Та, которой принадлежит резкий голос, - дама лет тридцати пяти, очень худощавая, с длинным, сильно накрашенным лицом и с горой локонов на лбу. На ней пестрый японский киримон, и ее желтая шея торчит из ворота, как ручка контрабаса, на ее груди блестит брошка с фальшивыми камнями.
Другая особа - светлая блондинка, полная, небольшого роста, с бледным и одутловатым лицом, маленьким круглым носиком и красноватыми пятнами вместо бровей.
Она оглядывает комнату с брезгливым любопытством и некоторым страхом. Заметив лампадку перед образом, она еще выше поднимает пятна, заменяющие ей брови.
- Мы к вам, душечка! Вот позвольте вас познакомить: моя подруга по драматическим курсам, дочь генерала, Надежда Ивановна Кир…
- Pas de nous, pas de nons… - со страхом восклицает барышня.
- Bon, bon, ma chère… - успокоительно говорит дама в киримоне. - Надежда Ивановна готовится в оперу: у нее прелестный голос, она учится у нас сценическому искусству!.. А, у вас самовар… Ну, угощайте же нас, душечка.
- Ах, пожалуйста, пожалуйста, - заторопилась Женя, - сейчас, сию минуту налью.
Она захлопотала у самовара и, желая быть любезной хозяйкой, поспешила завести разговор.
- У меня тоже была одна подруга, - обратилась она к блондинке, - на шансонетку училась, так, говорит, очень трудно.
- Да, приходится много упражняться, но я готовлюсь в оперу, это еще труднее, - с некоторым страхом смотрит блондинка на Женю.
- Я очень люблю оперу, только билеты достать трудно.
- У нас с папой абонемент.
- Вы при родителях живете?
- С отцом, моя мать умерла.
- Да? - с сожалением протягивает Женя. - Очень это грустно потерять мамашу. А сестрицы и братцы у вас есть?
- Ну что это за разговор, mesdames! - восклицает дама в киримоне. - Точно мы в гостиной сидим. Я, Евгения Ивановна, pardon, Кузьминишна, я затащила к вам Nadine… я так много рассказывала ей о вас… расскажите нам, душечка, что-нибудь из вашей жизни, из ваших приключений.
- Что же я буду рассказывать? - слегка краснеет Женя. - Какой же интерес вам в моей жизни?
- Дорогая, ваша жизнь полна приключений, случайностей, нам бы хотелось послушать вашу историю, знать ваши чувства, мысли, - это так интересно!
Женя как-то сжимается и довольно сухо произносит:
- Ничего даже нет интересного в моей жизни, да и вон они - барышня, и совсем им этого нечего слушать.
- Душечка, я вас понимаю. Ах, как я вас понимаю, вам приходится выносить столько презрения от этих так называемых "порядочных" женщин, что вы, конечно, не доверяете нам. Женя, позвольте мне называть вас Женей, я столько страдала в жизни, я столько видела гнета, тупости, узкости в женщинах вообще, что я глубоко презираю их. Вы сбросили с себя ярмо женщины, и я протягиваю вам руку! Я широко смотрю на вещи. Я сама ненавижу всякие цепи! Да, я имела достаточно храбрости, чтобы вырваться из провинциального болота, смело сказав: "Я не хочу здесь жить вашей тупой, однообразной жизнью! Мне нет дела до ваших глупых приличий! Я презираю вас!"
Мой муж, родственники - все пришли в ужас!.. Вы думаете, у нас в Загонске меня не считают погибшей женщиной только потому, что я не хочу штопать чулки и стряпать, что я рвусь к жизни и свету, что я ушла на сцену? О, сцена - моя жизнь! Я, как Нора, бросила даже детей! Я всем сказала: "Бросайте в меня грязью, мелкие глупые людишки, но я не изменю своему призванию, я сознаю свой талант…" Вы знаете, когда я играла Нору, мужчины рыдали. Да, я сказала, что не хочу гнета, я бросила мужа - и пошла на сцену!
