- Все это глупости, моя фантазия, мои больные нервы и больше ничего. Сон! Сон! Оттого-то я так и смела, оттого так и ласкаю и целую тебя! - говорила я, прижимаясь к нему. - Ну а скажи, отчего первые два сна были - сны?
- Я ехал из Петербурга сюда, в Неаполь, и мне было неудобно в дороге серьезно заняться вызовом тебя: я просто вошел в твой сон.
- А, значит, мы в Неаполе? - смеюсь я.
- Да, в Неаполе.
- Вот ты и попался! Мама вчера входила в мою комнату и сказала, что я крепко спала. Попался!
- Нисколько. Твоя телесная оболочка оставалась там, а твое астральное тело было у меня.
- Какое астральное тело?
- Это объяснять долго - потом сама узнаешь, а если интересуешься, прочти в какой-нибудь книге или спроси у брата - он знает. А теперь целуй меня, дай мне целовать тебя и забудь все другое.
Как только я вошла к Косте, я спросила:
- Дай мне, пожалуйста, книги, о которых ты говорил.
- Нет, Елена, это совсем тебе неподходящее чтение. Я сам их бросил читать, страшно действуют на нервы.
Я долго колебалась и наконец, откинув всякую стыдливость, подробно рассказала Косте мои сны.
Он смотрел на меня с удивлением:
- Ужасно странно, что эти нервные болезни появляются в одинаковой форме во все века и у всех народов.
- Костя, расскажи, что ты знаешь об этом! - в волнении схватила я его за руку.
- Я думаю, что тебе, Леночка, надо выйти замуж.
Я залилась слезами.
- Какая гадость! Какая гадость! - твердила я. - Этого больше не будет. Я попрошу маму разбудить меня ночью. Я не хочу! Я не хочу!
Со мной сделалась истерика, и Костя едва успокоил меня.
В ту ночь я вошла к нему со стыдом, со злостью и еще с порога крикнула:
- Я не хочу тебя! Слышишь, не хочу! Я ненавижу эти сны! Ненавижу тебя, твои чары!
- А, значит, ты веришь уже в чары? - с улыбкой спрашивает он.
- Нет, не верю! - кричу я. - Не хочу верить! Это - скверная, гадкая, позорная болезнь. Не смей дотрагиваться до меня. Я не хочу твоих поцелуев. Слышишь?
- Как я люблю таких смелых энергичных противников!.. Когда я тебя увидел в первый раз, я сказал сам себе: вот девушка здоровая, сильная, без всяких признаков истерии, неврастении, девушка с железными нервами, с огромным характером, и… она будет моей! Мне нравится борьба, но все же для твоей пользы я тебе не советую бороться со мной.
- Нет, нет! Это болезнь, это сон! - кричала я в отчаянии, стараясь не смотреть на него.
Он подошел ко мне, и эти сияющие глаза, эти губы были так близко, и я чувствовала, что еще мгновение, и…
Вдруг все словно рушилось вокруг меня со страшным треском. Я проснулась!
Я увидела над собой испуганное лицо матери…
Я корчилась на постели от страшной боли в спине и затылке и кричала… кричала…
Три доктора возились со мной до утра. Пришлось впрыскивать морфий… но боли не проходили.
- Убейте меня! - кричала я. - Убейте, если есть у вас жалость! Что он делает со мною! Да помогите же мне чем-нибудь! Отчитайте меня! И "ты", ты, который говоришь, что любишь меня, зачем ты меня так мучаешь? Сжалься! Я не буду бороться против тебя. Я покоряюсь! - И вдруг боль сразу прошла.
Я смотрела на всех дикими глазами и понемногу приходила в себя…
- Мама, - сказала я в этот день, ложась спать, - ты уж, пожалуйста, не буди меня среди ночи.
- Хорошо ты была наказана? - спросил он меня на следующую ночь.
- Я больна и буду лечиться, - отвечала я упрямо, покорно отдаваясь его ласкам.
В этот раз я ходила по комнате, рассматривала все предметы, ощупывала их, пила вино, стоящее на столе, щипала себя, колола булавкой.
