Очарованные - Анастасия Соловьева 17 стр.


– А потом я что-нибудь придумаю для тебя... – Он взял в ладони ее лицо, долго разглядывал, потом погладил щеку. – Ты знаешь, у меня такое чувство, что я должен сделать для тебя что-то очень важное. Всю жизнь у меня это чувство. С первого курса, с нашей первой встречи...

Вот насчет первой встречи – чистая правда. При первой встрече Лена действительно поразила его. И он, пораженный, так старался ради нее. Каждую неделю дарил цветы, таскал подрамники, писал натюрморты для зачетов, кормил апельсинами и пирожными. И Лена, простодушная первокурсница, была абсолютно счастлива этим. И верила: и сейчас, и в будущем Боря сделает все, чего она только ни пожелает. Но вот на третьем курсе, выиграв довольно известный студенческий конкурс и получив право продолжать художественное образование во Флоренции, Боря уехал из Москвы. Тогда-то Елена и усомнилась. В его готовности, в его чувствах и в себе – в своей для него единственности и уникальности. Попробуй теперь от этих сомнений откреститься!

...Они сидели в полутемном выставочном зале, а за стеклянной стеной, совсем рядом, бурлила вечерней жизнью старинная московская улица. В людском потоке плыли автомобили, их полированные крыши отливали огнями вывесок и реклам.

Отблески уличного света освещали зал призрачно, таинственно. Дальние стены галереи исчезли, слились с темной глубиной, а подсвеченные картины теперь казались висящими в пустоте.

Боря все держал Ленино лицо, всматриваясь в него, и наверное, оно сейчас тоже казалось загадочным, потусторонним. И Лена, подыгрывая этому впечатлению, понизила голос и сказала нараспев:

– Хорошо тут у тебя. Таинственно. То, что нужно...

Так говорят актеры детских театров, когда на сцене гаснет свет.

– А я здесь и живу... – Боря принял ее тон и ответил под стать.

– Прямо в зале? – уточнила Лена тем же тоном.

– За сценой.

Лена понимающе улыбнулась:

– Из экономии?

– Это вышло само собой. Я вообще не собирался в Москву – хотел остаться во Франции. Все вроде бы уже и срасталось...

– А как же твоя миссия? Ты же должен сделать для меня что-то судьбоносное, очень важное.

– Это можно было сделать и из Франции... Во Франции возможностей даже больше, – подумав, прибавил он.

– Но ты все-таки вернулся...

– Просто в один прекрасный момент я понял, что на родине смогу сделать больше.

– Значит, ты вернулся из-за меня? – спросила Лена лукаво.

– Конечно! Я думал о тебе.

– Но ты даже не позвонил мне, когда вернулся.

– Забыла? Я же звонил – ты просто не стала со мной разговаривать.

– Звонил!.. – передразнила Лена. – Один раз...

– Тогда я только вселялся в этот дом, было столько дел всяких неотложных.

– Признайся: тебе просто было не до меня.

– А я то же самое о тебе подумал. Ты так... решительно поговорила со мной, да и с нашей последней встречи времени минуло многовато. И я подумал: мало ли что...

– Но ведь ты... больше не думаешь так? – мягко спросила Елена.

– Нет! Как только увидел тебя сегодня сидящей в этом кресле...

– Именно в этом кресле?

– У тебя был такой вид: совсем домашний. Как будто все эти годы ты прождала меня здесь.

– Правда? – Больше всего на свете Лене хотелось, чтобы он всегда думал так.

– Конечно правда.

– Я ждала, – призналась Лена. – Но... не в кресле. Я учились и работала. На четвертом курсе устроилась дизайнером штор.

– Что это взбрело тебе в голову?

– Я же на вечернее перевелась... И вообще долго рассказывать.

– Ты же не спешишь...

Чем дольше они сидели вот так в одном кресле, прижавшись друг к другу, тем сильнее Лена убеждалась: да, она не спешит. У них с Борей впереди уйма времени – она успеет рассказать все: про Катю, про "Гранадос", про Астерия и Леонарду – про свои беды, начавшиеся так давно и до сих пор не желающие заканчиваться. И он непременно расскажет ей обо всем...

Только бы он как-нибудь не догадался про Сергея, думала Лена уже ночью, лежа без сна в странной Бориной комнате – маленькой, белой, напоминающей одноместную больничную палату экономкласса.

Боря – консерватор. Несмотря на то что в искусстве он способен на самые отчаянные и невероятные поступки, в частной жизни это всего лишь обычный мужчина. Он наивно хочет, чтобы его любили, любили и ждали. Правда, не просто хочет – в отличие от многих особей этой породы, умеет быть нежным и благодарным...

Но все-таки он неисправим! Даже после любви – после взрыва, потрясшего Лену глубоко, до самого основания, он опять заговорил о картинах.