- Да, мужья плохие попадаются: вот дядя покойник, бывало, выпьет, так уже тетка бежит и у соседей прячется… мой папаша тоже пил, - со вздохом прибавляет Женя.
- Ах, душечка, лучше бы пил! Пьянство - это тоже протест своего рода! Я знала одного актера… мы ему поднесли портсигар - и он тоже сказал мне: "Благословляю вас, вторая Комиссаржевская, идите - Ибсен ждет вас". Да, так вот этот артист - пил, но его запой был протестом. "Я протестую! - говорил он. - И вы, чуткая, должны понять это!" Нет, муж на протест неспособен - где ему: ходит в свою гимназию, дает уроки, а дома тетрадки поправляет… Да, душечка, вы тоже протестуете! Чем все наши дамы лучше вас? Ну скажите, что такое брак? Узаконенный разврат! Жены - это законные содержанки своих мужей! Вы, вы - выше их! Вы - свободны в своем выборе!
Женя с удивлением взглядывает на даму в киримоне, но возразить не решается, а дама почти истерически взвизгивает:
- Мужчины - подлецы!
- Вот это - правда, - соглашается Женя.
- Мы, женщины, должны быть мстительницами за наше порабощение! За наше унижение… Вы, Женя, должны понять, что такая женщина, как я, не может не сочувствовать вам. Я - не тупоумная самка; я - страстная, тонкая натура, и вы должны видеть во мне сестру и друга! Я понимаю, через какую вы драму прошли… вас соблазнил негодяй…
- Конечно, человек порядочный девушку не собьет… - говорит Женя, нахмурив брови.
- И вы, опозоренная, брошенная… Ну расскажите же нам все, милочка, не скрывайте: мы ваши сестры, мы все поймем и будем плакать с вами! - и дама схватила руку Жени.
- Право, какая вы. Ну что там рассказывать… кому охота… глупа была…
- Нет, нет, расскажите, расскажите… вы не поверите, как все это интересно… все… все…
- Ах, Боже мой! - с некоторой досадой говорит Женя, - да что же я буду рассказывать?
- Ну, первый ужас, первый трепет, когда вы вышли на улицу… типы мужчин… Что они любят?.. Как себя ведут с вами?.. Вы не стесняйтесь, душечка… я все, все пойму… О, я понимаю вас. Скажите, сначала вы искали смерти?
- Конечно, другой раз думала, что помереть лучше… да греха боялась, - неохотно произносит Женя.
- Nadine, обратите внимание на эту детскую веру в Бога, среди всего этого… c’est touchant, n’est ce pas? Душечка, отчего вы стесняетесь? Вы думаете, что мы - глупые буржуазки? О нет, нет… я проклинаю свою судьбу, которая загнала меня в тесные рамки, - я рождена быть Фриной, Аспазией!.. Один чистый юноша лежал у моих ног и молил о любви! "Дитя, - сказала я ему, - я не могу любить: я презираю мужчин! Вы еще ребенок, и я не хочу разбить ваше сердце…" Мое назначение быть мстительницей! Я сделаюсь гетерой и буду топтать мужские сердца. Вы, Женечка, не понимаете, как велико ваше назначение; вы должны сознавать его! Вы должны высоко держать голову, вы должны гордо проходить мимо этих женщин, которые - сытые, разъевшиеся, как коровы, - рожают и нянчат своих крикливых ребят. Законные содержанки! Фи! Душечка, говорите же… опишите нам со всеми подробностями, без стеснения, как приходит грубый, циничный мужчина, как все происходит…
- Ай, что вы! При барышне! - в ужасе восклицает Женя. - Да и что это за разговоры. Господи, да самое лучшее не думать, что есть такое на свете…
- Дорогая, да не стесняйтесь… сознайтесь, что вы все же любите… Есть, наверно, человек, которому вы отдали сердце… которому вы жертвуете всем… отдаете последнюю копейку, - и от него терпите и побои, и оскорбления…
- Ну, извините, - гордо говорит Женя, - "кота" у меня нет… этим, простите, я не занимаюсь - это уж самое последнее дело… Да и что тут мою жизнь рассказывать, что за радость! Скорей бы вырваться. Вот как откроем с теткой чайную, так тогда…
- Зачем чайную? - изумляется дама в киримоне.