Он следил за мной с насмешливой улыбкой, сидя в высоком резном кресле.
На нем была накинута та же широкая белая одежда, в которой он всегда встречал меня.
Я подошла к нему, провела рукой по этому мягкому белому шелку, рассмотрела пристально арабеску золотой вышивки.
Он молча обнял меня, смотрел мне в глаза своими длинными зелеными глазами и улыбался ярким ртом.
"На этот раз я проснусь", - думала я.
Но я не проснулась…
Едва он выпустил меня из своих объятий, я вскочила с кровати и, шаркая нарочно сильнее по ковру босыми ногами, подошла к окну и взялась обеими руками за портьеру из старинной парчи.
Он говорит: "Мы в Италии"; хорошо… я вот сейчас откину портьеру и "хочу" увидеть за окном нашу пятую линию Васильевского острова, или русскую деревню, или…
Я сразу раздвинула портьеру.
Передо мной узкая улица с высокими старинными домами, кое-где свет в окнах; на углу на высоте второго этажа - статуя Мадонны с лампадой перед ней, а как раз напротив вывески "Sale е Tabacchi… Merceria…"
Я с отчаянием закрыла портьеру.
Когда я со вздохом отвернулась от окна, я увидела, что он лежит на постели, облокотившись на подушку, и с насмешливой улыбкой смотрит на меня.
- Ну что? - спрашивает он тихим голосом.
- Нет, это сон, сон!
- Ну, пусть сон. Иди сюда, любовь моя, - и он протягивает ко мне руки.
Вдруг одна мысль словно молнией прорезала мою память…
От радости я даже подскочила и захлопала руками.
- Поняла, поняла! - вдруг залилась я радостным смехом. - Теперь мне все ясно, теперь я знаю, что это сон! Ведь перед тем, как заболеть, я читала… да-да, читала "Братьев Карамазовых"… Ведь это оттуда, это разговор Ивана Федоровича с чертом… тот тоже уверял, что существует… О, теперь я понимаю! Все понимаю!
- Я не понимаю - не объяснишь ли ты? - насмешливо сказал он.
- Читали ли вы, г-н черт, "Братьев Карамазовых"? - тоже насмешливо спросила я.
- Нет! Это фантастический роман? Я не люблю фантастических романов. Люди, не зная настоящей науки, пишут всегда ужасные глупости, все перепутывают.
- "Братья Карамазовы" - фантастический роман? - вдруг разразилась я.
- Да ведь там же говорится о каком-то черте.
Я сама не знаю, почему я вдруг страшно обиделась пренебрежением, с каким он говорил со мной, и, упав лицом в подушку, расплакалась.
- Ну, милая, не плачь! Как мы могли бы быть счастливы, если бы ты не сопротивлялась и верила мне. Ну, если тебе хочется, расскажи мне твою фантастическую историю…
Его руки обнимали меня, я, как всегда, чувствовала теплоту его тела, но на этот раз, когда я привязывалась ко всем мелочам, желая напасть на какую-нибудь несообразность, я почувствовала легкое давление кольца на моем плече.
Я схватила его руку:
- Дай мне твое кольцо! Если это не сон, я проснусь с ним завтра.
- Милая, астральное тело может переносить легкие предметы, и мое кольцо ты найдешь у себя завтра. Подумай, как ты испугаешься, сколько будет вопросов, допросов, докторов… Вот если бы ты мне верила… Я не хочу тебя мучить. Поверь мне - и мы будем счастливы. Мы могли бы путешествовать с тобой, я бы показал тебе так много прекрасного и интересного, но теперь я не могу вывести тебя из этой комнаты, потому что ты начнешь опять бороться против сна - бросишься к прохожим и… будут явления для меня не желательные. Поверь, о поверь мне! Ведь рано или поздно я сломаю твое неверие.
- Вот дай мне кольцо, и я поверю.
- Я тебя хочу охранить от неприятностей и кольца не дам.
- Хорошо, вот я затыкаю эту розу в волосы и крепко сожму ее рукой, когда буду просыпаться.
