- Нет, нет… Мне тут, с тобой хорошо. Просто… я скоро уеду… теперь неизвестно когда приеду… нам с тобой два дня осталось…
Олива не могла дальше говорить - слёзы подступали.
- Не надо плакать, - тихо сказал он.
Она старалась взять себя в руки - и не могла. Так, в молчании прошло пять минут.
- Ты… ты любишь меня? - спросила она.
- Да, - последовал ответ.
Олива легла на него, прижалась сильнее.
- Мне больше ничего не надо… ничего…
И слёзы ещё сильнее, ручьём хлынули у неё из глаз. "Что я, дура, реву, - думала Олива, - радоваться надо, а я реву". Второй раз в жизни от счастья плакала, она не могла вместить в себя столько счастья, и было больно ещё отчего-то…
- Ну, ну, полно, всю куртку мне замочишь, - Даниил провёл рукой по её волосам, - Они у тебя растрепались. Что же ты плачешь? Я люблю тебя.
- Не буду, не буду… Ах! Я так счастлива…
Вдруг произошло нечто странное. Даниил напрягся, его зрачки сузились и побелели. Что-то с ним происходило.
- Я слышу голоса… Уйдите, уйдите от меня все! Видишь, тёмные снизу идут? Их много…
- Господи, что с тобой? Никого нет, какие голоса?! - Олива встревожилась не на шутку.
- Они пришли за нами… Что-то они хотят, я их не вижу, я их чувствую. Архангелы с мечами… Не трогайте её, вы должны её беречь!
Он говорил это в пространство. Взгляд внутрь себя, зрачки как точки… Господи, помилуй! Олива зарыдала, уткнувшись в меховой шарф.
- Боже мой… Ты… ты болен…
Он судорожно прижал её к себе.
- Я болен… Я давно сходил с ума, я каждую ночь слышу голоса… Я чувствую их присутствие… Сначала было страшно, а теперь… Я могу ими управлять… я могу оживлять предметы, видеть мысли на расстоянии! Нас таких мало осталось, но мы есть… Я вижу: земля превратится в пепел… Архангельск сгорит дотла… Вот что страшно… Надо спасти оставшихся, мы бессмертны… Хочешь вечную жизнь? Я подарю тебе её! Я беден, у меня ничего нет, но у меня есть весь мир! Земной и небесный - всё моё! Хочешь?! Ты будешь бессмертна, ты никогда не состаришься, не умрёшь. Я научу тебя летать, хочешь? Я вижу у тебя крылья за спиной - ты можешь расправить их!
Он ещё говорил что-то, нёс какой-то бред. Он находился явно не в себе, глаза горячечно блестели…
- Кот, я боюсь… Господи, я боюсь!!!
- Не надо плакать… Чего ты боишься?
- Я за тебя боюсь… ты плохо кончишь…
- Не надо за меня бояться, меня охраняют.
Олива лежала на нём, отогревала ему руки. И никак не могла перестать плакать.
- Мне больно…
- Извини. Извини, что появился в твоей жизни…
- Нет, нет! Я благодарю Бога, что ты появился… без тебя я не жила… я была очень несчастлива…
- Теперь ты будешь счастлива… Я хочу, чтобы ты была счастлива… Но я беден, я - городской сумасшедший. Зачем я тебе?
- Нет, нет, не говори так! Я люблю тебя.
- Не надо…
Олива ничего не ответила и закрыла лицо шарфом.
Гл. 26. Гипнотизёр
- Ну, полно, Гюльчатай, открой личико, - Даниил попытался откинуть Оливе волосы с лица.
- Нет, не смотри на меня… Я сейчас, наверное, страшная…
- Нет. Ты не страшная. Ты очень красивая… Видишь, глаза у тебя блестят. Не прячь от меня свою улыбку…
- Я не верю… Это слишком хорошо, чтобы быть правдой…
- Но это правда. Ты очень изменилась с лета. Ты стала очень красивой. И Ден с Лисом мне вчера это сказали…
- А что изменилось-то? Постриглась да волосы покрасила, да и всё…
- Нет. У тебя красота не внешняя, но внутренняя. Ты летом какая-то загруженная была. А сейчас стала добрее, черты лица смягчились… Ты стала лучше… Только знаешь что?
- Что?
- Не красься. Тебе не идёт.