- Чайная - очень хорошее дело. Мы с теткой так полагаем, что года через три мы мелочную даже можем открыть, тогда другого племянника из деревни возьму, к торговле буду приучать…
- Мелочная? Чайная? - тянет дама в киримоне. - И вы, вы променяете свою яркую, свободную жизнь на какую-то чайную! Стыдитесь!
- Как это стыдиться? - изумляется Женя.
- Конечно, - пренебрежительно отвечает дама в киримоне, закуривая новую папиросу. - У вас высокое назначение быть мстительницей! Вы должны высоко держать свое знамя! Гордо идти вперед! Презирать! Ненавидеть! Топтать всех в грязь! Я бы на вашем месте заразилась бы известной болезнью и с адским хохотом заразила бы всех мужчин!
Женя даже приподнимается с места.
- Да что вы! - замахала она руками, - да он домой пойдет… а, может, там дети… ложка… или полотенце…
- A-а! Так и надо, так и надо! Пусть они знают, что есть мстительницы за их разврат, за то, что они не ценят чуткой, изящной женской души, развитого ума, проходят мимо развитой, умной женщины и бегут только за смазливым личиком!.. Нет! Вы не должны, вы не смеете променять вашу жизнь на какую-то глупую чайную! Вы не должны забывать ваше высокое назначение! Вы не смеете! В глазах всех мыслящих людей вы потеряете всякое право на уважение!.. Налейте мне еще чашечку. Nadine, отчего вы не пьете?
- Je crainds les maladies, - произносит бледная девица.
- Bêtises! Ах, как мне обидно, что вы такая неразвитая! - обращается дама в киримоне к Жене, - я вам расскажу мою жизнь. Моя жизнь - роман, и вы поймете, что я родилась быть жрицей любви… но я - жертва родительского и супружеского гнета…
Женя тоскливо поводит глазами по сторонам, а дама в киримоне говорит, говорит, говорит.
- Полина Семеновна, мне пора, - поднимается блондинка.
- Ах, идем, идем, Nadine.
- Pas du tout intéressante, - говорит девица, выходя на лестницу и брезгливо вытирая руку, которую пожала Женя.
- Vous avez raison! Какая-то тупица! И вот к таким-то идут мужчины мимо чутких, умных, талантливых женщин! Скоты!
А Женя, проводив гостей, несколько минут стоит неподвижно и потом, тряхнув головой, говорит:
- Ну, Марфуша, видала я всяких! И тех, которые книжки божественные раздают, и тех, которые советуют машинку швейную купить… Но таких… прости Господи, еще не видела!
Романтическое приключение
Посвящается П.И. Федотовой
- Да-с, бывают в жизни человека случаи, когда охотнее веришь или хочешь верить, что это было колдовство, а не собственная глупость. Впрочем, то, что случилось со мной… Постойте, хотите расскажу?
- Романтическое приключение?
- Да, да, Анна Ивановна, самое что ни на есть романтическое.
Вы улыбаетесь насмешливо, качаете головой, не верите, что у меня, старого холостяка, "прозаика" - как вы изволите величать, было романтическое приключение? А вот послушайте, может быть, это приключение и было причиной тому, что я не женился в то время, а если хотите, - то оно имело еще более важные последствия: оно заставило меня потерять всякое доверие к людям… Сейчас, сейчас, дайте закурить папиросу, и я не буду отвлекаться.
Это случилось как раз в тот год, когда я, окончив университет и проведя год в петербургском "вихре света", вдруг почувствовал желание очутиться на лоне природы, тем более что наступила весна и все стали разъезжаться.
Я отправился домой, в недра семьи. Все, казалось, улыбалось мне, все сложилось, чтобы я мог жить и наслаждаться жизнью.