...Ежегодная французская выставка... Со своими скромными полотнами Боря чудом добился права на участие в ней. У него не было и тени надежды на то, что его заметят...

Если бы Лена слушала Борю внимательнее, она, пожалуй, поспорила бы с ним:

– Это у тебя-то не было надежды?! Не гони! Да ты всегда убежден, что все твои вещи гениальны!

Но сейчас она лишь сильнее вдавила голову в его плечо и пощекотала губами шею. Ей хотелось новых взрывов и новых ласк, новых гонок по краю пропасти, новых полетов. А он все свое: выставка, полотна. Хорошо, что недоговаривал... Все-таки они три года не были вместе. Три года без гонок по краю пропасти, без полетов и взрывов, разрывающих душу. Лена, честное слово, не понимала, в какой части ее тела случается этот взрыв. Кажется, она вся рассыпалась на части, на мельчайшие кусочки. Кто будет ее собирать потом?!

Уж точно не Боря, во всяком случае! Ищите Борю на французской выставке, он по сотому разу переживает минуты своего торжества. На этот раз хочет пережить их вместе с Леной.

– ...Успех иногда достается отчаявшимся – со мной получилось именно так.

Купили обе его картины. Купил кто-то из наших и увез в Россию. А через некоторое время стали приходить письма на его электронный адрес. Письма-заказы... Боря и на этот раз недоговорил – начал засыпать.

Ерунда все это, ни о чем он не догадается, думала Лена, разглядывая в темноте Борино лицо. Да и не было никакого Сергея... Была тоска по Борьке, темная, беспросветная тоска.

– А как сегодня? – спросил он Лену утром. – Ты приедешь?

– Постараюсь.

– Хочешь, я заеду за тобой в офис? Вы во сколько заканчиваете?

– Официально в семь. Но у меня есть еще одно дело после работы.

– Какое дело? – Он явно был недоволен.

Он! Ее собственный он! Самый обыкновенный мужчина в мире. Ревнивый... Пропадал где-то целых три года, а теперь даже ее текущие дела вызывают у него подозрение. Политика двойных стандартов – в высшей степени по-мужски.

– Мне нужно съездить в одно агентство. Я им денег отвалила целую кучу! А теперь выходит – их хата с краю.

– Забей! Мы сегодня же разберемся с ними! – авторитетно, как и подобает настоящему мужчине, заявил Боря. – Я пойду к ним вместе с тобой.

– Понимаешь, дело не в них одних. Они в общем-то делают, что обещали, стараются...

– А в чем же тогда дело?

Мирное утреннее кофепитие прервалось дверным звонком. Обыкновенным, домашним.

– Зачем Маша приходит на работу в такую рань? – Лена презрительно пожала плечами. С чисто женским тщеславием она спешила унизить неудачливую соперницу. – Ведь сейчас нет еще и девяти!

– Маша приходит к одиннадцати. Это ребята в мастерскую.

– У тебя и мастерская тут?

– Да видишь ли, я давно уже ничего не делаю сам, своими руками. Муратов – бренд, под которым трудится целая команда.

– А ты? – удивленно спросила Лена. – Ты больше не занимаешься живописью?! Неужели такое возможно? Как так?

– Когда я вернулся в Россию, в первое время заказов было столько... короче, я не справлялся с ними. Я мог бы отказаться, конечно. Но не мог. Надо было быть совсем коматозником, чтоб отказаться.

– И ты нанял людей?

– Не нанял – команда подобралась.

– А теперь ты, значит, коммерсант – и все?

– Бог с тобой! Конечно нет. В основе всех вещей, идущих под брендом "Муратов", мои идеи.

– Только идеи?

– Это немало.

– А зачем ты открыл салон?

– Чего тут непонятного? – явно рассердился Боря. По его логике, женщина как собака, должна читать по глазам желания и мысли своего хозяина-мужчины. – Вначале мне надо было просто вложить деньги. Аренда с правом выкупа на центральной московской улице! Триста метров, первая линия домов! Да на одной переуступке прав аренды знаешь, сколько денег можно заработать?! А ты говоришь, салон!.. А где, по-твоему, мы это все продавали бы? В Измайлово, на вернисаже? По объявлениям?!

– Нет, что ты, что ты. – Лена улыбнулась извиняющейся улыбкой. Ведь всем известно: ничто так не тешит мужское самолюбие, как женская глупость. – Просто я вообще не понимаю многого.

– Это не самое страшное, – примирительно пробормотал Боря. – Так в семь я заеду за тобой?

Глава 19

Александр Васильевич шел замусоренным, пустынным городом. Он двигался уверенно, без труда ориентируясь в незнакомых улицах. Кажется, в этом городе Александр Васильевич остался один. Жители покинули его.

В сером воздухе ненужно пестрели рекламные щиты. Дома негостеприимно распахнули настежь двери, их окна глазели безразлично и пусто.