- Напрасно - лучше бы верить мне просто.
Первой мыслью моей, когда я проснулась была эта роза - я нашла ее и подняла отчаянный крик.
- Ты, верно, сама вчера купила цветок и забыла об этом, - сказала мама взволнованно, - теперь, после болезни, у тебя стала плохая память: помнишь, как ты уверяла меня недавно, что ты отдала прачке твою белую блузочку?
- Да, я могла забыть, что я отдала прачке, но забыть, как я вошла в магазин, купила розу, прятала ее где-то целый день от всех и потом утром нашла в постели!
- Напрасно вы так думаете, - заметил доктор, - у нервнобольных это случается. Еще более длинные периоды времени совершенно исчезают из памяти.
И доктор уложил меня в постель на целый день: я была так слаба и расстроена всем происшедшим и волнением и испугом мамы, которая, очевидно, начинала приходить в отчаяние.
Вечером Костя пришел навестить меня.
- Опять ты, Леночка, расхворалась. Пора бы тебе поправиться.
- Ах, Костя, Костя, ты знаешь про розу?
- То есть о том, как с тобой был припадок потери памяти? Да, доктор мне говорил, а ты не огорчайся…
- Слушай, Костя, ты читал в "этих книгах" о подобных случаях?
- Да… Э, брось, Лена. Я пришел к заключению, что эти книги читать нельзя. Недаром народ называет их "черными"; они, право, расстроят нервы, их нельзя читать… Не будем говорить об этом… Хочешь, я дам тебе совет. Сегодня, если опять увидишь сон, дай ты своему инкубу по физиономии. Посмотри - прахом рассыплется. Брось, сестренка, глупости, не думай, и все пройдет.
Совет, который, шутя, дал мне Костя, засел у меня в голове.
Когда я пришла к "нему", я все время улучала момент.
Я заметила, что он как-то особенно пристально смотрит на меня.
Я ходила по комнате, все более и более уменьшая круги и ближе и ближе подходя к дивану, на котором он лежал. Лицо его было странно насмешливо, глаза прищурены. Тело его, как желтовато-розовый мрамор, резко выделялось на темной кордовской коже дивана.
Я вдруг сделала несколько быстрых шагов и замахнулась, но он тотчас схватил меня.
Я вскрикнула: так крепко сжал он мою руку.
Брови его сдвинулись, и я испугалась его лица.
- Этого я не позволю. Никогда этого не пробуй.
Он толкнул меня, я упала в кресло, смущенная, испуганная и дрожащими руками закрыла лицо.
- Уходи теперь, - услышала я над собой спокойный, равнодушный голос, - сегодня я не хочу тебя видеть.
И я перешла в "простые сновидения".
Утром я всем показала пять круглых багровых синяков от схватившей меня руки.
Все это объясняли очень просто: я сама во сне сжала себе руку.
Этому я готова была верить. Один раз на даче я насадила себе синяков о деревянную кровать и не проснулась.
Прислуга наша последнее время стала побаиваться меня, как, вообще, простые люди боятся испорченных, какою она меня считала, но, видя мои синяки, она мне сказала:
- Вы, барышня, спать ложитесь без молитвы, эдак не годится: домовой это щиплется… один раз мою тетку прямо избил.
- Как же это было, Аннушка, расскажите мне.
- Тетка моя, барышня, очинно мужа своего покойного любила; как он умер, в речку кидалась… и все это выла, выла… смучились мы с нею. Батюшка ей это: "Смирись, Агафья, молись". А она ему: "Не хочу молиться: коли Бог меня моей жизни решил, - не хочу!" И такое еще сказала, что даже все обомлели от ее слов. Убивалась она это, убивалась - вся высохла даже. Мы ее в больницу возили, в земскую, да разве доктора что понимают… а была у нас в двадцати верстах знахарка… Тетку свозили к ней, и диву все дались: как рукой сняло. Верите, барышня, совсем как рукой сняло. Веселая стала такая, работает, песни поет, шутит. Только с нами в избе ночевать не стала - все на сеновал уходила. Под осень холодно уж стало, я ей и говорю, значит: "Тетушка Агафья, холодно на сеновале-то", а она мне таково весело: "С милым другом и в проруби тепло". Это, барышня, - таинственно подвинулась ко мне Аннушка, - к ней нечистый будто ее Афанасий-покойник ходил.
