- И, очевидно, очень мало, так как ставишь эти два имени рядом. Калиостро был посвящен в начатки науки, стоял еще на первых ступенях знания. Ему была дана одна небольшая миссия. Но он стал профанировать науку, и у него отняли силу. Лишенный силы, для поддержания своей славы и положения он пустился в шарлатанство, попался и жалко окончил свое существование в итальянской тюрьме. Употребление своего знания на пустяки - простые "фокусы за деньги" - должно караться рано или поздно.
- Постой, а разве ты добивался не пустяка? Что для тебя любовь такой ничтожной, простой девушки, как я?
- Ты сама не знаешь еще твоего великого назначения. Я взял тебя себе в супруги. Ты получишь и знания и силу, и не будет во всем мире царицы, равной тебе. Придет время, и ты возвеличишься над всеми женщинами, и всё преклонится перед тобою. Пока тебе больше не надо знать, но ты должна вполне довериться мне.
- Доверяюсь вполне.
- Отдаешь ли ты мне твою волю, сердце и душу?
- Отдаю, - прошептала я, полная земного восторга, склоняясь в каком-то страстном порыве к его ногам.
- Встань, супруга моя, и ты будешь царствовать вместе со мною.
Он поднял меня и прижал свои горячие губы к моим.
- А скажи, милый… - смущенно спросила я, когда он, усадив меня рядом с собою, гладил мою голову, - твоя сила ведь - добро и для добра? Не злой же ты дух?
Он расхохотался:
- Остатки старых суеверий! Не считаешь ли ты меня демоном? Стыдись! В двадцатом веке!
- Но в двадцатом веке ты пришел ко мне через запертую дверь.
- Это - наука. Люди ощупью ходят, думая, что они много знают: выдумывают сложные машины для телефонов, телеграфов, пользуясь "механической" силой. Все это давно знали мы, настоящие ученые, но пользовались силой "психической", и нам не надо сложных машин. А люди ощупью добивались жалких результатов, уже со смехом недоучек отрицают "настоящую" науку. Мы этого не знаем, значит, - это вздор, и упираются в своем невежестве или верят шарлатанам, подобным Калиостро, которые показывают им фокусы. Иногда приходится людям верить в то, над чем они недавно весело смеялись. Они дают тогда этому новое название, и им кажется, что все ясно для них: "электричество, магнетизм, гипнотизм" - жалкие крохи, которыми они умеют пользоваться!
Он говорил, тихо покачивая меня на своих коленях, и я, прильнув к его груди, спокойно заснула.
Проснулась я от звука вашего голоса, доктор. Вы, стоя в коридоре перед моей дверью, спрашивали сиделку, как я провела ночь.
Сиделка доложила вам, что барышня все время разговаривала "на два голоса" и что другой голос так не походил на мой, что она несколько раз заглядывала ко мне, но я сидела одна на постели.
Вы в этот день, доктор, вывели меня из себя. Вы издевались над тем, что я говорила, вы как опытный следователь желали меня сбить в моих показаниях. Я была сдержанна сначала, но потом это мне надоело - я наговорила вам дерзостей. Я не сдерживалась, меня даже забавляла мысль: а, вы считаете меня сумасшедшей, так вот же вам - не хочу стесняться. Я находила забавным положение человека, с которого снята ответственность за его поступки. Мне даже хотелось, простите, доктор, ударить вас, но я просто не привыкла к таким вульгарным поступкам. Ах, как мне понравилось, когда маленький, курносенький гипнотизер, которого вы привели ко мне, в ужасе бросился удирать, когда я погналась за ним. Я хотела его поймать и взъерошить его примазанный хохолок, Я не выдержала и расхохоталась.
Ночью я спала, была у него, и он пожурил меня за мои выходки.
- Зачем ты пугаешь их и заставляешь держать себя в сумасшедшем доме?
- Да не все ли равно! Было бы где спать ночью, чтобы приходить к тебе.
- А не лучше ли жить под теплым небом в роскоши и красоте, постоянно быть со мной и не только астральным, но и земным телом?