Отец мой был человек с большими средствами, имение имел хорошее, благоустроенное, в двадцати верстах от губернского города.
Для меня было им приготовлено уже место чиновника особых поручений при губернаторе. Я был единственным сыном. Две замужние сестры мои приехали, чтобы повидаться со мной, одна даже издалека, из Италии, где ее муж был консулом.
И еще, к моему благополучию, подруга моей младшей сестры-барышни Любочка согласилась прогостить у нас лето.
Эта Любочка чуть не с четвертого класса гимназии занимала мои мысли.
Она была очаровательна со своей русой косой, румяным личиком и добрыми карими глазками.
А тут… теплые, лунные ночи, начинающая желтеть рожь… венок из собранных вместе васильков на прелестной головке и в результате - клятвы в вечной любви.
Родители согласились, ее отец тоже, сестры радовались, ангелы с неба улыбались… вот тут-то чертям захотелось позабавиться.
Было начало августа, когда по делам службы мне пришлось переселиться в город, и я устроился в нашем городском доме.
Жара стояла удушливая, и только по вечерам я выходил немного пройтись.
В ту "роковую" ночь, совершая подобную прогулку, я замечтался.
Ночь была красоты неописанной - лунная, душная.
В двадцать пять лет влюбленный жених и не в такую ночь замечтается…
Я шел куда глаза глядят и очутился у "Старого дворца".
"Старым дворцом" у нас в городе называли дом, построенный каким-то екатерининским вельможей. Имущество, давно вымороченное, принадлежало городу, и город все собирался устроить во дворце больницу или богадельню, да не было денег на ремонт. Так и стоял старый дом с полугнилой колоннадой среди большого сада, окруженный с трех сторон высокой каменной стеной, а с четвертой - смотря с обрыва на реку своими заколоченными окнами. Об этом доме ходило множество легенд.
Рассказывали о криках и стонах, об окровавленных призраках, ломающих руки, о мелькающих по саду огнях.
Если бы на моем месте в ту ночь был суеверный человек, он бы пустился бежать, потому что, едва я сделал несколько шагов вдоль ограды "Старого дворца", как на стене вдруг появилась женская фигура. Она с минуту колебалась и потом соскочила на дорогу.
Прыжок был рискованный, и женщина слегка вскрикнула.
Она попробовала подняться на ноги, но опять с легким стоном опустилась на землю.
Я бросился к ней.
Она метнулась в сторону как раненый зверь, сделав страшное усилие подняться, но не могла, и вдруг в руке ее блеснул револьвер.
Я остановился.
На этот раз ей удалось подняться, и она стояла, прислонясь к забору, и пристально смотрела на меня, не опуская револьвера.
Луна ярко освещала ее.
Я никогда не видел такого красивого лица, таких глаз, в которых в эту минуту горело отчаяние, бешенство.
Высокая, стройная и очень худенькая, она была одета в темное платье, слишком широкое и короткое для нее. Ноги ее были босы, а голова повязана красным платком концами назад, из-под которого на лоб падала прядь золотисто-белокурых волос.
- Позвольте мне вам помочь, вы ушиблись… Почему вы боитесь меня? - заговорил я ласково.
- Кто вы? И почему вы хотите помочь мне? - спросила она тихо.
Голос ее был низкий, но удивительно красивый.
- Моя фамилия Никонов - я чиновник особых поручений при губернаторе… Я хочу вам помочь, как, я думаю, всякий порядочный человек помог бы женщине в затруднительном положении.
- Что? - спросила она и с удивлением посмотрела на меня: вдруг лицо ее словно преобразилось, пропала резкая складка между бровей, сжатые губы полураскрылись, и это лицо, за минуту такое суровое и даже жесткое, озарилось чудесной улыбкой. Огромные светлые глаза глянули с такой мольбою.
- Да, да, помогите мне, - заговорила она умоляюще, торопливо пряча револьвер в карман, - спасите меня! Ах, я вижу, есть еще рыцари на свете. Только скорей, скорей, мне грозит опасность!