- Хорошо… Но я буду чувствовать себя очень неуверенно…
- Не будешь. Тогда ты будешь самой собой…
- И такая я буду тебе нравиться?
- Да. И не только мне.
- А мне больше кроме тебя никто не нужен…
Олива сидела, прижавшись спиной к подъездной стене. От слёз болели глаза, и она их закрыла. И тут Даниил поцеловал её в губы. Олива резко вырвалась.
- Ну ты чего? Не ожидала?
- Нет…
- Ну, садись ко мне на колени.
Так они и сидели в подъезде, целовались. Даниил вдруг вспомнил, что в кармане куртки у него лежат мандарины. Он очистил один, съел одну дольку, а другую положил в рот девушке.
- А что сказать надо? - лукаво спросил он.
- Дай ещё!
- Не дам.
- Жадина…
Он дал ей ещё дольку, и они поцеловались.
- Сидим тут как два бомжа, - вдруг фыркнула Олива, - Щас нас тут ещё увидит кто-нибудь…
- Никто нас не увидит. Я видимость убрал.
- А шо это вы здесь делаете???
Влюблённые резко обернулись. На площадке стоял какой-то мужик.
- Да вот, - сказал Даниил, - Беседуем…
- Ну, беседуйте, беседуйте. Я потом покурю, - сказал мужик и испарился.
- Эх ты, горе-волшебник, - поддела Олива Даниила, - А ещё говоришь: нас никто не увидит, я видимость убрал… Ври больше!
- А я ему только сделал видимость. Вот смотри: щас люди мимо пройдут и нас не заметят.
И правда: какие-то женщины поднялись мимо них по лестнице и, даже не обернувшись в их сторону, вошли к себе в квартиру.
- Вот видишь! Это всё я наработал. Я это, как его… Гипнотизёр, вот!
- Хвастун ты, а не гипнотизёр!
- Всё, я обиделся, - он надул губы, - Сойдите, девушка, с моих колен.
- И не подумаю, - спокойно отозвалась Олива, - Мне и тут хорошо.
Минуты две они сидели молча. Потом она вскинула на него глаза.
- Ну, ты чего? - спросил Даниил.
- Да не, ничего…
- Ну да, "ничего"… Дуб бы догадался, что сделать надо.
Олива фыркнула и засмеялась.
- Вот именно… Дуб бы догадался, а ты нет…
- Я-то давно догадался. Ещё летом, когда мы с тобой на ламповом сидели. Что, не помнишь, как ты ко мне там прижималась?
- Уу, противный! Хочешь, чтоб девушка сама на тебя вешалась?
- Ну, вообще-то я привык, что все девушки на меня вешаются…
- Ах ты, гад! - Олива несильно пихнула его в бок, - Я тебе покажу девушек! Таких девушек покажу, шо не зарадуесся…
- Эй, полегче! - Даниил обхватил её, - Так и убить недолго. Сама бы взяла, так сказать, инициативу…
- Гыыы! Не дождёшься нифига ни разу.
- А вот я обижусь, и ждать тебя летом не буду. По крайней мере, сделаю вид, что совершенно тебе не рад…
- Ах, так?! - девушка схватила его за куртку и жмякнула об стену, - Ждать он меня не будет! Так вот тебе! Вот!!!
Олива методично била его об стену, а он методично по ней разъезжался. Шапка у него съехала набок, вихры взъерошились. Чудик.
- Любишь меня? Говори щас же!!!
- Не-а.
- Так вот тебе! И вот!!!
- Ой, убила, - он съехал вниз по стене. Олива припёрла его к стенке.
- Любишь, нет?
- Люблю, люблю…
- То-то же.
Олива и Даниил уселись на полу, как два бомжа. Вернее, он - на полу, а она у него на коленях. Он лизнул её в губы. Она засмеялась.
- Ты чего смеёшься?
- Да так, пустяки…
- Нет, ну всё-таки?
- Да не знаю, так… смешно…
Даниил опять полез целоваться. Олива опять фыркнула.
- И даже после этого я не Ипполит.
- Что-что?
- Да фильм вспомнила, "Ирония судьбы" называется…
- И что же там смешного?
- Да у нас с тобой смешнее, чем в фильме. Правду ведь пословица-то говорит: с кем Новый год встретишь, с тем его и проведёшь…
- Это ты к чему?