- Что же я должна сделать?
- Согласись с ними, что все это было бредом, слушайся их. Они выпустят тебя, и ты приедешь ко мне сюда, в Италию.
- Как в Италию? Мы - бедные люди.
Он засмеялся.
- Моя жена - бедна! Успокойся, это произойдет очень просто - без всяких чудес. Мои друзья устроят все самым прозаическим образом.
Помните, доктор, как на другой день я была кротка и послушна? И так благоразумна и тиха. Я так "здраво" говорила, что пустили ко мне Костю.
Костя принес мне фруктов и притворялся очень веселым.
- Костя, - прервала я его рассказ о каких-то пустяках, - скажи мне откровенно, считаешь ли ты меня за сумасшедшую?
- Бог с тобой, Леночка: никто тебя не считает за сумасшедшую, просто нервы у тебя… Доктор говорит, что ты скоро поправишься.
- Да, я думаю завтра прийти в себя, - сказала я спокойно.
- Как? - вытаращил он глаза.
- Да так, поправлюсь. Вот увидишь, все как рукой снимет. Мне надоело, что вы все волнуетесь; наконец, бессовестно с моей стороны так огорчать маму… Я завтра поправлюсь.
- Лена! - сказал Костя с волнением, - неужели ты притворялась? С какой целью?
- Как тебе не стыдно это думать, Костя, - возмутилась я, - вот теперь мне придется притвориться… одним словом, я завтра поправлюсь.
- Значит, ты сознала, что все "это" был бред?
- Да, да, сознала - сама вижу, что говорила глупости. Знаешь, ведь я вспомнила, как я купила розу.
- А кольцо?
Я смутилась:
- Видишь, я про кольцо еще не вспомнила, но, верно, вспомню и про кольцо… Снов я больше не вижу…
- А этот человек?
- Полно, Костя, ведь это же была галлюцинация.
- А тогда на мосту… и потом много раз…
- Случайность, Костя.
- Странная случайность, - пробормотал он.
Костя помолчал несколько минут и потом нерешительно спросил:
- Мне хотелось бы тебя спросить, Лена, что он тебе говорил?
- Да ведь это мне все казалось… Эти души Шарко, теплые ванны действуют удивительно.
- Да, да, конечно… но не можешь ли ты припомнить, повторить мне ваши разговоры?
- Да, право, я все забыла, Костя. Мало ли какую чепуху я рассказывала во время моей болезни.
- Гм… конечно… да… да… Ну, прощай, сестренка, рад, что ты поправляешься, - пойду обрадую маму.
Ночью я сказала "ему", как мне неприятно было обманывать Костю.
- Людей приходится обманывать, как детей. Они скорее верят обману, чем правде, только бы этот обман был преподнесен в привычной для них форме, и не верят истине, если она не соответствует их привычным понятиям.
Когда я посвящу тебя в тайны науки, тебе не придется обманывать: ты будешь заставлять их действовать по твоей воле. Ты уже теперь имеешь силу, которую люди прежде называли "чарами" - теперь зовут гипнотизмом, - жалкими урывками, которыми они пользуются. Я дам тебе власть более сильную, чем власть короля: ты будешь иметь рабов, сколько захочешь… если останешься моей рабыней.
На другой день пришли мама и Шура.
Они обе робко смотрели на меня.
Мама была так бледна и печальна, что я расплакалась.
Я целовала их и уверяла, что все прошло, что я совершенно спокойна, что я "поправилась".
Мама ушла сравнительно успокоенная и просветлевшая.
Как я была глупа, что не слушалась тебя, мой супруг, мой царь!
Вы помните, доктор, как мы с вами мило беседовали в тот вечер?
Сознайтесь, что вы с этого дня стали испытывать мою власть.
Мы говорили с вами долго и много о литературе, о политике, о театре.
Сначала вы наблюдали за мной, но потом увлеклись разговором.
Мне было ужасно смешно. Смешно, как взрослому человеку, когда он болтает с ребенком, подделываясь под его понятия и слушая его детский лепет.
