Мы хоронили Истомина, а неприятель громил по-прежнему своими выстрелами его Малахов курган и Камчатку, как называли солдаты Камчатский люнет. Под прикрытием этого огня французы начали вести свои подступы не далее как в 40 саженях от наших ложементов. Чтобы удалить неприятеля и вместе с тем уничтожить его работы, решено было в ночь с 10 на 11 марта произвести усиленную вылазку. В состав отряда назначено девять батальонов, общее начальство над которыми принял генерал-лейтенант Хрулев, назначенный еще 4 марта начальником войск на Корабельной стороне и на передовых позициях левого фланга.
В то же время контр-адмирал Панфилов получил приказание для развлечения сил неприятеля отправить со своего 3-го бастиона два отряда охотников для атаки английских траншей. Капитан 2 ранга Будищев и лейтенант Бирюлев назначены начальниками этих отрядов. Известие о вылазке, несмотря на желание сохранить его в тайне, скоро облетело весь севастопольский гарнизон и было принято с восторгом.
– Знаешь новость? – спрашивали офицеры другу друга.
– Нет.
– Прикидываешься – дело секретное, правда, но, верно, знаешь.
– Нет, право не знаю.
– Сегодня большая вылазка.
– Будто?
– С Камчатки Хрулев пойдет.
– Господи помоги! Господи помоги! – говорил каждый с пожеланием полного успеха нашему оружию.
Стояли лунные ночи, и потому приказано начать наступление не ранее 11 часов, когда скроется луна.
В восемь часов вечера стали собираться на Малаховом кургане люди, которые должны были идти в голове отрядов и охотников. Два батальона Камчатского полка залегли в ложементах перед люнетом того же имени; по бокам его расположились войска, назначенные на вылазку: с правой стороны люнета стал батальон Днепровского полка, два Волынского и один Углицкого полка, а с левой – два батальона Днепровского полка. За войсками и правее Камчатского люнета стал батальон моряков 35-го и 44-го флотских экипажей, предназначенных для уничтожения неприятельских траншей.
Правый фланг атаки поручен был командовавшему Камчатским полком полковнику Голеву, а левый – командовавшему Днепровским полком подполковнику Радомскому.
Личность Ивана Петровича Голева была одна из замечательнейших при славной защите Севастополя. Человек скромный и в высшей степени честный, Иван Петрович во все время своей боевой деятельности вращался в кипятке, там, где было жарче. Одиннадцать ночей сряду он воздвигал на страх врагам грозный Камчатский люнет и, как сейчас увидим, в предстоящем ночном нападении был одним из главных виновников блестящей победы.
В девять часов вечера войска были на своих местах – и ожидали только приказания начинать.
На небе светила луна, под ней пробегали облака, тень которых расстилалась по земле черными полосами и пятнами, принимаемыми молодыми солдатиками за вражьи колонны. Но вот две тени принимают вид правильных четырехугольников и, приближаясь все ближе и ближе, открывают сильный ружейный огонь, вследствие которого наши стрелки должны были уступить свое место врагу, вдвое сильнейшему. Цепь наша покинула переднюю линию ложементов – французы заняли их. Имея намерение предупредить нас и ожидая нашего нападения, неприятель двинул вперед значительные отряды. При первых выстрелах генерал-лейтенант Хрулев прибыл на место. Окинув взглядом окружающую местность, он видел, что медлить нечего, что надо пользоваться случаем, пока французы не успели усилить себя свежими войсками, и что поэтому нечего ожидать наступления темноты.
По данному сигналу два батальона Камчатского и два батальона Днепровского полков двинулись в атаку. Едва только наши войска тронулись со своих мест, как французы открыли сильный огонь из орудий и штуцеров.
– Вишь как строчат, – говорили наши солдатики, подвигаясь вперед.
Бросившись без выстрела в штыки, камчатцы и днепровцы выгнали неприятеля из наших ложементов и на его плечах ворвались в траншеи. По пятам за камчатцами и днепровцами шли моряки, которым было приказано разрушать неприятельские работы. Клонившаяся к горизонту луна освещала место кровавого побоища. Стрельба из орудий и штуцеров, крики "Ура!" и лязганье оружия – все смешивалось в один протяжный стон, покрывавший всю окрестность.
– Где наши? – раздался в это время голос сзади одного из резервов.
Один из участников боя обернулся. Перед ним стоял иеромонах Иоанникий Савинов или, как звали его солдаты, Аника 3-й. Луна освещала бледное лицо его, на котором, впрочем, не было заметно ни страха, ни волнения; огонь душевный отражался в глазах его; на нем была епитрахиль, а в руках держал он крест.
