ, пошло на пользу ее душевному равновесию. Илюха говорит, она поначалу переживала, спрашивала, как ты, а теперь ей не особо интересно. Обедать в "Августин", правда, не ходит.
– А я ей карточку отдал пятипроцентную… – попытался отшутиться я. – Знал, Вадиму б лучше оставил.
– Не огорчайся, дурень, тебе это тоже будет на благо, – заверил друг.
– С каких это пор? – возмутился я, хотя догадывался, каков будет ответ.
– Забыл, как ты себя вел в последнее время? Даже я, притом что в ИПАМ бываю только по острой надобности, замечаю, как ты за ней ухлестываешь. Думаешь, не найдутся доброжелатели, которые доложат твоему тестю, что семейное счастье его ненаглядной Танечки под угрозой из-за зятя-кобелины? Так что отвяжись от нее, пока не поздно, иначе придется ответить. Смагин – мужик злопамятный.
Лешины выводы меня огорчили и ввергли в пучину раздумий. А если Настя меня забыла?
– Не думай об этой истории, она того не стоит, – пытался подбодрить друг, возвращаясь к креветкам. – Ты здесь, в Европе, в таком замечательном городе! Кайфуй. И к работе, и к своему безнадежному роману ты всегда успеешь вернуться. Ты же меня все равно не послушаешь.
Как обычно, Леша оказался прав.
В апреле я на три дня вырвался в Украину – хотел отметить двадцать девятый День рождения с близкими людьми.
Собрались в загородном доме Смагина минимально узким кругом: Долинский, Леша, Илья с Инной и Настя. Тесть, как ни странно, не возражал против такого состава – при условии, что и он будет приглашен ("ты же знаешь, как я люблю гулять с молодежью").
Не могу сказать, что почувствовал холод или напряжение в Настиных взглядах или жестах. Хотя, как я понял (но уже спустя немалое время), те слова, что я говорил, кое-что изменили не в лучшую сторону. Но тогда она так же радостно улыбалась, и я был уверен, что все осталось по-прежнему.
Едва Настя выбралась из машины, я заключил ее в объятия:
– Я скучал, солнышко. Очень рад тебя видеть.
– Спасибо, – тихо ответила она.
Не "я тоже", нет. "Спасибо"…
– А про обнимашки мы не договаривались, это за отдельную плату, – отстранилась она, когда я выпустил ее из рук. Но, увидев мой напряженный взгляд, тут же "исправилась". – Шучу, чего ты? Я действительно очень рада тебя видеть. Идем в дом, подарок отдам.
Она хлопнула меня по тыльной стороне ладони и по-хозяйски уверенно пошла к дому, где на пороге Леша со Смагиным курили и кряхтели по-стариковски о политике.
Как всегда, надарили мне массу дорогой ерунды: участочек земли "под бурячки" (сам Смагин расщедрился), крутой кожаный портфель (подогнал Лешка), запонки с выгравированной монограммой "НМЛ" и подарочное издание Макиавелли (Долинский – добрая душа и эстет высшей категории, а ведь мог бы и припомнить мне ту бесполезную пепельницу), безвкусный багровый галстук (Танечка, душа моя) и новенький беленький MacBook (Инна с Ильей постарались).
Настя завела меня на пустующую кухню и извлекла из сумочки обернутую подарочной бумагой деревянную резную трубку с фронтальным барельефом лица, отдаленно напоминающего мое.
– Я смотрю, ты меня все больше стимулируешь к курению, дружок, – сказал я, рассматривая подарок. – Твоих рук дело?
– Да, я надеялась, что выйдет похоже. Похоже ведь? – смутилась она.
– Да… Спасибо. Это ты?…
– Я на все руки мастер, сомневался?
Настя по-детски радостно улыбалась, едва заметно прищурив левый глаз.
– Не-а, ни на миг не сомневался в тебе, Насть, – признался я.
– Тебе нравится? Правда?
– Правда. Я, правда, пока еще не пробовал курить табак…
– Тем лучше. Просто положи на полочку. Тем более – не уверена, что она будет хорошо раскуриваться.
Это был один из тех редких дней, когда я не чувствовал себя птицей-идиотом в золотой клетке, не испытывал страха перед Смагиным и неприязни к Тане – просто хорошо проводил время. Мы устроили прекрасный мангал, Илья поиграл на гитаре (у него теперь своя, и он больше не рвал струны), Леша выпил наконец-то водки, Долинский рассказал несколько замечательных историй – разумеется, не таких увлекательных, как мои, а все больше про финансы да бизнес. А Настя поспорила с моим тестем на полштуки евро, что Тони Блэр был лейбористом, в то время как Смагин причислял его к консерваторам (а ведь докторская ректора была, между прочим, по Великобритании)…
Перед закатом мы сфотографировались во дворе, с шашлыками в лапах. Фото до сих пор служит лучшим напоминанием о той приятной стороне жизни, которая у меня была. Тани, по счастью, на снимке нет – в те дни она увлекалась фотографией, ибо папа купил ей-то безумно дорогую зеркалку. Она щелкала все на свете, от бродячих котиков до фонарных столбов, заодно сделала фото нашей компании.