В разговоре вы ловко избегали касаться моей болезни, но потом не выдержали и спросили:
- А не скажете ли вы, Елена Петровна, куда вы девали это знаменитое кольцо?
- Право, не помню, дорогой доктор.
- Не вернули ли вы его по принадлежности?
- Может быть, - и я засмеялась.
Помните, в каком вы были затруднении?
Расспрашивать дальше нельзя, можно "сумасшедшую" опять навести на ее прежнюю манию, но смех мой задал вам задачу.
Отчего я засмеялась?
Над своими ли галлюцинациями или над вами, скрывая что-то?
Как я хохотала в душе!
Простите, но не одни вы - все казались мне какими-то ребятами: я уже много "знала".
Дня через три вы пустили ко мне маму, и она ушла такая довольная и спокойная. Как она жала вам руки и благодарила вас!
После нее явилась Шура.
Шуре вами даны были инструкции позондировать меня.
Я блестяще выдержала и этот экзамен.
- Скажи, Леночка, - робко начала Шура - откуда тебе пришло в голову лицо, которое ты нарисовала?
Доктор, доктор! Давая поручения Шуре, вы не забыли и себя; вам хотелось узнать, не существовало ли реальное лицо, в которое я была влюблена.
- Представь, Шура, ведь я вспомнила. Я нарисовала лицо по картинке какой-то английской иллюстрации; я даже вспомнила, как я брала эту иллюстрацию в библиотеке, - отвечала я совершенно серьезно.
- Да?.. А как же ты показывала его Косте… несколько раз?
- Да мало ли похожих друг на друга людей! Он, наверно, преследовал разных лиц по моему указанию. Ты же сама знаешь, что мне "он" чудился даже там, где никого не было.
- Ах, как хорошо, - захлопала она в ладоши. - Как я рада, что ты поправилась!
И она защебетала о своей любви к какому-то студенту, и я поняла, что возложенная вами на нее миссия окончена.
Я радовалась ее веселости, но мне она была немного жалка. Стоило отдавать свою любовь какому-то мальчишке. Я понимала теперь, почему я никогда не влюблялась, никогда ни один мужчина не казался мне достойным любви.
Я ждала "его"!
Любить "просто мужчину", хотя бы гения или монарха. Какая это мелочь перед "ним"!
А вы, доктор, в это время все более и более увлеклись мною и даже просили моей руки у мамы.
У вас явилась потребность проводить все свободное время со мною.
Вы стали нервны - то очень веселы, то мрачны. А я? Я играла "пустяком, капелькой силы", данной мне для развлечения.
Я помню, что "настоящая наука" должна быть обставлена глубокой тайной!
Как трудно удержаться от желания пробовать свою силу!
Я уверена, что если бы самому серьезному человеку дали бы эту силу, в первую минуту он обязательно стал бы пробовать ее на пустяках.
Как верно это схвачено Уэллсом в одном из его рассказов.
В рассказе Уэллса один "простой" человек получил дар делать чудеса, и какая глупая путаница получается.
Уверяю вас, когда мне дана была ничтожная доля этой науки, на какие глупости я ее употребила! Заставила вертеться стулья в моей комнате, привела в отчаяние сиделку, заставляя скатываться простыни на кровати, которую она стелила, стучала в углах комнаты, но, когда кувшин с треском перескочил с умывальника на стол, я бросила эту игру, потому что сиделка чересчур перепугалась.
Когда она ушла, меня опять неудержимо потянуло испытать новую силу. Я заставляла подниматься на воздух разные мелкие предметы, поиграла на мандолине, не дотрагиваясь до нее, и, когда вы пришли, влюбила вас в себя, доктор.
Как видите, я была не умнее героя Уэллсова рассказа.
Нет, "эту науку" нельзя давать всем! Что бы за путаница вышла!
В эту ночь мне было стыдно взглянуть на "него".
Когда я вошла, он покачал головой.
Я стала раскаиваться, а он сказал мне:
- Это неудивительно: люди посерьезнее тебя - старцы, убеленные сединами, отказавшиеся от мира, - первое время делают вещи не умнее.
