Французы быстро отступали; кто перелезал через вал, кто бросился в амбразуры, но здесь их ожидали штыки наших солдат. Впереди всех стоял рядовой Севского полка Ищук. Штыком он хватил одного – штык сломался, прикладом уходил другого – приклад пополам. Бросив обломки ружья, он схватил огромный пыжевник и крошил им направо и налево.
– Погодите, куда же вы… гости, гости, – кричал Ищук, – что ж, аль в двери не попали, что в окна (амбразуры) ухо́дите…
Солдаты, в восторге от победы, хохотали над остротами Ищука, кололи защищавшихся, гнали бегущих. Увлеченные успехом, они сами выскакивали в амбразуры и преследовали неприятеля за бруствером. Генерал Хрулев напрасно приказывал трубить отступление.
– Отберем Камчатку! – кричали одни, не слушая сигнала.
– Бить саранчу проклятую насмерть, нечего отступать! – кричали другие, упоенные успехом.
Подполковник Новашин и другие начальники должны были сами бежать за укрепления и с трудом остановили преследовавших.
Преследование могло быть гибельным для нас. Французы готовили новые и значительные силы для штурма. Они могли по пятам горсти преследователей ворваться на батарею. Все это вынуждало наших начальников приказывать отступать как можно скорее. И действительно, едва только солдаты стали подходить ко рву, как из укреплений закричали: "Идут, опять идут!"
В это время офицеры Якутского полка, видя, что на батарее Жерве во время штурма прислуга при орудиях почти вся перебита, поставили к орудиям своих солдат.
– Сюда, ребята, – кричали они, – кто бывал в артиллерии!
Солдаты подбежали к орудиям, и заревели выстрелы навстречу наступавшим. Три раза бросались французы на штурм батареи Жерве, но каждый раз были отбрасываемы картечным и ружейным огнем. Понеся значительные потери, они не доходили и половинного расстояния до батареи, возвращались назад, снова двигались вперед и, наконец, скрылись в своих траншеях…
"Множество французов и англичан, живых и здоровых, повалилось между мертвыми и ранеными, чтобы спастись от нашего огня; многие залегли в разных яминах и траве, чтобы дождаться прекращения картечных выстрелов и батального огня и потом продолжать свое бегство. Преинтересно было смотреть, как из какой-нибудь ямы вдруг выскочит человек десять французов с ружьями наперевес, а иные, бросив всякое оружие, почти прилягут к земле и пустятся что ни есть духу бежать к своим траншеям, а наши так и грянут им со всех сторон вдогонку".
Предпринимая штурм, союзники были так уверены в успехе, что саперам было указано на те работы, которые должны быть произведены по овладении казармами и госпиталем; кроме различных инструментов, саперам приказано было иметь мешки с порохом для взрывания тех частей строений, где наши войска будут держаться с наибольшим упорством. Уверенность, что укрепления и город будут взяты, была всеобщей между солдатами союзных войск. Англичане запаслись различными закусками, чтобы позавтракать в Севастополе; раненый и взятый в плен французский офицер говорил, что напрасно заботятся о его перевязке, когда Севастополь через полчаса будет в руках его товарищей, и что тогда соотечественники перевяжут его.
Один французский капрал, ворвавшийся в числе прочих на батарею Жерве, бросив ружье, пошел дальше на Корабельную и, дойдя до церкви Белостокского полка, преспокойно сел на паперть. В пылу горячего боя его никто не заметил, но потом один из офицеров спросил, что он здесь делает.
– Жду своих, – отвечал он спокойно. – Через четверть часа наши возьмут Севастополь.
Ожидания его оказались напрасными, и союзники не достигли того, что считали несомненным.
Было только 7 часов утра, когда штурм был отбит на всех пунктах, и славный день 6 июня 1855 года, покрывший лавровым венком бойцов севастопольских, принадлежал истории геройских подвигов, совершенных верными сынами России…
"Геройство и самоотвержение, – доносил главнокомандующий государю императору, – с коими все чины севастопольского гарнизона, от генерала до солдата, стремились исполнить свой долг, превосходят всякую похвалу. Пехота, моряки и артиллерийская прислуга при орудиях соревновались друг перед другом, и все, руководимые одним общим желанием отразить врага от Севастополя, с величайшим хладнокровием и мужеством исполняли обязанности свои и презирали смерть. Полевая артиллерия, размещенная на оборонительной линии, оказала значительную услугу обороне".