- Ну и что же потом было?
- Отчитывали в монастыре, у старца отчитывали: наш-то батюшка отказался - суеверие, говорит.
- Отчитали?
- Отчитали. Как она в себя пришла, так уже ужаснулась! На богомолье ходила и скоромное перестала есть.
- А как же вашу тетку избили-то?
- А это, барышня, было, когда мы замечать стали… Раз и говорит мне брат Никита: "Спрячемся на сеновал, посмотрим…"
- Аннушка, - вошла мама в комнату, - вместо того чтобы болтать глупости, идите лучше в лавку.
Вечером Костя, придя навестить нас, со смехом спросил:
- Ну что, исполнила мой совет?
Я молча показала ему синяки.
Он осмотрел мою руку и, слегка побледнев, пробормотал:
- Странно… след правой руки на правой руке и руки больше твоей… это не ты сама…
- Правда, Костя?
- Да не волнуйся, Елена. При нервных болезнях и не то бывает. Существует такой вид болезни, что появляются раны и из них течет кровь. Эта болезнь носит даже особое название "стигматизм" и в середине века была довольно распространена, да и теперь, хотя очень редко, наблюдается в женских монастырях на Западе.
- Какая же это болезнь?
- Раны, как у распятого Христа. Следы тернового венца на голове, раны от гвоздей на ладонях и на ступнях и от копья под ребром. Появлялась эта болезнь у экзальтированных монахинь, как говорят теперь, на почве истерии. У тебя, как у человека нерелигиозного, она, верно, проявилась в иной форме.
- Я теперь просто-напросто выброшусь из окна, должен же будет сон прекратиться тогда?
Нет-нет, Елена, ты этого не делай. У людей в таких болезнях находили переломы и поранения, которые они наносили себе во сне. Один священник посоветовал женщине, которую, по ее словам, какой-то дух уносил к себе в башню, сброситься с этой башни. Неизвестно, последовала ли она его совету, но ее нашли наутро мертвою. Лучше, если ты хочешь проверить, возьми у него кольцо, только смотри, Елена, не показывай его никому… Тьфу! Какая глупость! Конечно, никакого кольца не будет, и ты успокоишься. Ну, прощай, сестренка, не ссорься со своим духом во избежание синяков.
Три ночи он не целовал меня!..
Он был ласков, приветлив, рассказывал мне много интересного, но… ни одного поцелуя, ни ласки, ни страстного слова…
А сам был прекрасен, так волшебно-прекрасен!
На четвертый день я лежала у его ног и с безумными слезами молила о прощении, и… он простил меня… "Это сон! Это сон! - говорила я. - Но пусть он снится, этот волшебный, чудный сон!"
- Ты стоишь на своем?
- Не будем поднимать этого вопроса. Дай мне кольцо… Я хочу верить, но не могу… я сама хочу верить.
- Возьми, - вдруг протянул он мне кольцо, - но я прошу тебя поверить сразу, не проверять, не показывать другим. Ты сама видишь, как ты пугаешь своих домашних, как ты волнуешься.
- Я не покажу, - тихо сказала я, одевая кольцо на свой палец.
Наутро поднялось целое следствие.
Розу я могла купить и потом позабыть об этом, но кольцо?
Купить я его не могла. Его возили к ювелиру, который сказал, что ему не случалось видеть такого изумруда, и после долгого осмотра он оценил его в несколько тысяч.
Значит, я "бессознательно украла" это кольцо где-нибудь?
Меня повезли к доктору.
Доктор меня пробовал усыпить, надеясь, не скажу ли я что-нибудь под гипнозом.
Но как он ни бился, я не заснула.
Взволнованная, измученная, я начала нервно хохотать ему в лицо и издеваться над его ничтожными знаниями.