- Слушай, - сказала я ему, - отчего ты своей силой не уничтожишь все зло на земле?
- И моей силе есть предел. А позволь спросить тебя, знаешь ли ты законы, которыми управляется Вселенная? Может быть, все, что ты называешь злом, нужно для какой-нибудь высшей цели, высшего блага? Мало ли и среди людей совершается зла и преступлений, цель которых - дать счастье многим?
- А ты знаешь эту "высшую" цель?
- Знаю. Но тебе еще рано знать; не торопись, любовь моя, всему придет время, а ты пока играй стульями в твоей комнате. Только помни - не разменяй на мелочь данный тебе золотой.
- Нет, нет! Этого больше не будет! Ты прав: что за глупые фокусы, детская игра! Клянусь тебе - этого больше не будет!
Проснувшись, я задумалась: на что употребить данную мне силу? И все казалось мне таким мелким и ничтожным. Сила эта годна была только на мелкие фокусы, которые стоит показывать разве в балагане. Я решила просить у "него" еще знания, и он сказал мне:
- Ты уже прошла первую ступень, тебя уже не занимает поражать и удивлять людей, потерпи - и скоро будешь знать больше.
Инцидент с кувшином и простыней не остался не замеченным - сиделка была так перепугана, что боялась войти в мою комнату.
Сплетня дошла до вас, и вы во время нашей с вами прогулки по саду спросили меня:
- Что за чудеса, Елена Петровна, показали вы сегодня Маше?
- Вы верите в медиумическую силу, доктор? - спросила я.
- Конечно, нет. Это одно шарлатанство.
- Я тоже шарлатанила, дорогой доктор; конечно, глупо было пугать бедную Машу, но это я со скуки. Мне адски скучно: я привыкла работать, гулять… Да, невесело сидеть в сумасшедшем доме.
Вы тогда схватили мои руки, сжали их и стали уверять, что я совершенно поправилась.
Лицо ваше было смущенное, виноватое.
Вам было стыдно, что вы удерживаете в лечебнице уже здорового человека, но вам казалось ужасным расстаться со мной.
Мама и Шура навещали меня теперь каждый день, и мама уговаривала меня ехать домой, но я сама не хотела.
Мне здесь было удобнее - я не рисковала, что мне помешают "спать" ночью.
Я ждала того, что он мне обещал.
Мама в последний раз пришла ко мне очень веселая, хотя немного взволнованная.
- Представь, Леночка, какая счастливая случайность, - начала она, - доктор только что вчера советовал для полного укрепления твоих нервов пожить тебе где-нибудь в хорошем климате, переменить обстановку. Я задумалась, как это устроить, и вдруг получаю письмо от тети Лиды. Ты помнишь тетю Лиду?
- Очень смутно, мама. Я была такая маленькая, когда она уехала… Ну, ну, рассказывай скорей, - спросила я, ужасно заинтересованная. Значит, "он" устраивает мою поездку через тетю Лиду, с которой мы в продолжение многих лет только изредка переписывались.
- Муж Лиды умер с год тому назад, она поселилась теперь в Сорренто, купила там виллу и предлагает тебе или Шуре погостить у нее… Для тебя лучшего и не выдумаешь! Ты согласна?
- Пожалуй, но я совсем не знаю тетю Лиду.
- О, она тебе должна понравиться, она удивительно умная и образованная женщина. Может быть, она теперь изменилась, но в молодости она была ровная, добрая, правда, немного гордая и чересчур сдержанная, но мы были всегда с ней друзьями.
Она написала такое милое и ласковое письмо и, посылая пятьсот рублей, прибавляет, что если ни одна из вас не захочет приехать, то пусть эти деньги я приму "на булавки девочкам"… Да вот прочти сама это письмо.
Я развернула письмо и сразу увидала на бумаге водяной знак, хорошо мне известный, - "его" знак.
