С последних чисел мая, в особенности после занятия неприятелем трех передовых укреплений, Павел Степанович был постоянно мрачен и страдал от нескольких контузий, хотя всегда скрывал это. Деятельность его не ослабевала ни на минуту; только один раз решился он два дня не выходить из дому, "но беспокойство взяло верх над телесным утомлением, и Павел Степанович продолжал по-прежнему беспрестанно посещать самые опасные места, пренебрегая всеми просьбами". На все увещания поберечь себя он отвечал, что "ведь когда-нибудь да убьют его".
Когда Екатерининская улица стала торной дорогой для вражьих снарядов, когда на площадь дворянского собрания сыпались ядра как горох, все стали перебираться в более безопасные места, но Нахимов оставался в своем домике, подвергаясь ежеминутной опасности. Главнокомандующий просил Павла Степановича перебраться под своды Николаевской батареи, где можно было хотя спать спокойно, но адмирал не согласился, считая излишним искать защиты в доме, когда почти целые сутки он жил на бастионах.
После полудня 28 июня неприятель открыл сильную канонаду по 3-му бастиону. Объезжая, по обыкновению, оборонительную линию, Павел Степанович в сопровождении своих адъютантов отправился туда, где была опасность, откуда были слышны выстрелы. Его уговаривали не ездить, но он, не слушая ничьих советов, говорил: "Как едешь на бастион – веселее дышишь".
Когда адмирал стал приближаться со своей свитой к оборонительной линии, бомба пролетела над головами ехавших.
– Видите, нас приветствуют, – проговорил адмирал и всю дорогу был разговорчив и весел.
Побывавши на 3-м бастионе, Нахимов отправился на Малахов курган (Корнилов бастион), стоивший Севастополю столько драгоценной крови. Артиллерийского огня здесь почти не было, только свист штуцерных пуль показывал, что неприятельские стрелки зорко следят за неосторожными храбрецами. Павел Степанович взошел на банкет и, взяв трубу, стал рассматривать неприятельские работы, черным цветом своего сюртука и золотыми эполетами он резко отличался от окружающих его и служил целью для неприятельских стрелков.
Начальник 4-го отделения оборонительной линии и Малахова кургана капитан 1 ранга Керн был у всенощной, когда ему доложили о приезде адмирала. Он вышел к нему навстречу и, видя, что адмирал слишком настойчиво смотрит в амбразуру, решился как-нибудь увести его с этого опасного места.
– Не угодно ли вам отслушать всенощную? – сказал он адмиралу.
– А вот сейчас приду-с, я вас не держу – вы ступайте, – отвечал Павел Степанович.
В это время пуля ударила возле него в земляной мешок.
– Они целят довольно хорошо, – проговорил Нахимов, оставаясь спокойно на месте.
Кто-то из прислуги, стоявшей возле орудий, решился заметить о грозящей ему опасности.
– Это дело случая, – заметил он и вслед затем отдал трубу и хотел уйти.
В это время с одной из наших батарей была пущена бомба.
– Ишь как ловко зацепила, – проговорил сигнальщик, следивший за полетом бомбы. – Трех сразу так и подняло.
Павел Степанович остановился, хотел взглянуть, но вдруг упал, раненный в висок выше левого глаза.
Это был канун его именин.
Нахимов тут же впал в совершенное беспамятство, которое и продолжалось до самой кончины. Его тотчас же перевезли на Северную сторону, где он и скончался 30 июня в 11 часов пополуночи.
Только теперь, когда стали обмывать тело покойного, можно было удостовериться в действительности контузий, в получении которых адмирал не хотел признаться, – вся спина его была совершенно синяя.
Известие о том, что Нахимов смертельно ранен, а потом что его не стало, быстро облетело все бастионы – и дрогнули защитники Севастополя, когда теплое сердце этого честного, бескорыстного и замечательного человека перестало биться и чистейшая душа этого рыцаря без страха и упрека отлетела в вечность.
"Совершилось предопределение, и бодрый дух, витавший над бастионами мученика Севастополя, жививший его защитников в течение десятимесячной томительной, однообразно-кровавой обороны, отлетел в вечность! Не стало любимца Черноморского флота, их вожатого к славе, товарища в лишениях, утешителя в неудачах и бедствиях". Не стало героя Синопа и деятельного помощника начальника славного гарнизона севастопольского.
Одни теряли в лице Павла Степановича Нахимова неутомимого и вполне бескорыстного деятеля, другие – заботливого отца-начальника, посвятившего свою жизнь и имущество на пользу его подчиненных, наконец, Россия лишилась в нем горячо любящего ее сына, оберегателя ее славы и могущества.
