- А ты знаешь, действительно интересно, - говорил Саня, корпя над уравнением, - просто все дело в том, что я ничего точного не люблю, а больше неопределенное, загадочное. Да и в жизни нет ничего определенного. Так и твои цифры: сейчас они точные, а при других условиях могут быть относительными.
- Ну ты, Эйнштейн, - смеялся Вадим, - не отвлекайся, решай давай.
Саню, казалось, интересовало все на свете. Эти его "Ты только послушай!" или "Посмотри!" следовали по десять раз на дню. Была у него какая-то удивительная, прямо гениальная способность увлечь другого человека, заставить его увидеть нечто замечательное там, где он прежде, из-за равнодушия, ненаблюдательности или отсутствия воображения, не усматривал ничего особенного. Это могла быть выдра, нырнувшая под корягу, голосистая птаха в лесу, дикий селезень на воде, краски небосвода, оплывающие в реку на закате и великое множество других явлений.
Как-то вечером ребята зазвали их в кино. Показывали фильм "Седьмая пуля". Действие происходило в Киргизии. Герой, которого играл Суйменкул Чокморов, боролся с бандитами-контрреволюционерами, скакал на лихом скакуне, метко стрелял, спасал от басмачей любимую девушку.
- Картина, что надо, - похвалил Саня после просмотра, когда они в тесной толпе зрителей выходили из зала.
- Ага, - согласился Вадим, - особенно в конце захватывает, когда он этого гада прищучил.
- Враки все это, - веско сказал Мишка, лузгая семечки и самодовольно сплевывая шелуху. - Мой дед как раз в Средней Азии воевал. Там революцию наши делали, а эти узкоглазые все в басмачах ходили. Бандиты они все, черти нерусские.
- Ты что сказал? - вдруг озлился Саня и пошел грудью на Мишку.
Тот сразу сник, спесь с него вмиг слетела, он отпрянул назад и споткнулся, рассыпав семечки по земле.
- Сань, ты чего? Чего ты взъелся, в самом деле? Что я такого сказал?
- Я тебе сейчас как вмажу, сразу в голове прояснится!
Он схватил Мишку за грудки, встряхнул, потом отпустил, безнадежно махнув рукой:
- А, что с тобой разговаривать. Все равно ничего не поймешь.
Он круто повернулся и зашагал к дому.
- Вов, чегой-то он? - спросил Вадим.
- Чего, чего… Не любит он этого. Мишка сдуру ляпнул. Мог и по морде схлопотать. Заладил - русские, нерусские…
Вадим догнал Саню почти у самого дома. Лицо друга было мрачнее тучи, губы плотно сжаты. Он досадливо дернул плечом, когда Вадим попробовал его остановить.
- Сань, а на меня ты за что сердишься?
- Да не сержусь я на тебя, - сказал Саня и сел на скамью, прислонившись спиной к частоколу. - Просто зло меня берет, когда думаю, сколько таких невежд, как Мишка, языками впустую чешут и других с толку сбивают. Я, может, родину свою больше других люблю, только считаю, что человек сам себя обкрадывает, если не видит дальше собственного носа. Вон, в этом фильме, девушка какая красивая. А наши сразу - "узкоглазые, черномазые…". На нас непохожи, так ведь это и есть самое интересное. У них культура другая, обычаи другие и красота тоже другая. А тот, кто красоты этой не видит, он в точности, как те же быки - красок жизни не различает.
Еще через день, роясь в книгах, он воскликнул:
- Совсем забыл! Все хотел тебе показать, - и извлек из папки репродукцию "Моны Лизы" на развороте двух журнальных страниц, которые он, по всей вероятности, аккуратно вычленил из "Огонька".
- Подумаешь, невидаль, - хмыкнул Вадим, - это же "Джоконда". Я ее тыщу раз видал. И ничего в ней нет. Толстая тетка и даже некрасивая. Не пойму, почему из-за нее весь мир с ума сходит.
Судя по тому, как Саня на него уставился, Вадим сообразил, что сморозил какую-то глупость.
- Нечего на меня глазеть, - нахохлился он. - Не нравится она мне, и все тут. Каждый имеет право на собственное мнение.