Бомбардирование 5 июня и штурм 6-го стоили значительных потерь как нам, так и союзникам. В течение этих двух дней было выпущено с оборонительной линии 19 000 снарядов, тогда как неприятель израсходовал около 62 000 снарядов. Потеря гарнизона в оба дня состояла из 5446 человек. В 5-й (ныне 7-я) мушкетерской роте Севского полка, покрывшей себя бессмертной славой в этом жарком бою, осталось налицо после приступа только 33 человека. Командир роты, штабс-капитан Островский пал в начале дела, начальство над ротой принял подпоручик Келлер. Союзники также недосчитывались в своих рядах 6700 человек и нескольких генералов. Наибольшую потерю они понесли во время штурма. Все пространство впереди оборонительной линии было усеяно телами убитых.
– Зацвело поле, – говорили наши солдатики, поглядывая на разноцветные мундиры разноплеменных врагов.
На бастионах весело рассуждали о том, как шел супостат на приступ, как пошатнулся он, заболтался и показал пятки.
– Смотри-ка, братцы, – сказал один из брянцев, высунувшись из-за вала, – батюшки мои святы, сколько народу-то мы повалили!
– Царство им небесное, – заметил его товарищ, постарше летами. – Эти на новый штурм не полезут, а всякий павший воин, будь он свой или вражий, венца небесного достоин…
– Вестимо, достоин, – заметили товарищи, и несколько рук поднялось, чтобы сотворить крестное знамение.
Дивен русский солдат: грозный в минуты битвы, он лучший защитник побежденного. Недаром же в русском народе сложилась поговорка: "Лежачего не бьют". Завидев дерзкого врага, он хладнокровно целится в его колонны, встречает его штыком, прикладом, камнем, но стихнет битва – и бесстрашный защитник молится за убитого врага или под градом пуль ползет с манеркой в руках, чтобы утолить жажду или спасти раненого неприятеля.
Французы молча смотрели из своих траншей на подобных смельчаков, маханием шапок и другими жестами благодарили за участие к их страдающим товарищам; англичане поступали иначе: они стреляли по нашим солдатам, не обращая внимания на крики своих раненых и просьбы их прекратить огонь. Несмотря на то, наши солдатики подбирали тех, кто был поближе. Но их было слишком много: все пространство между неприятельскими траншеями и атакованными батареями было завалено телами.
Убитые лежали на валах и во рвах укреплений, их даже подбирали и за укреплениями в Корабельной слободке.
С отступлением атакующих обе стороны открыли канонаду по всей линии укреплений. Опять загремели выстрелы, полетели бомбы, вырывавшие новые жертвы. Потери от этой канонады были значительны; постоянно носили раненых; баркас за баркасом с печальным грузом отваливал от Павловского мыска и направлялся на Северную сторону к братским могилам. Для уменьшения убыли войска на бастионах были расположены за различными прикрытиями, а резервы отодвинуты назад. К вечеру канонада стала стихать.
На следующее утро по приглашению начальника 3-го отделения оборонительной линии контр-адмирала Панфилова был отслужен на 3-м бастионе благодарственный молебен.
На месте наименее опасном, но не закрытом от снарядов и штуцерных пуль матросы поставили несколько туров, покрыли их парчой и таким образом устроили нечто вроде аналоя, вокруг которого собрались солдаты Камчатского полка и все население бастиона. Старший священник храброго полка отец Евгений Федюшин отслужил молебен под гулом выстрелов и свистом пуль.
Величественная была картина 3-го бастиона с толпой молящихся. Глубоко западали в душу каждого торжественные слова молебна. Беспредельной верой в могущество Творца проникнуты были эти грозные, закопченные в пороховом дыму лица, с открытыми головами, толпившиеся к Св. Евангелию.
Окропив бастион святой водой, отец Евгений произнес слово, сообразное с обстоятельствами и особенно знаменательное по той обстановке, при которой оно было произнесено.
– Близ года уже наш полк, – говорил пастырь, – мужественно защищает вместе с другими войсками русскими богоспасаемый доселе сей град, столь драгоценный нашему отечеству.
Много утрат понесли вы, воины христолюбивые, при этой защите! Одни из ваших храбрых товарищей запечатлели уже исполнение своего святого долга кровью, другие самой жизнью! А вы, здесь предстоящие, сколько трудов, болезней, ран, лишений перенесли в это время!
Но вы не ропщите за то на премудрое Провидение. О нет, вы еще с большей покорностью произносите: "Да будет воля Твоя!"
Еще так недавно Ему было угодно испытать ваше терпение необходимой уступкой наших передовых укреплений, из которых особенно горько было вам уступить укрепление, носящее имя вашего полка (Камчатский люнет), укрепление особенно вам дорогое как по своей с вами соименности, так и по крови многих ваших товарищей, на нем пролитой во время его сооружения.