Смерть Нахимова, как весть о проигранном сражении, произвела всеобщее уныние, это был самый сильный громовой удар, какой только испытали защитники бастионов.
Человек с сильным и энергическим характером, скрываемым под скромным и простодушным видом, Нахимов был чужд всякого эгоизма и честолюбия. Не приписывавший себе ровно ничего, все относивший к заслугам своих подчиненных, Павел Степанович с самого начала осады стал душой защиты города, потому что все его действия были направлены на общую пользу, на служение отечеству. Своим постоянным присутствием в самых опасных местах адмирал поселил среди солдат полную доверенность, и казалось им, что там, где Нахимов – там не может быть неудачи.
Во время штурма неприятелем Камчатского люнета 26 мая одна матроска, стоя у дверей своего домика, горько плакала.
– Чего разревелась, баба? – спросил проходивший матрос.
– Сердешный ты мой, – отвечала она, – как не плакать мне, сынок-то мой на Камчатке, а вишь ты, что там за страсти делаются.
– Э-е, баба, да ведь Нахимов там, он что хочешь отстоит.
– И вправду, ну слава же Тебе Господи, – проговорила матроска, будто оживившись и кладя крестное знамение.
Павел Степанович никогда не предводительствовал сухопутными войсками, не водил их в атаку, но, постигая в совершенстве дух русского солдата, скоро вселил в них глубокое к себе уважение. Он знал, что солдат любит дело, а не громкие слова, и Нахимов никогда не прибегал к красноречию. Павел Степанович действовал на своих подчиненных примером и строгим требованием исполнения служебных обязанностей.
Однажды, при посещении редута Шварца, на глазах Нахимова неприятельское ядро подбило орудие. Павел Степанович подошел к нему и приказал снять занавешивавший амбразуру щит. Один из матросов полез исполнять приказание, но, несмотря на распоряжение не снимать фуражек перед начальством, счел необходимым снять ее перед своим адмиралом.
– Я ему дело говорю делать, а он-с фуражку ломает, – с досадой сказал Нахимов, обращаясь к присутствовавшим. – А все-таки молодец, – прибавил адмирал, видя, что матрос, несмотря на сыпавшиеся на него пули, снимал щит, зайдя с неприятельской стороны. Осмотревши амбразуру и направление неприятельских орудий, Павел Степанович пошел далее.
– Когда дело велят делать, – заметил он ласково тому же матросу, – пустяками заниматься нечего-с.
Оставшийся в восторге от похвалы такого начальника, матрос, наверное, не снимал уже больше фуражки, да и товарищи его точно так же. Солдаты любили Нахимова беспредельно за его заботы о их нуждах, они знали, что не было такого предмета, о котором бы не заботился Нахимов, знали, что адмирал спит не раздеваясь, чтобы всегда быть готовым на службу, что у него не было назначенных часов для приема и что его можно было видеть во всякое время дня и ночи. Все, что имел и что мог выхлопотать, он готов был отдать своим подчиненным.
В октябре 1854 года ко многим другим бедствиям, неразлучным с осадой города, присоединилась и холера в Севастополе. Нахимов принял самое горячее участие как в предохранении войск от болезни на бастионах, так и в доставлении заболевавшим всех медикаментов, выбор которых предоставил доктору Зейману. Последнему он поручил в случае каких-либо затруднений приобретать все необходимое для больных на его собственный счет.
Деятельность Павла Степановича на облегчение страдания больных и раненых была неутомимая и неисчерпаемая. В самый разгар его трудов, когда Нахимов был начальником моряков в Севастополе, главным командиром порта, севастопольским губернатором и помощником начальника гарнизона, не только не останавливалось самое малейшее дело, но никто не уходил от адмирала, не получив удовлетворения, в особенности если дело шло об участии больных и страждущих. Нужды последних удовлетворялись быстро, скоро, и никогда не случалось, чтобы адмирал не исполнил того, что обещал. Дело, представленное Павлу Степановичу и им одобренное, можно было считать исполненным. Откинув всякие формальности, Нахимов этим достиг возможности быстро и успешно приводить в исполнение свои намерения. Все доброе и полезное находило в нем заступника самого горячего и искреннего. Часто встречались потребности, по-видимому, нелегко или вовсе неудовлетворяемые, но стоило только об этих нуждах заявить Павлу Степановичу, и он всегда находил средство уладить дело. "Источник этот заключался единственно в его неутомимой деятельности, энергии, внимании ко всему, что его окружало, и в его теплом сердце!"
Нахимов всегда шел навстречу нужде своих подчиненных, как офицеров, так и солдат. Удостоившись получить от государя императора значительную аренду, он только и мечтал о том, как бы деньги эти употребить с наибольшей пользой для матросов и на оборону города. Получая значительное содержание, но не имея семейства и живя очень скромно, Павел Степанович никогда не имел денег, потому что раздавал их бедным и на пособие семействам матросов.