- Какое у тебя может быть мнение, когда мозгов нет, - сказал Саня. - Ладно, не обижайся, - миролюбиво добавил он, - просто сделай, что я попрошу. Сиди и смотри на нее, хотя бы пять минут, а потом поговорим.
Стал Вадим смотреть на Мону Лизу. Смотрел, смотрел и через короткое время обнаружил, что она все о нем знает. Каким-то чудесным образом эта незнакомая девушка из далекой страны, из невообразимого прошлого, знала и понимала все его страхи, детские обиды, неуверенность и мучительные сомнения, все его сокровенные мечты и тайные надежды, и улыбалась она ему мудро, снисходительно и чуть лукаво. Она ласково ободряла его, говорила, что все проходит, что впереди его ждет много хорошего и настоящего, и обещания уже начинали сбываться, потому что рядом был Саня - это было хорошо, очень хорошо, лучше не бывает! Теперь он видел, что она красива. Красота эта была светом ее души. Она озаряла и согревала самые потаенные уголки его сознания.
Сбоку возникла хитрющая физиономия Сани.
- Ага, забирает, - торжествующе констатировал он. - И не тебя одного. А ты говоришь - "тетка"!
Через много лет, уже в другой жизни, приехав по делам в Париж, Вадим отправился в Лувр и долго бродил по его бесчисленным залам, и в одном из них была она, теперь уже подлинная, созданная кистью великого мастера. Он всем своим существом потянулся к ней, надеясь вновь найти в ней ободрение и сочувствие, но на этот раз она смотрела на него совсем по-другому. Она снова видела его насквозь, знала о нем все до последней мелочи, до каждой прожитой им секунды, знала даже то, в чем он сам боялся себе признаться. Ему показалось, что он остался один на один со своей жизнью, с изгнанной памятью, с поверженной и теперь разом восставшей совестью. У него заболело сердце, и стало трудно дышать. Когда мука стала нестерпимой, ему захотелось выстрелить, чтобы она так больше не улыбалась. Рука его неудержимо и страшно потянулась за пистолетом, но не нашла его на обычном месте. Он стремительно ринулся прочь, по нескончаемым анфиладам, мимо молчаливых полотен, удивленных посетителей и возмущенных смотрителей, с трудом нашел выход и вырвался наружу. За ним почти бежал Игорь, который и здесь не отставал ни на шаг от своего подопечного, и, конечно же, стоя вместе с ним перед "Джокондой", понял суть его непроизвольного движения.
- Вы что-то заметили, Вадим Петрович? - спросил он тогда, мучаясь мыслью, что мог проглядеть опасность.
Вадим не ответил. Разве мог он признаться Игорю, как близок был в тот миг к самоубийству. О том, что творилось у него в душе, он мог бы рассказать только одному человеку.
ГЛАВА 5
Близилась ягодная пора. Теперь ребята грузили в лодку все сразу: удочки, лукошки, котелок для ухи, лук, картошку, немного хлеба и отправлялись за Свирь в лес или на болота и возвращались только к вечеру. На обед ловили рыбу и варили уху здесь же, на берегу.
Был случай, когда они забрались далеко на болото, где брусники было видимо-невидимо, и вся крупная, как на подбор. Они успели засыпать лукошки только наполовину, когда за кустами кто-то заревел.
- Все, тикать надо, - сказал Саня и, схватив Вадима за руку, пригнулся и припустил в лес.
Они еще долго неслись со всех ног, задевая кусты черники, из которых вздымались тучи потревоженных комаров, врезаясь лицами в блестящие сплетения паутин, пока Саня не счел, что опасность миновала.
- А кто это был? - отдышавшись, спросил Вадим.
- Известно кто - медведь. С этим зверюгой лучше не встречаться. Мужики говорят, в наших краях шатун объявился, зимой не выспался, потому злой как бес. А может, выдумки это все.
Они шли по узкой, едва проторенной тропе сквозь аромат лесной глуши - смешанный запах сосен, мха и перегноя. Под хвойными кронами мерцал изумрудный свет, лес был спокоен и тих своей особенной живой тишиной, исполненной щебета птиц и монотонного гудения всевозможных букашек.
- Ну и видок у тебя, - прыснул Саня, наставив на Вадима вымазанный черникой палец, - вся мордаха в брусничном соке и паутине.