– Где же наши? – повторил он почти умоляющим голосом.
– Кто ваши, батюшка?
– Моряки.
– Они впереди, но там не ваше место, пойдите на перевязочный пункт.
– Мое место там, – отвечал пастырь, – где утешают в страданиях, где приготовляют к смерти.
В это время раздался второй залп, сильнее первого, и монах кинулся вперед. Французы, получив подкрепление, бросились снова на наши батальоны, что заставило полковника Голева ввести в дело третий батальон своего полка. Неприятель был отброшен далеко назад. Три батальона Камчатского полка и два батальона Днепровского были уже в неприятельских траншеях и вытесняли французов за вторую их линию. Подступы их остались сзади наших войск, и четыре роты моряков разрушали их.
Впереди левого фланга Камчатского укрепления стоял распорядитель этого дела, Степан Александрович Хрулев, и отдавал приказания. Имя С. А. Хрулева давно было известно войскам. Большая часть из них не один раз видела его в деле, знала его отвагу и храбрость. Войска любили Степана Александровича за его заботы о солдате и умение одним кстати сказанным словом так воодушевить их, что они готовы были идти за ним куда угодно. Им известно было также и то, что Степан Александрович назначался на более опасные места, туда, где ожидалась особенно жаркая встреча с неприятелем.
"Более пятнадцати лет знаю я этого генерала, – пишет один из участников боя. – С самого начала службы моей был я с ним в одной батарее; но тогда я знал его только как лихого и веселого собеседника. Позже судьба привела меня служить под его командой; тогда я увидел в нем одного из лучших знатоков артиллерийского дела. Во время Венгерской кампании я находился при нем за офицера генерального штаба, отважнее его не было тогда в армии партизана. Генералом я видел его теперь в первый раз и в первый раз оценил его вполне. Я был поражен, найдя в этом лихом партизане, каким я до сих пор считал его, настоящие таланты генерала: хладнокровие, дельную быстроту в распоряжениях в критический момент, умение двигать рассеянные по полю батальоны в самом жару дела и ночью, умение сохранять в войсках порядок, воодушевлять их и доводить солдат почти до восторженного состояния. Всему этому не научат ни опытность, ни книги – для этого необходимо врожденное военное дарование, нужна внутренняя искра".
В траншеях завязался между тем кровопролитный рукопашный бой. Выстрелы почти замолкли; наши били французов штыками, прикладами, заваливали их в траншеях камнями и турами. Ужасная резня доходила до крайнего предела ожесточения сражавшихся. Полковник Голев, видя, что моряки разрушили неприятельские подступы, начал отступать. Тогда во французских траншеях раздались сигналы наступления. Чтобы не дозволить неприятелю ворваться на наших плечах в ложементы, полковник Голев остановил войска и потом счел необходимым перейти в наступление. Между тем французы, беспрестанно подкрепляемые резервами, сильно напирали. Силы их росли. На помощь нашим посланы были батальон Углицкого егерского полка и два батальона волынцев. Борьба уравновесилась, но не надолго. Французы наступали с новыми силами. Вдруг среди страшного боя раздалось звонкое пение тропаря: "Спаси Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы благоверному Императору нашему на супротивныя даруя…" Иеромонах Иоанникий Савинов, в епитрахили, с крестом в руке торжественно воспевал молитву, не обращая внимания на носившуюся кругом его смерть. Солдаты, вдохновленные святыми словами божественной песни, не думали об отступлении, они слышали молитву и, видя перед собой бесстрашного монаха с крестом в руках, восторженно бросались в кровавую свечу. "Один из врагов бросился на безоружного монаха и успел ударом штыка разорвать на нем рукав рясы и епитрахиль, но в то же мгновение был убит юнкером Негребецким. Французы бежали, и апроши остались в наших руках. Иеромонах занялся ранеными, но в это время пуля, пущенная в него, оторвала нижнюю часть креста и контузила отважного монаха-воина".
В это же самое время капитан-лейтенант Будищев и лейтенант Бирюлев со своими охотниками ворвались в неприятельские траншеи. Будищев, бросившись на правый фланг англичан, заклепал две большие мортиры и разорил неприятельские ложементы. Охотники лейтенанта Бирюлева также заклепали несколько орудий, и потом оба отряда присоединились к главному, один с правой, другой с левой стороны.
В пылу боя войска наши прорвались во вторую линию неприятельских траншей и, не обращая внимания на многочисленность французов, которых было собрано на этом пункте от 6 до 8 тысяч человек, готовы были идти и далее. Степан Александрович Хрулев, видя слишком большое увлечение, приказал играть отступление, но солдаты, зная, что неприятель, изучивший наши сигналы, часто пользовался этим, чтобы остановить натиск, не слушали сигнала.