Когда мама ушла, я положила перед собой письмо и… конечно, я не объясню вам, доктор, каким способом вызвала на бумаге между строками "родственного письма" иные строки:
"Царица, служанка твоя ожидает тебя с покорностью и трепетом. Не медли, дай скорей нам всем счастье поклониться тебе".
Костя пришел к вечеру, чтобы помочь мне перебраться домой.
Он был бледен и взволнован, поцеловал меня крепко и, тщательно заперев дверь, сказал:
- Лена, я пришел узнать правду.
- Какую правду, Костя?
- Ты сама понимаешь, о чем я говорю.
- Право, не понимаю.
- Ты не хочешь сказать мне прямо… позволь задать тебе несколько вопросов?
- Пожалуйста…
- Как ты перемещалась к нему? Летала или…
- Костя, да что ты говоришь! Ведь это же был сон, галлюцинации!
- Хорошо, хорошо… Но как? Ты что-нибудь пила? Или натиралась мазью? - задавал он мне торопливо вопросы.
- Ничего подобного.
- Он заставлял тебя поклоняться какому-нибудь изображению?
- Нет.
- Да, да, для каждого века, для каждого интеллекта у "него другая манера", - заходил он по комнате.
- Что ты говоришь, Костя?!
- А требовал он, чтобы ты всецело отдала ему свою волю, свою душу?
- Да.
- Ага! А отреклась ты от Бога?
- Какие пустяки!
- Конечно, конечно. Мы сами, "интеллигентные люди", давно все отреклись от Бога! "Тому" теперь лафа!
- О чем ты говоришь? - спросила я, испуганная волнением Кости.
- Не могу, не могу, не хочу верить! Это ужасно! - вдруг закричал он, хватаясь за голову. - Неужели это правда?
- Что правда?
- Нет, нет, это, конечно, вздор… я страшно расстроил себе нервы, и мне в голову лезут ужасно глупые мысли… но твой бред… твой бред был ужасно похож на бред… средневековых ведьм… Лена, милая, конечно, все это - вздор, но ты попробуй помолиться. - Он, дрожа с головы до ног, сжал мою руку.
- Костя, родной, да успокойся ты. Я совершенно поправилась.
- Помолись, помолись, Лена.
- Да как же я буду молиться? Я и в детстве никогда не молилась, никто и не учил меня. Нянька заставляла повторять за собой непонятные слова, а в гимназии я стояла на молитве и исполняла обряды, отбывая известную повинность. Смешно теперь заставлять меня вдруг молиться!
- Лена, Лена, ну прочти хоть "Отче наш", - с отчаянием, протягивая мне руки, снова зашептал он.
В эту минуту я почувствовала, что на мое плечо легла "его" рука и его милый, гармоничный голос произнес:
- Не волнуйся.
И в ту же минуту Костя как бы замер с протянутыми ко мне руками.
- Он все забудет, - снова услыхала я голос, - не беспокойся за него. Он хотел приподнять завесу науки, но он слишком слаб для этого и мог бы кончить безумием.
Голос замолк, и Костя, опустя руки, весело сказал:
- Так собирай вещи, Леночка, а я пока пошлю за извозчиком.
Теперь, доктор, я хочу вам сказать, зачем я все откровенно рассказала вам.
"Он" находит, что вы можете быть ему хорошим слугой.
Подумайте об этом серьезно. Вы страдаете от безнадежной любви ко мне, "сохнете и вянете", как пишет Шура. Я сниму с вас эти чары, и вы снова будете веселы и счастливы. "Он" вам даст дар исцелять больных одним прикосновением, одним взглядом или словом.
Подумайте о пользе, которую вы принесете человечеству! Слава, богатство - это пустяки, мелочь, которые всегда приходят к человеку, имеющему власть. И богатство, и слава, конечно, будут уделом "великого целителя": вам будут воздвигать памятники и осыпать вас золотом. Хотите?
Ну, конечно, хотите. Вы еще не верите сейчас, но вы поверите, потому что хорошие слуги нужны всякому господину, а мой господин желает иметь вас своим слугой.
_____
Под рукописью другими чернилами и другой рукой написано:
Не верю! Не верю… Никогда!!