- А сам-то ты лучше, что ли? - рассмеялся Вадим и вскрикнул: - Смотри - озерцо, как будто специально для нас!
Они вышли к небольшому озеру, заросшему камышом и кувшинками. Густая поросль кустов голубики захлестнула его зеленые берега. Чирок на воде уставил на них блестящую бусинку глаза и, видимо, заключив, что эти чумазые существа доверия не внушают, поспешил укрыться в камышах. Друзья умылись и прилегли отдохнуть в сквозной тени молодой березки. Саня, слегка помахивая веточкой, отгонял вьющуюся у лица мошкару.
- Везет тебе, Сань, - сказал Вадим, - среди такой красоты живешь. Будь моя воля, и я бы здесь насовсем остался. Дома мне все надоело - гулять нельзя, музыкой заставляют заниматься. Мне все эти этюды Черни и сонатины Клементи уже поперек горла встали.
- Я думал, это здорово, когда умеешь играть на каком-нибудь инструменте. А ты на чем играешь?
- На фортепиано. Только это совсем не здорово. Для меня, во всяком случае. Не выйдет из меня пианиста. Я физиком хочу стать. Мне это в сто раз интереснее.
- Так бросай свою музыку, - лениво жмурясь, посоветовал Саня. - В чем загвоздка-то, не пойму?
- Отец настаивает. С ним спорить нельзя. Он этого не терпит.
- А что он тебе сделает? Убьет, что ли?
- Убить не убьет, но может… - Вадим перебрал в уме все возможные варианты отцовской расправы над мятежным сыном и понял, что терять ему, в сущности, нечего.
У Сани в глазах плясали синие чертики.
- Застращал он тебя, как я погляжу. Маешься без толку, давно бы занялся тем, что тебе по душе. Эх ты, голова два уха.
- Надо же, я и не представлял, что все так просто. Я лучше спортом займусь. А потом поколочу Дениса из девятого класса и Кольку из параллельного.
Саня сел.
- Тебя что, в школе бьют?
- Случается, - никому другому он бы этого не сказал. - Вообще-то они всех бьют, кто не с ними, и еще деньги с младших собирают. Все их ненавидят, но боятся.
- Ладно, - решительно сказал Саня, - с завтрашнего дня начнем отрабатывать удары. Ты уже не такой слабак, каким приехал. Главное - поверить в себя, остальное приложится.
Вадим откинулся на спину, испытывая небывалое чувство невесомости. Будь он уверен в существовании души, то именно сейчас мог бы поклясться, что эта легкая эфемерная субстанция покинула его тело и счастливо взмыла в небеса, расправила окрепшие крылья и зависла над землей в блаженном парении.
- Сань, ты как думаешь, Бог есть? - спросил он с той невероятной прекрасной высоты, стремясь взлететь еще выше в своей чудесно обретенной, бесшабашной дерзости.
- Не знаю, - ответил Саня, помолчав, - в школе говорят, что нет, а бабушка говорит, что есть. Я сам об этом много думал.
- И что надумал?
- Думаю - есть Бог. Ты посмотри, как в природе все продумано, взаимосвязано, предусмотрено, будто кто позаботился обо всех, до самой последней букашки, травинки. Когда говорят: "Слепые силы природы", - мне смешно становится. Ничего она не делает вслепую, делает только то, что ей положено. Это люди везде вслепую суются - реки перекраивают, леса вырубают, осушают болота, роются в земле, как кроты, а потом удивляются, почему природа их не щадит. Я так думаю: равновесие в природе, установленный порядок вещей - это все от Бога, а человек слишком мал и глуп, чтобы пытаться его изменить, а если пытается, значит идет против Бога.
- Где же тогда рай и ад?
- Вот этого уж точно никто не знает.
- А я всегда думал, что Вселенная - это какое-то огромное, необъятное тело. Солнечная система похожа на атом, и таких систем бесчисленное множество. Может, космос и есть Бог? Вот я и хочу стать физиком, чтобы во всем разобраться, а может, даже астрофизиком.
Саня слушал Вадима с таким выражением, словно обдумывал каждое его слово. Они проговорили два часа с сияющими, вдохновенными лицами, пока их пустые желудки прозаически не напомнили о себе.