- Ухватили хвостики великой науки, - кричала я, - назвали чары гипнозом и думают, что они могут бороться с волей человека, а может быть, духа, стоящего на вершине этого знания!
Я опомнилась. Зачем я это говорю; ведь все они сочтут меня за сумасшедшую.
Но было поздно: мама упала в обморок, окружающие смотрели в сторону, и я поняла, что все решили, что я сошла с ума.
Домой я вернулась мрачная.
Опять я ему не поверила, не послушалась. Я мысленно просила прощения. Я верила, я верила.
Ложась спать, я потребовала, чтобы мне отдали кольцо, я хотела возвратить его, я знала, что Шура заперла его в зеркальный шкаф.
Мне почему-то отказали. Я настаивала, хотела его достать сама - Шура схватила меня за руки.
Тогда я разбила зеркальный шкаф и бросилась на Шуру…
Доктор посоветовал не раздражать меня и отдать мне кольцо.
Я возвратила кольцо. Я просила прощения. Он смеялся и говорил, что я и так хорошо наказана.
В эту ночь мы в первый раз вышли из дома.
О, как прекрасно было море в эту тихую лунную ночь. Цвели апельсины и миндаль. Как легко, как хорошо мне было…
Я смущалась, что на мне нет одежды, и "он" дал мне какой-то тонкий белый блестящий плащ.
- Ведь тебя не видят, - смеялся он.
И правда, редкие прохожие проходили, словно не видя меня, только какая-то старуха с подавленным криком бросилась в сторону.
- Она кое-что смыслит в науке, - сказал он, ласково взглянув на женщину.
На следующий день меня поместили в вашу лечебницу, доктор.
Я не сопротивлялась. Поздно было разуверять окружающих.
Кольцо, как вам известно, искали очень тщательно, и не нашли; сами вы осматривали меня рентгеновскими лучами, думая, что я проглотила его.
Первую ночь в вашей лечебнице я от волнения и беспокойства за маму не могла заснуть.
Я вертелась с боку на бок.
Меня злило, что я заперта на ключ и что из окошечка коридора ко мне кто-то постоянно заглядывал.
- Неужели я не усну и он не позовет меня? - думала я и начинала приходить в отчаяние, но вдруг дверь отворилась, и "он" вошел.
Я бросилась к нему, счастливая, плачущая от радости, где я и что со мною.
- Хорошее ты себе доставила развлечение! Добилась-таки, что тебя посадили в сумасшедший дом, - смеясь и целуя меня, сказал он.
- О, теперь мне все равно. Ведь и здесь я могу спать, и ты будешь меня брать к себе. А сегодня хоть я и не заснула, а ты пришел ко мне.
- Мне было очень трудно это сделать, но мне хотелось утешить тебя немного.
- Немного! Да я опять счастлива! Но… но скажи, как тебя зовут и кто ты? Теперь я верю и хочу все знать про тебя.
- О женское любопытство! Ты, конечно, знаешь миф об Амуре и Психее, легенду о Лоэнгрине, о рыцаре Реймонде и Мелюзине, русскую сказку о "Финисте-ясном соколе"? Помнишь, как те, кто желал проникнуть в тайны своих не совсем обыкновенных супругов, - теряли их. Эти истории сильно приукрашены, но факты верны. Ты любишь меня, ты теперь веришь мне - зачем тебе знать, кто я и как меня зовут? Разве ты не счастлива?
- Счастлива, но мне хочется называть тебя как-нибудь.
- Дай мне сама какое-нибудь имя.
- …Ну как называла тебя твоя мать?
Он весело засмеялся:
- Моя мать? О, это было так давно, так давно.
- Но ты - юноша, ты, пожалуй, одних лет со мною.
- Я - ученый. У науки есть средства сохранять вечную юность.
- Но тогда бы все ученые были молоды!
- Настоящие - да. Они могут сохранить свое тело в том возрасте, в котором они узнали высшее знание, но обыкновенно высшего знания достигают уже в старческом возрасте; один Сен-Жермен сравнительно еще не старый человек.
- Граф Сен-Жермен… Калиостро… Я о них что-то читала.