Она доверчиво протянула мне руки, и я помог ей выйти на дорогу.
Цепляясь за меня, она сделала несколько шагов, закусив губы от боли.
- Неужели нога вывихнута! - с отчаянием произнесла она. - Постойте… нет, нет! Ах, какое счастье! Я могу идти… только не скоро, а мне надо спешить, скорей, скорей, - заговорила она резко и глухо.
- Я понесу вас, - предложил я.
Она произнесла решительно: "Не надо".
И опять пристально, словно испытующе, посмотрела на меня.
В ее низком голосе прозвучала такая власть, что я сейчас же опустил руки, готовые подхватить ее.
Она оперлась на мою руку, и мы медленными шагами направились по дороге.
- Куда мне отвести вас? - спросил я после минуты молчания.
Вдруг она прижалась ко мне и, подняв на меня свои великолепные глаза, заговорила тихо и нежно:
- Хотите спасти меня? Спасти несчастную женщину от грозящей ей опасности - может быть, смерти… Если… если вы не поможете мне - я про… про… пропала!
- Конечно, я сделаю все, что вы хотите! Говорите, что я должен сделать? - сказал я пылко, взяв ее руку.
Ее рука сильно стиснула мою, и, еще теснее прижавшись ко мне, она заговорила дрожащим голосом:
- Мне негде спрятаться, а мне надо спрятаться… скорей… сейчас, иначе… Спрячьте, спрячьте меня где-нибудь! Где хотите! И чтобы никто не знал, никто не видел…
- Я вас спрячу у себя - идемте! - решительно проговорил я. - До моего дома недалеко.
Мы шли медленно.
Очевидно, каждый шаг причинял ей страшную боль и стоил больших усилий.
Она иногда останавливалась, закусив губы, слегка закинув голову, и ее рука судорожно, до боли сжимала мою руку.
Я… Я любовался этим страдальческим лицом и восхищался мужеством этой женщины.
Что если бы какая-нибудь из наших барышень или дам попала в такое положение?
С трудом мы добрались до калитки нашего сада.
Я протянул руку, чтобы позвонить.
- Ради Бога! - схватила она меня за руку, - не звоните! Меня увидят!
- Как же быть? Калитка заперта.
- Я спрячусь здесь в кустах. Тогда позвоните - вам отворят, вы войдете, отошлете прислугу и впустите меня.
Я повиновался.
Когда через пять минут я привел ее в столовую, она опять схватила меня за руку, когда я хотел зажечь лампу.
- Не надо, с улицы увидят!
- Здесь ставни - увидят только свет. Успокойтесь, отдохните - я хочу предложить вам чего-нибудь покушать.
- Да, да - дайте мне есть… я так хочу есть… и спать… Я так из… изму… измучена.
Она упала в кресло и закрыла голову руками.
Я зажег лампу.
Когда комната осветилась, она быстро встала и, хромая, подошла к зеркалу.
Долго стояла перед ним, пристально смотря на свое отражение. Поправила на голове платок, выправив кокетливо из-под него на лоб и на виски короткие завитки волос. Эти золотистые волосы, густые и вьющиеся, были у нее острижены и красивыми локончиками завивались из-под платка около ушей и на шее.
Заметив мой взгляд, она обернулась и заговорила смущенно:
- Вы удивляетесь, что женщина в моем положении еще может смотреться в зеркало? Я… я хотела видеть, как я выгляжу… после… после… этого ужасного случая…
- Но что случилось с вами?
- Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, - прошептала она, с мольбой складывая руки. - Будьте милосердны… будьте рыцарем до конца… Дайте мне опомниться, успокоиться… дайте мне… Я завтра, завтра все расскажу вам, а теперь… я… я…
Она закрыла лицо руками.
- Пожалуйста, успокойтесь, - взволнованно сказал я, - здесь, у меня, вы в совершенной безопасности; поверьте, что я не позволю никому обидеть вас. Отдохните, вот закуска. Попробуйте покушать.