Саня вскочил и хлопнул себя по лбу.
- Бабушка сегодня калитки печет. Бежим скорей!
Бабушкины калитки - разговор особый. Никогда больше в своей жизни Вадим не ел ничего более вкусного. Калитки умели печь все свирские бабушки. На тонко раскатанный лист ржаного теста выкладывались ягоды черники или брусники, посыпались сахаром, и в печь. С кружкой парного молока такой пирог казался царским угощением.
Сегодня побаловать мальчишек решила бабушка Марфа. Прежде чем взойти на крыльцо Саниного дома, Вадим набычился и заявил, что больше не сделает и шагу, если его упрямый друг не пообещает прийти с ответным визитом на пироги к бабушке Дусе.
- Ты ведешь себя так, словно никому не хочешь быть обязанным, даже тем, кто тебя любит. А это обидно, - сказал он Сане.
Тот сосредоточенно выщипывал пальцами босой ноги кудрявый клевер у крыльца.
- Ты понимаешь меня или нет? - спросил Вадим, усаживаясь на ступеньку и заглядывая снизу Сане в лицо.
- Нет, не понимаю, - последовал донельзя сварливый ответ.
- Всегда ты все отлично понимаешь! У тебя просто сдвиг по фазе на почве твоей гордости. Люди угощают друг друга, ходят в гости, дарят подарки, а ты - настоящий дикарь.
Саня стрельнул в него синим из-под век.
- Это я дикарь?
- А то кто же? Дикая тварь из дикого леса!
- Киплинга я тоже читал.
- Вот и не веди себя, как Маугли. Ты среди людей живешь.
- Ладно, - нехотя согласился Саня, - постараюсь исправиться. Только это сильнее меня. Ты шибко на меня не дави.
После обеда Саня засел за книги, а Вадим пошел домой.
Тебя тут Мишка-охломон с утра спрашивал, - сказала ему бабушка Дуся. - Принесла нелегкая! Не иначе как очередную пакость затевает. Третьего дня тоже приходил, когда вы в лесу были. Все ходит и ходит. Ты с ним, Вадя, не играйся. Пустой он мальчишка. Сказал, еще придет.
Она посмотрела в окно.
- О, легок на помине. Сидит, злыдень, забор подпирает. Сказать, чтоб шел отсель, не дожидался зря?
- Не надо, бабуль. Пойду погляжу, что ему понадобилось.
Мишка, развалясь на скамейке и закинув ногу на ногу, лущил подсолнух. Вадим подумал, что было бы трудно представить его за другим занятием.
- Вадь, привет, - сказал Мишка таким тоном, будто они с Вадимом были закадычные друзья. - Садись, поболтаем.
Он с великодушным видом подвинулся, освобождая рядом с собой место.
- Некогда мне с тобой лясы точить. Говори, зачем пришел, - хмуро отозвался Вадим.
- Ты на меня не серчай за тот случай, - примиряюще начал Мишка, - каждый может ошибиться. Я вот чего: завтра у меня день рождения, так я тебя приглашаю к себе домой в пять часов. Саня тоже придет.
- Ты почем знаешь? Говорил ему уже?
- Нет, сейчас скажу, - Мишка самодовольно осклабился. - Он точно придет, куда денется.
Вадима удивил Мишкин уверенный тон, словно речь шла не о Сане, которого и силком в гости не затащишь.
- Спасибо за приглашение, - озадаченно произнес он. - Только я без Сани никуда, ты знаешь.
- Как не знать?
Мишка метнул вороватый взгляд в сторону Вадима. Какая-то невысказанная мысль кривила его обсыпанные семечной шелухой губы. Вадим подступил к нему и потребовал:
- Говори, что за пазухой держишь!
Мишка насмешливо хмыкнул:
- Не боись, ничего особенного. Смешной ты, Вадик, на самом деле. Ты вот к Сане насмерть привязался, а того не знаешь, что он тебя попросту жалеет, потому и дружит с тобой. Душа у него добрая, а то стал бы он возиться с таким воробьем, как ты.
- Это он тебе сказал? - с трудом выговорил Вадим, чувствуя, как чья-то грубая невидимая рука схватила его за горло.