Что же произошло? Мы смирились перед благим Промыслом, повторяя непрестанно: "Да будет воля Твоя". Враг же наш, вероятно, возгордился! Но праведный Судья сотворил по истине: Господь, гордым противящийся, смиренным же дающий благодать, даровал нам вчера победу над возгордившимся врагом нашим, который, в опьянении мгновенного успеха, устремился на взятие самого града нашего, думая победить и сокрушить храбрых его защитников… Слава Всемогущему! Честь храброму воинству и доблестным вождям его. Отбитый враг бежал, тысячами трупов устлав свои следы!
Доблестные воины! Ваш подвиг еще не окончен. Вам предстоит еще много трудов, много жертв: Православие ждет от вас торжества своему делу, отечество – прежнего для себя покоя; Великий Государь надеется, что древняя слава знамен ваших, Его доверием вам врученных, вновь озарена будет блеском вашего оружия; совесть требует исполнения вашего долга – уничтожить врага, дерзнувшего нарушить неприкосновенность наших пределов, осквернить своей пятой стогны наших градов, лишить спокойствия мирных граждан, пролить потоки невинной крови, оскорбить святость алтарей Христовых!..
Укрепляйтесь же на новые труды и подвиги верой в милосердного Бога, без воли которого, помните, не спадет и влас с главы вашей; надейтесь на Него, Всемогущего, и пребудьте тверды в борьбе с врагами отечества нашего.
В тот же день, около 4 часов пополудни, по просьбе союзных главнокомандующих было назначено перемирие для уборки тел, продолжавшееся до самого вечера. Угрюмы были лица пришедших сюда французов, всегда веселые и шутливые, они на этот раз смотрели как-то невесело.
– Небось, присмирел француз, – говорили солдаты, – сбили, видно, спесь-то! Почаще бы его так угощать.
Число убитых и оставшихся на поле сражения было так велико, что у французов даже недостало носилок для поднятия трупов, и заведующий уборкой их просил, чтобы те тела, которые остались вблизи наших укреплений, были погребены нами.
Наши солдаты смотрели бодро и весело, они забыли о потере передовых укреплений и под влиянием блистательно отбитого штурма были убеждены, что Севастополь не может быть взят неприятелем.
Известие об отбитии штурма быстро облетело не только все уголки России, но и все концы вселенной. Русские люди встретили торжество своего оружия с особой радостью, они слали свой привет, благословение и молитву героям этого дня: собирались в кружки, толковали о славном для России дне 6 июня и вспоминали славных защитников родного города.
Государь император, желая ознаменовать день отбития штурма, Всемилостивейше пожаловал всем нижним чинам, участвовавшим в деле, по два рубля серебром и в милостивом внимании к главнокомандующему высочайше повелеть соизволил: славному Брянскому полку именоваться егерским генерал-адъютанта князя Горчакова 2-го полком.
"Постоянно полезное служение ваше, – писал император в рескрипте князю Горчакову, – и достохвальное самоотвержение при беспримерной в летописях военной истории обороне Севастополя приобрели вам право на особенное мое благоволение. Ныне 6 июня предводительствуемые вами войска отразили штурм неприятеля на левый фланг нашей оборонительной линии и покрыли себя новой неувядаемой славой.
Поручаю вам изъявить всем чинам сих войск душевную мою благодарность за их непоколебимую твердость, мужество и неустрашимость. Вместе с тем желая и вам лично изъявить искреннюю мою признательность за столь доблестный подвиг русского оружия, я повелел Брянскому егерскому полку, коего вы состоите шефом, именоваться егерским имени вашего полком".
Глава XIV
Положение Севастополя после штурма. – Заслуги и деятельность гарнизона. – Жизнь на батареях и бастионах. – Русская удаль и молодечество. – Матросский сын Пищенко. – Посещение Севастополя преосвященным Иннокентием. – Праздник Брянского полка. – Осада и защита с 6 по 28 июля. – Смерть адмирала Нахимова. – Его деятельность и заслуга. – Смерть лорда Раггана
Прошло с лишком девять месяцев с тех пор, как взоры всего света обратились на Севастополь и его храбрых защитников. Флоты двух величайших морских держав и сухопутные армии четырех сильнейших государств разбивались о живые стены русских солдат, защищавших город, укрепленный в начале осады только с морской стороны, а с сухого пути имевший незначительные земляные насыпи.
В течение девяти месяцев осады союзники удивили свет тем, что бросили в город более полумиллиона бомб и ядер самого большого калибра; русские удивили своей стойкостью, мужеством и безустанной деятельностью. Отборные воины Франции, Англии, Турции и Сардинии, по собственному их сознанию, в течение девяти месяцев успели отвоевать себе такое пространство русской земли, "которое можно было бы окружить ремнями, нарезанными из одной воловьей шкуры", и для этого неважного успеха пожертвовали миллионами золота и десятками тысяч людей.