– Не таковский генерал, – говорили они про Хрулева, – чтобы велел отступать.
Несколько раз горнисты трубили отступление, но солдаты не отступали. Ожесточенный рукопашный бой шел в траншеях, и остановить наших было некому, потому что большая часть офицеров была перебита. Три юнкера, бывшие на ординарцах при Хрулеве, отправлены были в траншеи, чтобы вернуть наших, но все было напрасно.
– Дайте нам подкрепления, а то могут остаться на поле раненые, – кричал кто-то, приближаясь к Степану Александровичу.
Хрулев стал прислушиваться к голосу, и скоро перед ним стоял тот же самый иеромонах Иоанникий Савинов.
– Батюшка, – сказал Степан Александрович монаху, – подкрепления я вам не дам, а вы окажете мне важную услугу, если отдадите от моего имени приказание оставшимся в траншеях отступить немедленно, подбирая раненых.
Монах тотчас же отправился в траншеи и передал солдатам приказание начальника.
– Ну, – говорили солдаты, – если батюшка говорит, что генерал приказал отступать, так, должно быть, оно так и следует.
Солдаты отступали неохотно, так что приходилось их тащить поодиночке. Многие не хотели отступать, пока не уберут всех своих раненых товарищей. Этим героям-богатырям приходилось по нескольку раз отбивать штыками наседавшего на них неприятеля. В таких случаях они с жаром бросались вперед.
– Пустите, братцы, наши там "ура" зашумели, – говорили люди с носилками и, покидая раненых, бежали на поддержку отступавших.
Оставляя траншею за траншеей, наши солдаты отступали, уводя с собой пленных, унося своих раненых товарищей и множество неприятельского оружия. Много крови стоила эта вылазка, но ее потоки покрыты победным лавровым венком и торжеством севастопольского гарнизона. Знаменитое ночное дело это сохранилось надолго в памяти камчатцев и днепровцев и выражено в устах их следующей солдатской песней:
1. "Гей! камчатцы-удальцы!
Гей! днепровцы-молодцы!Собирайтесь водки кварту
За десятое пить марта;За здоровье, будь здоров,
Наш любимец, наш Хрулев!2. Что с тобою нам француз!
Правду молвят, он не трус,
А как вздумал влезть в траншею,
Так его турнули в шею!Слово молвил нам Хрулев,
Все мы бросилися в ров.3. Темный путь светил монах.
Он нас вел с крестом в руках,
А Хрулев разжег отвагу;
Глядь? Француз – кто лег, кто тягу.Штык не хватит – камень есть,
И кулак французу в честь.4. Слышь, канаву к нам вели
Да по ней как в гроб легли;
Разъярились мы от боя,
Слышать не хотим отбоя.Кто в Викторию попал,
В Балаклаву прочесал.5. С той поры вот ни гу-гу,
Знать, согнули их в дугу.
Знать, Хрулев им задал перцу,
А уж нам-то как по сердцу,Вот еще бы дать разок,
Так совсем пошли б в утек.6. Ну, камчатцы-удальцы!
Ну, днепровцы-молодцы!
Собирайтесь водки кварту
За десятое пить марта;За здоровье, будь здоров,
Наш любимец, наш Хрулев!
Как бы в отмщение за свою неудачу, союзники тотчас по окончании боя открыли сильнейшую стрельбу по Севастополю. В течение ночи они бросили в город более 2000 бомб и пустили до 150 ракет. Вылазка эта поколебала энергию союзников и показала им, что для овладения оборонительной линией укреплений им предстоит брать с боя каждый шаг впереди лежащей местности и что шаг этот будет стоить многих трудов, усилий и крови, и без того достаточно увлажившей почву окрестностей многострадального города.
Утренняя заря, осветившая кровавое место битвы, еще более убеждала их в справедливости этой истины. С Малахова кургана видны были только следы бывших неприятельских траншей, обозначавшиеся теперь разбросанными мешками, турами и большим числом трупов, наших и неприятельских.
В три часа пополудни 11 марта выслан был из Севастополя парламентер для передачи французскому главнокомандующему письма с предложением перемирия для уборки тел. В полученном ответе уборка тел назначалась на следующий день в полдень. Ровно в 12 часов были подняты обеими сторонами белые флаги и толпы солдат, наших и неприятельских, весело бросились навстречу друг другу. Все возвышения, батареи, траншеи и укрепления были покрыты многочисленными зрителями. Недавние враги на несколько минут сделались друзьями, солдаты и офицеры вели оживленный разговор с французами, смеялись, шутили, закуривали друг у друга папиросы, менялись сигарами.