Офицеры также не раз испытывали на себе знаки внимания Павла Степановича; многие раненые были помещены в его квартире, другим он посылал различного рода лакомства, вино и другие предметы, которые в то время в Севастополе были очень редки и дороги.
После штурма 6 июня Павел Степанович обходил бастионы. Было три часа пополудни, когда он пришел на 3-й бастион. Люди и офицеры, все до единого, высыпали навстречу доблестному адмиралу. Окруженный толпой, он шел медленно, с одним только адъютантом, и, здороваясь с нижними чинами, благодарил их за отбитие штурма. Адмирал был, видимо, доволен происшествием дня: на вечно серьезном лице его была теперь заметна улыбка.
"День был жаркий, – пишет очевидец, – старик сильно вспотел и попросил воды с вином. К несчастью, в этот день у нас не было вина, и ему подали одной воды. Проводив адмирала до конца бастиона, мы раскланялись, а он пошел дальше. На другой день поутру пришел к командиру бастиона матрос с бочонком и с запиской, в которой адъютант адмирала Нахимова писал, что Павел Степанович, зная, что у нас нет вина и что в жаркие дни вредно пить одну воду, посылает нам бочонок вина. Нельзя было отказаться от подобного внимания почтенного адмирала, и мы с благодарностью приняли бочонок".
Своей заботой о всех и неутомимой деятельностью на бастионах, под жестоким огнем Нахимов приобрел себе всеобщую известность, стал народным героем, тем колоссальным русским богатырем, в которого, сколько ни бросай грязью, он вынесет ее на своих плечах и предстанет перед соотечественниками тем же чистым и безупречным человеком, каким его знал каждый из защитников многострадального города. Все видели в Нахимове человека, никогда не ссорившегося со своей совестью и служившего образцом честности и бескорыстия. Не было ни одного солдата, ни одной рыночной бабы, которые бы не знали Нахимова и не называли его отцом-благодетелем. Утешить страдающего, примирить враждующих было главной заботой доблестного адмирала.
Случалось нередко, что Павел Степанович, не ожидая просьб и требований, сам приходил к младшим себя начальникам и справлялся об их нуждах, чтобы предупредить требование и оказать свое содействие. Со смертью Нахимова все до единого почувствовали, что не стало человека, при котором падение Севастополя казалось невозможным.
Умилительно трогательно было погребение героя Синопа и славного защитника Севастополя. В день кончины Павла Степановича, 30 июня, тело его было перевезено на Южную сторону. По сигналу с флагманского корабля "Великий князь Константин" на всех судах опустили флаги и команды вышли наверх. В это время показался катер, буксируемый тремя шлюпками, на котором помещалась госпитальная кровать с телом покойного адмирала. Катер остановился у Графской пристани, где тело было поднято офицерами и поставлено в скромном доме, где жил адмирал. Три флага приосеняли славный прах, четвертый – тот, который победно развевался на корабле "Императрица Мария" в день синопской битвы, – прикрывал тело знаменитого покойника. На столах лежали ордена, вокруг стоял почетный караул из моряков.
С шести часов утра 1 июля со всех мест обороны съезжались начальствующие лица, товарищи и подчиненные отдать последний долг павшему герою. Закаленные в бою защитники Севастополя, стоя у гроба Павла Степановича, горько плакали, и во главе их тогдашний главнокомандующий князь М. Д. Горчаков.
"Один за другим входили в комнату, – пишет очевидец, – матросы, солдаты, офицеры и простые обыватели и даже женщины, которым адмирал в последнее время приказал выехать из Севастополя. Я видел одного горько плачущего мужчину в обыкновенной одежде; женщины почти все плакали".
Погребение было назначено вечером 1 июля. В это время в городе было заметно особое движение: все суетились, бегали, на всех лицах было написано какое-то беспокойство, обнаруживавшее близость необыкновенного происшествия. Возле квартиры покойного стоял батальон Модлинского полка и моряки, выстроенные вдоль улицы. Не волновались обвитые крепом знамена, суровы и угрюмы были лица присутствующих. Гроб синопского победителя несли главнокомандующий, начальник гарнизона граф Остен-Сакен и другие генералы. При появлении его загремел полный поход, корабль "Великий князь Константин" стал салютовать, корабли приспустили свои флаги до половины мачт.