- А помнишь прошлый Новый год? Я тогда дома торчала за компом, и ты в инете был. Я в форум залезла и начала там выть, что меня щас вырвет, а ты говоришь: щас, мол, всё выйдет… Помнишь? Мы с тобой тогда одни на форуме и были…
- Да уж… Кто бы мог подумать, что так всё потом получится…
- И не говори…
Мимо них опять прошли люди, обернулись в их сторону и не заметили. Даниил обнял Оливу.
- Интересно, удивятся ли они, когда увидят на нашем месте букет белых цветов?
…Когда мужик второй раз вышел на лестницу, они уже вовсю целовались.
- О! - сказал мужик, - А вот это мне уже больше нравится!
- Пойдём на улицу, - предложила Олива Даниилу, - Гулять, так гулять.
Гл. 27. Ночная прогулка
Молодые люди вышли на улицу. Город уже спал, и они были совершенно одни. Пришли на пустынную набережную и пошли вдоль по ней, обнявшись и тихо беседуя, точь-в-точь как полгода назад шли, когда было лето, и река блестела на солнце. Олива шла и слушала негромкую быструю речь Даниила словно бы во сне.
- …Любовь, искренняя и независимая ни от кого и ни от чего. Пойдёшь против неё - ничего хорошего не выйдет…
- Но ты же сам сказал, что ни к кому не испытываешь привязанности…
- Это совсем другое. Одно дело - любовь, другое - желание быть постоянно рядом. Привязанность - чувство собственничества. Истина в том, чтобы любить без привязанностей, без сожаления. Просто любить…
- Извини, но я тебя не понимаю. Ты сам знаешь, как я люблю тебя. Ты говоришь, без привязанностей. А я не могу так. Мне страшно представить, как я буду жить без тебя эти семь месяцев. Да я с ума там сойду…
- Не надо так. Это неправильная позиция. А что будет с тобой, когда я исчезну?
- Да ты что это удумал?! Исчезнет он! А я-то как же???
- Видишь, в тебе уже эгоизм просыпается. Пойми, я, может быть, не тот, кем ты хочешь меня видеть. Но я такой. Я умер уже… Я не из мира сего. Тело моё - клетка для души, как бы я хотел освободиться! Зачем ты хочешь надеть на меня оковы?..
- Прости. Прости, я… не хотела. Я не хочу быть обузой для тебя. И я ею не буду…
Они стояли на мосту. Олива была без перчаток, и у неё озябли руки.
- Засунь их мне под свитер, - сказал Даниил, - Что ты как неродная.
Она обняла его, засунула руки ему под свитер. Ей хотелось плакать. "Ну, рёва-корова, перестань! - мысленно сказала она сама себе, - Опять сырость разводишь, другая бы радовалась". Она и радовалась. Только тому, что он рядом был. Но радость эта была напополам с болью.
- Ну, чего ты? - спросил Даниил. Олива уткнулась лицом в его свитер.
- Дождалась…
- Привыкнешь ведь. Как же отвыкать-то потом будешь, а?
- Как, как… - с досадой передразнила Олива, - Так и буду. Я не свяжу тебя, не боись. Может, оно и хорошо для тебя, что я в другом городе живу - уеду, и семь месяцев меня не увидишь и не услышишь…
- А обо мне ты не подумала, - со злостью произнёс он, - Думаешь, мне не будет больно, когда ты уедешь? Думаешь, мне легко, если моя девушка живёт у чёрта на куличиках и приезжает раз в полгода?!
- А что ж ты, милый мой, такие слова-то говоришь? Привязанность - не привязанность…
Он сжал её, как в тисках.
- Потому и говорю, дурочка, что так легче было бы для нас обоих. Сама подумай: тебе лучше будет оттого, что я тут буду скучать и сопли тянуть вместо того, чтоб жить и радоваться? А ты что будешь там делать эти семь месяцев, а? В келье запрёшь себя???
- Ну и - запру! Мне не привыкать, - с вызовом ответила Олива.
- Это неправильная позиция.
- А какая правильная? Хочешь, чтобы я стала блядью? Ты сам не знаешь, на что меня толкаешь!
- Нет. Я хочу, чтобы мы оба были свободны. Свобода превыше всего.