В сумерки, когда кончилась уборка тел, французы дали залп по Камчатскому люнету, и загрохотала неумолкаемая канонада. Неприятель сосредоточивал свой огонь преимущественно на Камчатском люнете, 3-м бастионе и на лежавших против них ложементах.
Сотни бомб и гранат ежедневно лопались над укреплениями, свист ядер и пуль составлял постоянную их музыку. Русский солдат не сторонится этой песни. С удалью и отвагой дерется он в поле, бесстрашно и с каким-то презрением к смерти защищается за окопами, веселой шуткой встречает разрыв неприятельской бомбы, героем и христианином умирает за Русь Святую, за царя православного! Много героев пало на Камчатском люнете, но один из них, рядовой Егор Мартышин, замечателен своим горячим предсмертным словом, которое он с полным спокойствием сказал товарищам.
Ядро размозжило левую ногу Егору Мартышину и оторвало ему кисть. Товарищи раненого подняли Мартышина и положили на носилки.
– Нет, братцы, постойте, – говорил покойно Мартышин, – несите меня только двое. Если с каждым, кого зацепит чугунка, будет уходить четыре человека, так эдак и Камчатку (Камчатский люнет) стеречь будет некому!
Размозженная нога у самого паха едва держалась на тоненьких жилах, но Мартышин, преодолевая жгучую боль, не хотел сразу оставить люнет.
– Несите меня, братцы, по траншее, – сказал он, – дайте проститься с товарищами!
В траншеях он сказал товарищам слово:
– Прощайте, братцы, служите нашему батюшке-царю, как следует храбрым карабинерам! Недавно перед Крестом и Евангелием вы держали присягу на честную и верную службу царю Александру II: служите сыну, как служили отцу его Императору Николаю, и Бог благословит вашу службу!.. Прощайте, братцы-карабинеры, помяните меня грешного! Умирать за правое дело не страшно. Одно, братцы, больно, что не удалось мне охотником вовремя в траншеи сходить!
Получивши рубль серебром от своего ротного командира, Мартышин отдал его товарищу своему, Захару Васильеву.
– Ты, брат Захар, – сказал он, – как принесешь меня к перевязке, отыщи священника, попроси, чтобы он меня исповедовал и приобщил Св. Таин, а после смерти моей сотворил бы панихиду по душе. Рубль отдай от меня священнику.
Принесенный на перевязочный пункт, Егор Мартышин, с полным спокойствием исполнив долг христианина, умер.
Глава IX
Праздник св. Пасхи в Севастополе. – Второе бомбардирование 28 марта. – Состояние гарнизона и города после бомбардирования. – Генерал Семякин. – Приказ Нахимова по флоту
Перебежчики по-прежнему большими толпами передавались на наших аванпостах. В Севастополь являлись люди всех наций: арабы (алжирские стрелки), испанцы (иностранного легиона), немцы, французы, англичане, ирландцы, шотландцы и турки. Все они единогласно утверждали, что союзники готовятся к огромной бомбардировке осажденного города и что у них заготовлено по 800 зарядов на каждое орудие.
Один из перебежчиков был удивлен, увидев женщин на улицах осажденного города.
– Неужели они остались и живут здесь? – спросил он.
Ему отвечали утвердительно.
– Вы не знаете, – воскликнул он, – какая готовится бомбардировка: это будет день Страшного суда, только в большем виде.
В неприятельском лагере рассчитывали во время бомбардирования сбить нашу артиллерию, разрушить укрепления, ослабить гарнизон и, доведя его до отчаяния, штурмовать оборонительную линию. Получив сведения, что на помощь севастопольскому гарнизону следуют подкрепления из Бессарабии, союзные главнокомандующие торопились нанести удар прежде их прихода. В неприятельских траншеях заметна была усиленная деятельность; с каждым днем замечалось появление новых батарей, на которые ставились орудия, рылись новые траншеи, велись новые подступы. Защитники, не оставаясь праздными, усиленно готовились встретить врага должным образом. На нашей оборонительной линии также явились новые батареи, устраивались блиндажи или закрытые помещения для войск. Наибольшее внимание с нашей стороны обращено было на Волынский и Селенгинский редуты и на Камчатский люнет. Последний в особенности был усилен соединением всех ложементов в одну общую траншею, в которой были устроены места для горных орудий. В Волынском редуте устроена мортирная батарея, на Селенгинском же едва успевали исправлять повреждения, наносимые неприятелем. Каждую ночь несколько сот рабочих трудились там над земляными работами.
Для усиления гарнизона в Севастополь введен был Судальский пехотный полк.