Александр Васильевич обожал предметы интерьера – шкафы и стулья, сваленные прямо посреди улицы. Но нет, оказалось, он в городе не один. На другом берегу реки, в арке подворотни, появился и исчез человек. А когда Александр Васильевич пересек мост и углубился в проулок, кто-то шарахнулся от него во дворы.

Александр Васильевич вошел в дом и начал подниматься по ступенькам. Тут было еще мусорнее, сильнее чувствовались покинутость и развал. Из незакрытых пыльных окон тянуло холодным сквозняком.

Александр Васильевич поднимался все выше, из окон лестничной площадки теперь открывался далекий вид на обветшавший, унылый город.

Наконец, он у цели – дверь квартиры, обитая черным дерматином, была приоткрыта. Александр Васильевич зашел вовнутрь. Там не было никого, но слышался шум голосов.

Затем он неожиданно оказался в полутемной комнате без окон. В глубине за столом сидела черная, коротко стриженная женщина в очках. Александр Васильевич догадался – это Леонарда, исчезнувшая в Латинской Америке. Она его не заметила.

Александр Васильевич начал ее умолять, орать, но крик его почему-то не вырывался наружу – он не слышал себя.

Александр Васильевич хотел выпросить, вымолить, чтобы его отпустили, однако Леонарда по-прежнему его не видела. Тогда, беззвучно рыдая, он отчаянно напрягся и проснулся.

Стояла ночь. Ему еще не верилось, что это лишь сон. Александр Васильевич неподвижно лежал и слушал дробный стук своего сердца. Напоминанием об отчаянной борьбе с немотой было мокрое от пота тело.

Рядом спала Лиза. Постепенно Александр Васильевич пришел в себя, но тягостность не прошла.

Он застыл не шевелясь, с открытыми глазами, опасаясь нечаянно, не дай бог, разбудить Лизу.

В сознании всплыл образ Тани, и тогда Александр Васильевич сразу все вспомнил. Он подсел на Таню и не может от нее освободиться. Во сне она явилась ему Леонардой. Это правдивый сон. Подсознательно он уже давно ощущал: из Тани точно прорастает Леонарда. А сон явил ее окончательно.

У Александра Васильевича вдруг появилось мерзкое, гадливое чувство к этой Тане-Леонарде и к себе. Игра давно закончена, а он все продолжал играть.

А с ним уже не играли. Играли в него.

Вымотанный и обессиленный, ночами он давал себе клятвы, зарекался, но на следующий день опять ехал к ней, к Тане-Леонарде. Теперь в основном к Леонарде.

Александр Васильевич невольно стал вспоминать мерзкие эпизоды, связанные с ней.

...Счастливая встреча любящих супругов. Они не нарадуются, не наглядятся друг на друга, не намилуются. Сцена происходит в спальне на третьем этаже. Но Александр Васильевич смотрит на часы. Ему уже пора, нужно возвращаться домой, в Бутово.

Бедная супруга умоляет пока не ехать, рыдает, ползает в ногах, целует его ботинки. Но Александр Васильевич неумолим, он не может остаться. И времени уже нет. Сегодня заигрались дольше обычного. Он отрывает от себя безутешную супругу, бежит по лестнице вниз, направляется к машине.

Она выбегает на балкон их спальни и последний раз отчаянно молит его остаться хотя бы на час. Александр Васильевич садится в машину. И тогда супруга в безумном горе бросается с балкона третьего этажа... Страшный глухой удар. На газоне валяется Таня, у нее неестественно, как у сломанной куклы, раскинуты руки и подвернута нога. На губах запеклась кровь.

Таня покончила с собой. И он, он виноват в этом. Александр Васильевич не ожидал, что она на это пойдет. Нужно было ласково поговорить с ней. А он!.. В его душе муть и отчаяние. Его горе безутешно. Уже вызвали милицию и врачей. Они сейчас приедут.

Обмытый труп, наряженный в белое платье, лежит на столе. Вокруг цветы. Тихо горят свечи. Какая же это игра?

Александр Васильевич присаживается рядом и, не в силах справиться с собой, утыкается лицом в ладони, трясется беззвучным рыданием. Но слезами горю не поможешь. Нужно было ее успокоить, а потом уж ехать. Ну куда он так спешил?! Зачем оттолкнул ее в спальне?! Он – причина смерти!..

Повсюду в доме чувствуется присутствие смерти. Напряженное ожидание милиции. Сейчас начнется дознание, объяснения... Как тяжело и беспросветно.

С ее неожиданным и страшным уходом мир обесцветился, опустел, чувствует он.

Ворота гулко открываются. Кажется, уже приехали. Сейчас Таню увезут навсегда. Навсегда... Александр Васильевич поднимается и склоняется над ней, чтобы напоследок получше ее запомнить. Слышится запах цветов. И этот запах тоже траурный.