Смагин и Долинский стояли на втором плане, возвышаясь над нами на правах патриархов. У ректора был полнехонький шампур, а консильери успел доесть почти всю телятину и красовался с кусочком жареного лука и помидорчиком. Мы с ребятами присели на корточки. Инна в правой руке держала шампур, а левой крепко держала мужа. У Ильи шампуров аж три – забрал сразу все с мангала для пущего эффекта, и при этом еще умудрялся глядеть в камеру голодным взором. Зато Леша был единственный, кому шашлыка для фотосессии не досталось. Он смотрел в камеру своей хитрой адвокатской полуухмылкой и придерживал меня за плечо. А я, стараясь скрыться от взора тестя, легонько держал Настю за руку и надеялся, что она тоже думает обо мне.
– Скажите "лопата"! – остроумно попросила Таня, и клацнула кнопкой…
Все болезни – от нервов!
Тема вашей докторской ненаучна, актуальность – неактуальна, задания исследования не выполнены! Вы – мертворожденный ученый.
Глава Бывший глава специализированного Ученого совета о диссертации Н. М. Логинова
Следующие двадцать четыре месяца летели друг за другом, как искорки от фейерверка.
Я вернулся в Киев в июне и тут же на зависть коллегам получил солидную прибавку к жалованью – как прошедший иностранную стажировку.
Ректор полностью вжился в роль "отца отечественного образования". Поток детей элиты, желающих иметь ИПАМовский диплом, не иссякал (хотя мою идею проводить конкурс мокрых футболок для девочек и литрбол для мальчиков приемная комиссия не одобрила), а потому Смагин догнал и перегнал покойного Деда по степени известности и влияния, был вхож в самые высокие кабинеты и даже начал получать ордена и почетные звания. Всего спустя полтора года после избрания он стал член-корром НАН и советником Министра образования по вопросам развития.
Мой Фонд тоже рос и развивался, вместе с ним росло и развивалось мое пузо. Не знаю отчего – "от солидности" или от увеличения печени, но я прибавил в весе. Денег у нас развелось достаточно (хотя их не бывает слишком много, ясен корень). Помимо спонсорских поступлений и денег Вадима Васильевича, счета пополнялись ручейком от продажи "излишнего" имущества Генералу и его партнерам.
Поделившись с кем следовало, мы толкнули налево недостроенный спорткомплекс (бассейн, стадион, крытый каток – полный фарш) вместе с земелькой. Глава Фонда, то есть я, послушно ставил подписи там, где показывали Долинский и Инна, Вадим встречался с нужными людьми и выбивал получал их согласие, а Леша внимательно мониторил нашу ситуацию. Если адвокат замечал что-то неладное – кто-то из нас подымал телефонную трубку, звонил Генералу, и неладное пропадало само собой.
Моей любимой комбинацией, о которой когда-нибудь напишут в учебниках по аферам, стало правильное использование одной полузабытой типографии, которую мы по настоянию Долинского приобрели за сущие копейки и повесили на одну из подставных фирм "Грифона". Едва Смагин успел удивиться таким инвестициям своего советника, как Кабмин издал простенькое незаметное постановление на двух страничках, обязавшее все высшие учебные заведения страны печатать у нас дипломы, аттестаты доцентов и профессоров и все прочие остальные документы строгой отчетности, связанные с образованием. Инвестиции отбились в первый же сезон, да с такой маржой, что довольная сытая улыбка не сходила с лица ректора еще месяц.
По итогам этих мероприятий уже очень скоро семья Вадима Васильевича обзавелась загородным домом, Леша вырыл на даче бассейн, Илья с Инной отремонтировали квартиру, тесть купил себе черный "Кадиллак", да и я наконец обзавелся новенькой моделью "Ауди" и провел месяц на Бали (с Таней, разумеется).
Лишь Долинский, хитрый лис, не потратил ни копейки из того, что поимел – а поимел едва ли не больше всех, поскольку именно благодаря нашему сумрачному финансовому гению все сделки проходили без сучка и задоринки, незаметно для общественности и органов контроля. Мало того – с милостивого позволения Смагина он начал играть с деньгами, постоянно приумножая наше состояние на понятных одному ему махинациях операциях. Скоро денежкам господина Смагина пошел счет на миллионы, а Долинский с Инной выбивались из сил, проводя все нужные операции.