- Свобода?! Одиночество - вот что такое эта свобода! Все двадцать лет своей жизни я свободна - и что: по-твоему, я рада до усирачки? Да в гробу я её видела, свободу эту!!!
- Зря ты так, - сказал Даниил.
- Почему зря?
- Знаешь, я тебе расскажу одну притчу… - сказал он, - Жили в монастыре два монаха. Один был худой как шкетина, строго соблюдал посты, не пропускал ни одной молитвы, но был зол и нетерпим к чужим грехам. А другой позволял себе развлекаться, любил женщин и вино, и был добрый, никого не осуждал. Как ты думаешь, кого из них двоих Бог забрал в рай?
- Ну и кого же?
- Второго. Который грешил, но не судил.
- Но это же несправедливо! - возразила Олива.
- Нет, справедливо. Знаешь, почему? Потому что главное не то, какой ты снаружи, а какой ты внутри. Можно взять на себя кучу обязательств и выполнять их, но душа твоя будет гнить от злобы и нетерпения к чужим порокам. И душу свою ты не спасёшь, а, наоборот, погубишь.
Он обнял её и продолжал:
- Древнегреческий философ Диоген жил в бочке и был абсолютно счастлив. Почему? Потому что не имел ничего, что боялся бы потерять. И не был через это несчастлив… Это и есть истинная мудрость бытия.
- Значит, я не должна бояться потерять тебя?
- Да. Потому что я умру раньше… Как земное существо, разумеется. А так я бессмертен.
- Хорошо… - покорно согласилась Олива. - Мне ведь ничего от тебя не надо… Только одно…
- Что?
- Ты любишь меня?
- Да, - последовал ответ.
- Любишь такой, какая я есть, с недостатками?
- Да.
- Правда?
- Ты не веришь мне?
- Верю… Я тебе верю…
Они стояли, обнявшись, на мосту. И тут Оливу, словно молния, пронзила ужасающая мысль. Она вырвалась, облокотилась на перила моста. Её била истерика.
- Ну что опять не так? - Даниил попытался её утихомирить. Олива вырывалась.
- Я не могу, я не могу! Между нами эта твоя… Никки… Ты ведь её тоже любишь?!
Он посерьёзнел.
- Да, я её тоже люблю.
- Вот видишь! А я не могу с этим смириться… не могу!!! Если б ты знал, как я её ненавижу за это… О, как бы я хотела, чтобы она умерла!!!
- Не говори так, - произнёс он, - Она очень хороший человек. Она друг мне… и мне больно, когда ты так говоришь о ней…
- Да, но она-то к тебе относится не как к другу. Гадкая, мерзкая фальшивка, она только и добивается, чтобы стать ближе к тебе…
- Ближе ко мне она не станет, - сказал Даниил, и это почему-то вернуло Оливе уверенность и успокоило её. Она крепко сжала его руки.
- Я ужасно люблю тебя. Ужасно! Ужасно!
- Ты сумасшедшая…
- Но ты же любишь меня и такой…
- Да, - он прижал её к себе сильнее.
Они шли по городу в обнимку. По Дзержинке шли, как тогда летом, когда на ламповый ходили.
- Как и не было этих пяти месяцев, - сказала Олива, - Вроде как вчера лето было, и мы с тобой тут шли. И не расставались на полгода…
- Мы и не расставались, - подтвердил Даниил.
- Знаешь, я странная наверно… Но мне больно отчего-то. Так больно, что… впрочем, ладно, не обращай внимания.
- Слишком много счастья за один момент… понимаю… Ты, наверное, не привыкла к счастью. Как голодный человек, который враз объелся тортом.
- Да… - Олива искала, с чем бы ещё сравнить, но видела только снег у них под ногами, - Вот снег, например… Когда он тает на солнце, он плачет… Снегу тоже бывает больно…
Тем временем молодые люди уже свернули на улицу Тимме и остановились у гостиницы.
- Ну что, пойдём домой? А то поздно уже, - сказал Даниил.
- Нет, нет, только не домой! Лучше уж к Негодяевым…
- Нет, к Негодяевым ты не пойдёшь.
- Почему?
- Потому что уже поздно, и они там все пьяные.
- Ну и что? Я не хочу оставаться одна!
- Ты придёшь домой и ляжешь спать. Тебе надо отдохнуть.
- Я не усну, я не усну! Давай тогда здесь останемся, в подъезде!