Сознание, что она и мертвая прекрасна, лишь углубляет скорбь. Зачем он с ней так?!. В доме раздаются шаги, шум, резкие казенные голоса.

Александр Васильевич целует ее губы. И вдруг они дрогнули!.. Глаза открылись!.. Таня ожила!

Радость мгновенно наполняет Александра Васильевича. И мистерия переходит в фазу буйного веселья.

И далее в его сознании проносятся отвратительные сцены безудержного торжества...

Александр Васильевич пытается не думать о них, переключиться, но тут же видит другие картины, страшнее первых... Захлебываясь матерщиной, он исступленно лупцует ее чем попало. Она молит его о пощаде, жалко тянет к нему руки. А он лупит ее по рукам.

Несчастному сознанию некуда деться. Оно в паническом страхе бежит от одной картины, но сразу же натыкается на другую, еще более мрачную и жестокую. После них Александр Васильевич превращался в выжатый лимон, без мыслей и чувств. Господи, как все это ужасно и... непоправимо!..

Ближе к рассвету в спальне делалось свежо. Хорошо бы встать – прикрыть дверь в лоджию, но Лиза побоялась разбудить мужа. В последнее время он очень много работает. Этим летом у них там просто столпотворение заказчиков.

Господи! Ну какое столпотворение? Лиза широко открыла глаза – спальню заливал серый предрассветный сумрак. Всем известно, что самые страшные мысли приходят в голову перед рассветом.

Саша главный художник фирмы. Уже давно, года два или три, он не ездит по рядовым заказам. Изредка коллеги обращаются к нему за помощью – он выезжает на место, делает эскиз. А в основном находится в офисе, и его рабочий день ограничен восьмью часами. Про занятость она придумала сама. Он никогда не говорил ей ничего такого – молча возвращался домой поздним вечером, иногда, случалось, и ночью.

Он вообще с ней не разговаривает теперь. Ни в спальне, ни в кухне. Не разговаривает, не замечает, не ест того, что готовит она. Возвращается поздно и всегда сытый. А по утрам пьет в одиночестве кофе.

Лиза, не поворачивая головы, скосила глаза и увидела мужа. Лицо у него было напряженное, будто бы обиженное, раздосадованное. Можно сказать, что ему плохо. Плохо даже во сне. Ах, да не во сне тут дело! Дело в том, что ему плохо с ней, с Лизой. Ее муж встретил и полюбил другую женщину и с ней проводит теперь все вечера! А Лиза ему мешает.

...Надо найти в себе силы и поговорить начистоту! Дать ему, наконец, свободу.

Но стоило Лизе представить их последний разговор, как она мгновенно почувствовала: он не состоится. Даже разговор. А тем более она не представляет для себя другой жизни – жизни без Саши. Она не сумеет отпустить его на свободу!

Как это объяснить? Эгоизмом? Любовью? Боязнью одиночества? А может, просто Лиза из числа женщин, которые не могут существовать без семьи?

Но семью на худой конец можно попробовать создать с Брэдом Питтом. Лиза опять забыла, как его зовут по-настоящему. Ах да, Олег! Невзрачное имя... Хотя в имени Саша тоже ничего особенного. И вообще имя ни при чем...

До чего странно, причудливо складывается ее судьба! Как в мировом историческом процессе: серьезные события обречены на неизбежное фарсовое повторение. После первого развода – брак с Сашей, брак по взаимной сумасшедшей любви. А если она теперь разведется с ним и выйдет замуж за Олега Руднева, что же это получится, как не фарс? Ведь даже об их единственном свидании Лиза не может вспомнить без краски стыда.

Дурочка! Да разве это способ – клин клином? Нет, это в сказках или в плохом кино героини влюбляются в первых встречных и оказываются в выигрыше. А в жизни за такие поступки остается только краснеть.

Их единственное свидание – это же километры сплошных неловкостей! Чего стоит одна закомплексованность Руднева, в самые неподходящие моменты оборачивающаяся чрезмерной откровенностью! Про мадам из Белгорода ему уж точно не следовало ей говорить... Боясь обидеть Руднева, выдав свое недоумение, Лиза в конце концов нашла "отличный" выход – напилась в том погребке.

Пьяному море по колено! Под бренди с дурацким названием кальвадос (смесь кваса и кальсон!) Руднев начал восприниматься ею по-другому. И его объяснения в любви стало слушать приятно. И кокетничать с ним. И целоваться на фоне идиллического пейзажа. Сначала с опаской. Как это – целоваться с посторонним мужчиной? Потом с нарастающей страстью, с безоглядной жадностью. Будь что будет! Еще! Еще! И если бы из ресторана он пригласил ее к себе, она не отказалась бы. С восторгом поехала бы, повалилась в его объятия и до утра слушала его признания...

Назад Дальше