- Дождешься от него, как же! Саня слово молвит - рублем подарит, как наши бабули говорят. Только и без слов всем ясно, что взял он тебя под свое крыло по причине твоей жалкой наружности. Он у нас с малых лет сердобольный, ни одного щенка не пропустит.
Вадим после случая с конфетами дал себе слово никогда больше не плакать. Он зажмурился до искр в глазах, глубоко вздохнул, потом произнес без всякого выражения:
- А тебе-то что за печаль? Ты затем сюда явился, чтобы все это мне высказать?
- Да так, к слову пришлось, - лениво процедил Мишка, - хотел тебя предупредить, чисто по-дружески. Плохо ведь, когда думаешь одно, а на самом деле совсем другое. А приглашение мое остается в силе, на полном серьезе. Ну, я пошел. Надо еще к Сане заскочить.
Он повернулся и удалился своей расхлябанной походкой, оставив Вадима полностью раздавленным и униженным. Сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заплакать, отравленный страшными подозрениями, Вадим понуро повлекся по песчаной косе к монументу. Теперь он вновь казался себе смешным и нелепым. Мишка прав: с какой стати Сане, которого все любят и уважают, а некоторые даже боятся, с которым дружить будет счастлив любой, стоит ему только захотеть, так вот, с какой стати Сане дружить с неловким, слабым и ничтожным Вадимом? Он и раньше никому не был нужен, потому что нет в нем никаких достоинств, одни только вопиющие недостатки, и Саня, конечно, не слепой, чтобы их не замечать.
Он сел на ступеньку у подножия памятника, лицом к пламенеющему закату. Низкое солнце роняло кровавые слезы в безучастно застывшую реку. Думать он не мог: было слишком больно. В голове - сплошная вязкая вата, откуда-то издалека нарастал пульсирующий гул, перешедший в частый стук - все громче и громче, все ближе… не стук это, а быстрый топот ног! Саня встал перед ним - стройный живой мальчишка с пытливыми глазами.
- А ну выкладывай, что тебе Мишка наплел! Все вижу, не отвертишься! - задыхаясь от стремительного бега, выпалил он.
Вадим с неизбывной тоской вперился взглядом в тлеющий горизонт и молчал.
- Будешь отвечать или нет? - настойчиво допытывался Саня. - Вадим, ты мне друг?
- Не знаю, - с глубоким унынием проговорил тот, - Мишка говорит, что ты дружишь со мной из жалости.
- Ну ты дурак! - возмутился Саня с каким-то растерянным изумлением. - Я с тобой дружу, потому что ты умный, мне с тобой интересно, потому что ты меня понимаешь и чувствуешь все, как я. Чего мне тебя жалеть? Ты инвалид, что ли?
- Смотри на меня, псих несчастный! - закричал он. - Это у тебя сдвиг по фазе! Я давно заметил, что ты комплексуешь из- за своего роста. Если хочешь знать, ты еще меня перерастешь. Эх, руки чешутся тебя вздуть!
Вадим вскочил:
- Поклянись, что не врешь!
- Не сойти мне с этого места! Значит, мне ты не веришь, а Мишке, прохвосту, поверил? Может, мне с ним дружить прикажешь? Семечки с ним целыми днями лузгать и по чужим огородам шастать? Высокого же ты обо мне мнения, нечего сказать!
- А почему ты с другими ребятами не дружишь?!
- А вот с кем хочу, с тем и дружу, понял?!
Они сели рядом, тяжело переводя дыхание, с красными щеками и злыми глазами.
- Чтоб я больше этого от тебя не слышал, а то и вправду поссоримся, - сказал Саня, постепенно успокаиваясь. - А к Мишке пойти все же надо, раз приглашал.
Вадим посмотрел на него с удивлением:
- Только что ты его ругал, а завтра поздравлять будешь? Я ему желать всех благ не собираюсь.
- Это ты зря. Мишка хоть враль и прощелыга, а все ж не чужой - мы с ним в одном поселке живем и в одну школу ходим, и шкодит он не по злоб`е, а по глупости. Вырастет, - может, еще поумнеет. Ты лучше подумай, что мы ему дарить будем.
Вадим сдался:
- Пошли с утра в магазин, выберем что-нибудь.