- Ты сумасшедшая…
- А ты разве не знал?
- Пойдём, пойдём…
- Ещё чуть-чуть! Ещё один миг!
Олива крепко сжала его руку. Он привлёк её к себе:
- Ну чего ты? У нас ещё завтра целый день впереди!
- Я не доживу до завтра…
- Всего лишь несколько часов. Потерпи немного. Ты ляжешь спать, а я приду к тебе во сне. Хорошо?
Они стояли, обнявшись, и ещё полчаса никак не могли расстаться. Олива вцепилась в него мёртвой хваткой - клещами не оторвать.
…Стрелки на часах показывали половину третьего. Олива не могла уснуть - какое-то жуткое волнение охватило её. Пришла смска от Салтыкова: "Абоненент, ну ты чё недоступен? Звони мне завтра в пять часов. Мы пьяные! Очень!"
Через минуту она, быстро одевшись и схватив сумку, выбежала из гостиницы и побежала в сторону центра.
Гл. 28. В гостях у Мими
Салтыков и Паха Мочалыч стояли у подъезда и курили. Они только что проводили домой Немезиду, которая уже была так пьяна, что не попадала руками в рукава шубы, а ногами в сапоги. Битый час четверо парней, включая братьев Негодяевых, безуспешно пытались одеть её и выпроводить домой - Немезида ни в какую не хотела уходить.
- Нннет! Я хочу с Саней сфортогррафироваться! - пьяно орала она заплетающимся языком, дрыгая ногами. Сапоги, которые с таким трудом натянули на неё Паха и Салтыков, разлетелись по прихожей в разные стороны.
- Ну йооптыть! - застонал Салтыков, уже сам ослабевший от коньяка, - Зизи, ну я умоляю тебя… Ты же умница, ну будь моей хорошей девочкой…
- Нннет! Изззыди, супостат! - Немезида оттолкнула рукой его скуластую физиономию, - Я с Саней хочу! Вот он, мой Сааанечка… Дай я тя поцелюлююю…
- Я говорил, не надо было давать ей коньяку, - ворчал Павля на ухо Салтыкову, - Экой ты, господи!
- О! Я знаю, - нашёлся вдруг Салтыков и, обращаясь к Немезиде, фамильярным тоном, усвоенным им раз и навсегда с девушками, произнёс: - А куда мы сейчас пойдём! Одевайся, Зизи! Щас мы к ёлке пойдём - будем хороводы водить, песни петь!
- Пойдём! - воодушевилась Немезида, - Пойдёмте к ёлке, будем петь песни!
Она дала себя одеть, парни приняли её под руки и повели. Ноги не держали её: она спотыкалась и горланила на всю ивановскую:
- Чёрный воооороооон!
Шо ж ты вьёооооссииии
Над моеееееею голоовооооой…
- Смотрите не уроните там её! - крикнул вдогонку Дима Негодяев.
- Да с чего! - ответил Салтыков, - Не уроним - всё нормуль! Зизи, правда нормуль?
- Ик! Ага…
Около ёлки на главной площади города толпились какие-то гопники и сидел пьяный гармонист. Салтыков и тут не растерялся:
- Маэстро! Песню!
Гармонист грянул плясовую. Салтыков схватил одной рукой Немезиду, другой какого-то гопника, и через полминуты вокруг ёлки побежал сумасшедший хоровод. Бежали, ускоряясь всё больше и больше, и в конечном итоге один из гопников, не устояв на ногах, грохнулся наземь, а следом за ним, точно пьяные солдатики, упали остальные…
- Куча мала, ребята!
- Да, клёво сегодня отожгли, - смеялся Салтыков, когда они с Павлей уже отвели домой мертвецки пьяную Немезиду.
- Кстати, ну как тебе Олива? - спросил Павля.
- Олива? Ну… - Салтыков жадно затянулся сигаретой и засмеялся, - Чукча она и есть чукча. А впрочем, - хмыкнул он, загасив бычок, - Что-то в ней такое есть. Не находишь?
- Да, определённо есть какая-то изюминка. Глаза необычные. Вроде я её лицо где-то видел, и в то же время, что-то в ней нездешнее. И акцент…
- Мааасковский!
Внезапно у Салтыкова завибрировал телефон. Пришла смска.
- Ну, Павля! Вспомнишь, вот и оно…