Севастополь все это уложил в своих недрах. Он похоронил несколько тысяч славных сынов России, но все-таки стоял по-прежнему непобедимым. Расстреливаемый со всех сторон, он в эту пору был уже не город, а пространная пещь Вавилонская, в которой находились не три отрока, а тысячи героев и мучеников – целая многочисленная рать наша. Увенчанный огнедышащим венцом, многострадальный город сохранял мученическое положение не дни и недели, а десятки месяцев.
– По столь необычайной тесноте и озлоблению, – говорил преосвященный Иннокентий в одной из своих проповедей, – продолжающимся притом столь долгое время, естественно, что мы ожидали увидеть в защитниках осаждаемого города хоть мужество, но дошедшее до крайности и истощения; предполагали найти хоть пламенное желание продолжать стоять против врагов, но без твердой надежды отстоять защищаемое. И что же нас встретило там? Терпение – без конца, мужество – без всех пределов и условий, самоотвержение всецелое, упование полное и непоколебимое. Там нашли мы такое презрение к смерти, такую любовь к отечеству, такую преданность воле Божией, что, вместо того чтобы поучать чему-либо слушавших нас, мы сами учились у них великой науке жить и умирать за веру и отечество.
И действительно, посетив Севастополь, нельзя было не дивиться его смелому гарнизону. Один город, на краю отдаленного от сердца империи полуострова, стоял как скала, о которую разрушались все силы, все надежды вражьи. То, к чему союзники готовились девять месяцев, было уничтожено в один славный день 6 июня.
Правда, в продолжение столь долгого времени Севастополь сильно пострадал и не был похож на прежний мирный и живописный город.
С падением трех передовых укреплений в городе, за исключением Николаевской площади, не было безопасного места. Куда прежде залетали только ракеты, теперь стали там появляться бомбы, ядра, а иногда и пули. Екатерининская улица опустела: обитатели ее переселились или на Северную сторону, или в Николаевскую казарму, и не было уже на ней прежнего движения, почти все дома были повреждены, лавки заперты. На бульварах, где собиралось много гуляющих, теперь было совершенно пусто. Многие жители, оставляя город, уезжали далее внутрь Крымского полуострова. Город становился исключительно на военную ногу. Один только рынок, бывший близ 7-го бастиона, в начале Морской улицы, кишел еще народом, несмотря на частое посещение незваных гостей, посылаемых с батарей неприятеля.
На Северной стороне города, за большим северным укреплением, образовался целый город. Основание ему положили маркитанты, представители базара, выстроившие себе балаганы и шалаши. К ним присоединились потом базарные торговки, удаленные с Южной стороны, и большая часть купцов, переселившихся из города. Базар с каждым днем расширялся от наплыва переселяющихся; образовались две главные улицы из балаганов и шалашей, а по сторонам их явилось множество землянок и палаток. С утра и до вечера это новое поселение оживлено было постоянным движением самой разнообразной толпы. Маркитанты устроили в палатках несколько трактиров, куда собирались офицеры со всех концов оборонительной линии. Для охранения порядка явилась полиция, городская стража, явились комиссионеры и предприниматели всякого сорта. Здесь было все, что человеку надо: трактиры, портные, сапожники, галантерейные и бакалейные лавки, гробовые мастера и пр. Здесь был постоянный шум, движение, изредка нарушаемое как бы нечаянно залетевшей неприятельской ракетой, напоминающей о близкой осаде города.
Последствия осады чувствовали во всех удаленных и до сих пор мирных уголках. Трудно было отыскать такое место на Южной стороне, где бы можно было отдохнуть и забыться от окружающей боевой обстановки. Союзники стали обстреливать рейд; наши корабли отодвигались от выстрелов, которые достигали до пристани на Северной и от времени до времени калечили там людей.
В эту горячую пору все просились на оборонительную линию, на батареи и бастионы, и никто не хотел оставаться в городе. Здесь каждый точно так же подвергался ежеминутной опасности быть убитым без всякой славы для себя и без всякой пользы для отечества.
– Если уже суждено быть убитому, – говорили защитники, – то пусть постигнет эта участь при исполнении долга, в первой перед неприятелем линии, нежели на прогулке, во время сна или где-нибудь еще того хуже.
Назначение на оборонительную линию принималось с радостью, и переселение совершалось быстро, хотя и с некоторыми затруднениями в пути. Приходилось идти по траншейкам и открытому месту, по подземной галерее и разными зигзагами проталкиваться между командами солдат, собирающихся на ночные работы, и рисковать на каждом шагу наткнуться на штык, если путешествие совершалось вечером. Падающие снаряды заставят, бывало, не один раз поклониться своему новому месту служения.
На бастионах каждый вновь прибывший принимался с таким братским радушием, с которым встречаются только родные братья или выросшие вместе товарищи. Спускаясь по крутой лесенке в блиндаж, он входил в него как в давно знакомую квартиру.