Величественно было шествие в церковь посреди двух рядов солдат и при стечении огромной толпы зрителей. Офицеров было так много, что в церкви не было места, и большая часть их стояла на улице. Нахимова похоронили рядом с тремя другими адмиралами: Лазаревым, Корниловым и Истоминым, там, где в настоящее время высится великолепный храм во имя Св. Александра…
Троекратный залп из ружей возвестил Севастополю, что один из первых его героев перешел в вечность.
Начальник гарнизона почтил память покойного следующим задушевным приказом:
"Храбрые защитники Севастополя!
Провидению угодно испытать нас новой тяжкой потерей: адмирал Нахимов, пораженный неприятельской пулей на Корниловом бастионе, сего числа (30 июня) скончался.
Не мы одни будем оплакивать потерю доблестного сослуживца, достойнейшего начальника, витязя без страха и упрека – вся Россия вместе с нами прольет слезы искреннего сожаления о кончине героя синопского.
Моряки Черноморского флота! Он был свидетелем всех ваших доблестей, он умел ценить ваше несравненное самоотвержение, он разделял с вами опасности, руководил вас на пути славы и победы.
Преждевременная смерть доблестного адмирала возлагает на меня обязанность дорогой ценой воздать неприятелю за понесенную нами потерю. Каждый воин, стоящий на оборонительной линии Севастополя, жаждет, я несомненно уверен, исполнить этот священный долг, каждый матрос удесятерит усилие для славы русского оружия".
Вместо Нахимова помощником начальника гарнизона по морской части, командиром порта и военным губернатором города Севастополя был назначен контр-адмирал Панфилов. В течение десяти месяцев адмирал Панфилов командовал 3-м отделением оборонительной линии и все это время жил безотлучно на 3-м бастионе. Несмотря на все усилия англичан, ведших атаку против этого бастиона, наша артиллерия имела над неприятелем столь сильный перевес, что у англичан, как мы видели, родилось убеждение в неприступности 3-го бастиона. Призванный к более широкой деятельности и провожаемый всеобщим сожалением своих подчиненных, контр-адмирал Панфилов передал начальство над третьим отделением капитану 1 ранга Перелешину 1-му.
В английской армии произошли также перемены. Она понесла чувствительную потерю, лишившись своего главнокомандующего лорда Раглана, умершего от холеры. Главнокомандующим английской армией был назначен генерал-лейтенант Симпсон.
Глава XV
Осада и защита по 4 августа. – Сражение на Черной. – Подвиг Шелкунова
После штурма 6 июня атакующий обратил особенное внимание на Корабельную сторону и употреблял все усилия к тому, чтобы увеличить число батарей и подойти своими подступами как можно ближе к оборонительной линии.
В течение двух месяцев, июня и июля, он успел прибавить на своем вооружении 103 орудия, из коих только 17 орудий назначались для действия по Городской, а 86 – против Корабельной стороны. Столь значительной прибавке орудий обороняющийся мог противопоставить только одиннадцать новых орудий, поставленных на батареях, потому что все внимание наше в это время было сосредоточено на обороне внутренности укреплений в случае занятия их неприятелем и на устройстве плавучего моста через главную бухту, необходимого как для свободного движения войск с Южной стороны города на Северную, так и для доставления различного рода материалов. Мост этот устраивался между Михайловской и Николаевской батареями, где ширина бухты имеет около 450 саженей ширины. Это был самый большой мост, когда-либо наводимый для переправы войск в военное время.
Мысль об устройстве моста принадлежит инженер-генералу Бухмейеру, и вначале многие сомневались в возможности осуществления этой мысли. Большинство полагало, что устроить столь длинный мост через бухту, где часто бывает довольно сильное волнение, положительно невозможно. Несмотря на все препятствия, противопоставленные генералу Бухмейеру, он настойчиво трудился и, устроив мост, доказал, что все возражения были несправедливы. Постройка моста шла успешно и доставила виновнику его существования бессмертную славу. Без моста отступление гарнизона было бы невозможно. Устройством моста генерал Бухмейер оказал огромную услугу армии и дал ей средство совершить впоследствии блестящее отступление в глазах сильного противника.
В течение всего июня месяца неприятельская артиллерия действовала не очень сильно, но ружейная перестрелка не прекращалась. Обе стороны поддерживали самый частый ружейный огонь и расходовали ежедневно не менее 150 000 патронов с каждой стороны. По большей части союзники днем обстреливали те из наших батарей, против которых хотели ночью подвинуться вперед своими подступами. Не ограничиваясь стрельбой по батареям оборонительной линии, неприятель стрелял по городу, бухте и пускал ракеты против лагерей войск, расположенных на Северной стороне и на Инкерманских высотах. Действием неприятельской артиллерии было подбито несколько орудий, взорвано два пороховых погреба, произведено несколько пожаров в городе и разбит купол Михайловского собора во время происходившей в нем службы.