Завершив самые крупные дела (что заняло у нас больше года) мы замедлили маховик и перешли к спокойной системной работе. Основной доход приносило "издательское дело", а вдобавок мы потихоньку списывали "испорченное" оружие с военной кафедры и прочее ненужное имущество вроде снегоуборочной техники. Еще, правда, был затеян непрекращающийся ремонт подвала, проведен успешный тендер на обслуживание столовой, несколько распиленных европейских грантов, с которыми нам помогли друзья из Минобразования, но это все больше по мелочам…
Благодать!
Илья по-прежнему руководил "Грифон-сервисом", хотя доходы от легального бизнеса были несравнимы с тем, что мы имели от сотрудничества с Вадимом Васильевичем и его покровителями. Илья несколько грустил, что Инна, будучи "простым бухгалтером" Фонда, ворочает гораздо большими средствами, но не комплексовал по этому поводу – на семейном достатке и семейном счастье Виноградовых такое распределение сил не сказывалось.
Сам Вадим продолжал толкать наркотики. К чести сказать, он не делал этого на территории Института. Если же кто-то из его протеже и промышлял в наших стенах, клиентами были исключительно иностранные студенты – заботился о генофонде, шельмец. Еще он теперь крышевал, помимо "подсобного помещения" "Горячей точки", несколько других элитных борделей.
В общем, идиллия продолжалась. Даже КГБ больше не кусал в гневе локти, потому что наш Фонд исправно выполнял свою уставную задачу – мы отдавали на его любимую благотворительность крупные средства. По крайней мере, все были уверены, что "святоша" умиротворен.
По Уставу ИПАМ, даже будучи ректором, Смагин не был освобожден от преподавательской работы. Более того, он формально числился на кафедре госуправления, где его начальником, как и моим, была Джихад.
Так уж вышло, что и меня, и тестя порядком подразозлил Лосев – обремененный многочисленным семейством немолодой преподаватель, читавший в паре с Настей анализ данных и моделирование ситуаций.
Осенью того года, когда мне стукнуло тридцать, Лосев напросился на аудиенцию и принялся качать права – требовал отправить сына с астмой в санаторий и вообще, подкинуть денежек на лечение. Мы, разумеется, дали, поскольку ИПАМ не оставляет своих сотрудников в беде – зато я лишился поездки на Октоберфест и впал в уныние. Затем, на Новый год, Лосев снова попросил денег, аргументируя это тем, что младшему надо лечиться дальше. Мы ответили положительно (минус новый костюм ручной работы и Танина сумочка). А в феврале проситель выбил из нас третий транш – прощайте, рыцарский меч и медвежья шкура в гостиную!
Так дальше продолжаться не могло, поскольку, судя по наглым глазам Лосева, он рассчитывал и на четвертую выплату, а это уже могло породить опасную тенденцию вымогательства в коллективе. Тем более что по нашим данным его сын не страдал от астмы так сильно, как это расписывали, а вот одеваться скромный препод стал значительно лучше, да и лицо его приобрело лоснящийся видок, как от переедания.
Нужно было принимать воспитательные меры, и лучшим поводом для этого стало мартовское заседание кафедры, где Лосев представлял проект новой учебной программы по своим дисциплинам.
– Недолго музыка играла – недолго фраер танцевал, – сказал мне Смагин перед дверью кафедры за минуту до заседания. – Я ему сегодня устрою аутодафе.
Этими словами он меня сильно взволновал, и почти все заседание я грыз ногти, надеясь, что он забудет или пошутил. Но вот уже под занавес, после формальной просьбы Джихад "утвердить программы следующих курсов", Смагин артистично откашлялся и поднял руку.
– Позволите мне прокомментировать? – не то попросил, не то потребовал он.
Джихад растерянно кивнула, недопонимая глубины проблемы. А я сжался и замер, осознавая, что сейчас "лыхо буде".
Во-первых, тесть уже неделю не принимал валиум (в нашей аптеке случился перебой с поставками), а значит, он далек от состояния нирваны, о чем свидетельствовало злобное сияние его прекрасных синих глаз. Во-вторых, он не стал просить меня наехать на Лосева (это было бы закономерно, поскольку именно я и страдал от попрошайничества), а сделал это сам – значит, разгром будет окончательным и бесповоротным. В-третьих, несчастный старик уже допустил несколько промахов по службе, и наверняка Смагин сейчас припомнит ему все.
Я не ошибся.
Смагин говорил очень твердо, настойчиво и отрывисто, словно лаял:
– Я ознакомился с вашей программой. При всем моем уважении хочу отметить, что выносить такой опус на заседание кафедры по меньшей мере непрофессионально. Программа нерелевантна идее курса…
Как будто Смагин много понимал в идее этого курса! Кроме своей любимой политической истории он не читал ни одной дисциплины, да и в той отнюдь не блистал.
– …и это так же устарело, как и ваш подход к преподаванию…
Началось. Сейчас он припомнит Лосеву жалобы студентов…
– …на ваше откровенно субъективное отношение…
Еще упомянет неоднократные…
– …обвинения в коррупции и, не побоюсь этого слова, взяточничестве…
Замолвит словечко за подрастающее поколение…
– …сидящие здесь наши молодые коллеги подтвердят…
Я не расслышал, что нужно подтвердить, но сурово поглядел на Лосева, сдвинув брови, и для важности кивнул. Настя ошалело зыркала то на Джихад, то на Смагина, то на меня, поскольку, как и прочие коллеги, была в ужасе от происходящего. Сама Джихад смотрела в стол и перебирала край скатерти – ей было стыдно.
Лосев дрожал, как отбойный молоток. Он первый раз слышал, чтоб Смагин, с которым они так давно и так хорошо знакомы, повышал на кого-то голос на заседании кафедры. Это не коррелировало ни с корпоративной этикой, ни с их историей личного знакомства: за пять минут выступления ректор сравнял с землей пожилого преподавателя на глазах у коллег. Кульминацией извержения грязи стали последние слова Смагина:
– Я предлагаю кафедре отклонить программу курса, а Ученому совету буду рекомендовать не продлевать с вами контракт. Если у вас есть что-то в свое оправдание, можете высказаться. Спасибо за внимание.
Кафедра послушно отклонила программу с формулировкой "отправить на доработку" – от голосования воздержались только Филимончук, Настя и Джихад. После заседания я немедленно уехал, не хотел столкнуться глазами ни с кем из коллег, особенно с Настей – как объяснить поведение тестя?
Заехал в аптеку, наконец вытряс из фармацевта валиум – надо было что-то делать, иначе тесть и меня сожрет в следующий раз – и поднялся в квартиру к Тане.
– Ты устал? – с неестественной заботой спросила она, принимая из рук тяжеленький портфель с ноутбуком и кучей бумаг. – Хочешь, приготовлю чаю? Или давай лучше…
– Таня, что тут случилось без меня? – устало перебил я, стягивая с опавших от депрессии плеч пальто. – Ты сожгла кухню?
Жена не стала далее разыгрывать бескорыстное дружелюбие:
– Да вот, понимаешь, так вышло случайно… я пыталась настроить кондиционер, а он задымил и загорелся. Приходил человек из сервиса, сказал, что проще выкинуть… я не знаю, что с этим теперь делать… Ты меня простишь, правда?
Я швырнул пальто на вешалку в коридоре, кивнул головой и решительно направился в спальню, Таня посеменила за мной. Хоть какой-то толк от этого несчастного создания будет. А перед глазами висел ночной Парк Славы, танк, ребята, в ушах звенел голос Ильи "тебе надо отвлечься… напряжение снять"…
В десять вечера меня разбудил набатный удар телефона. Таня спала гораздо крепче, потому я спокойно имел возможность подхватить телефон с тумбочки, накинуть куртку поверх футболки и отправиться поговорить на балкон.
– Вас совесть не мучает, Николай Михайлович? – вопрошал наглый молодой голос с незнакомого номера. – Вы ведь сегодня присутствовали при таком публичном унижении невиновного человека, да еще вашим родственником. Вы б покаялись, пока не поздно.
– Ты кто? – как можно хладнокровнее спросил я, хотя хладнокровие мое было очень даже сомнительным. – Откуда ты все про меня знаешь?
– Придет время, и вы поймете, Николай Михайлович. Доброй ночи.
Я не стал перезванивать, но дрожащими от сатанинского гнева пальцами вбил номер неизвестного негодяя в телефонную книгу мобильника, под именем "Найти и разорвать". Это все не лезло ни в какие ворота. Я знал, что делать – повесить это дело на Вадима Васильевича. Пусть служба безопасности разбирается, ищет и наказывает. Утром поставлю ему задачу.
Я забыл о звонке.
Как? Не знаю. Видимо, виски, который я принял перед сном, сделал свое дело: ночью ко мне приходил Достоевский, долго стыдил за алкоголизм, сидя на краю кровати и расчесывая черную страшную бороду Таниной расческой, невпопад цитируя смагиновские приблатненные изречения и слова восточных мудрецов, и почему-то называя меня Родионом. Когда видишь такое, то все остальные переживания наутро мигом выветриваются и стираются, и ты рад, что вообще проснулся живым.
На следующий день ректор поделился со мной секретом своего столь резкого поведения на заседании кафедры. Клянусь, лучше бы он этого не делал…
– Коля, подожди. Иди сюда, – сказал Смагин, поймав меня за локоть в коридоре Института. – Куда ты пропал вчера после заседания?