– У нас одиночка, – процедил Гусев, подкинул в воздух ракетку и пошел навстречу судьбе. Я видела, что и помимо нас результатом матча интересуется немало народу. Вероника оставила Дашку играть с другим мальчиком из группы, а сама подошла к нам. Пара ребят остановились с другой стороны корта и тихонько перешептывались. Очкастый надменный Сережа подтянул наколенники – он был из тех, кто уже перемотан всевозможными поддержками и ортопедическими приспособлениями до такой степени, что хочется вызвать медсестру и вытащить его с поля боя. Саша отдал мне витаминно-протеиновой стакан и пошел на корт.
– И что тут нужно делать? – спросил меня Игорь, но я уже потерялась в начавшейся игре. Волан был подан, и бой объявлен. Саша отбежал на середину корта, подпрыгнул и загасил первый же волан. Ноль – один в его пользу.
– Хорошее начало, – пробормотала я, а Игорь посмотрел на меня, как на умственно неполноценную. Подача перешла к Саше.
Правила в бадминтоне не сложные, но и не простые, к ним нужно приноровиться. Первое время я так и плавала по корту, не понимая, кто куда должен идти, кто откуда подает и почему в какие-то моменты можно закидывать волан до самого конца корта, а в какие-то нельзя попадать в заднюю линию, это будет "аут". Со временем все эти правила устаканились в моей голове, и я уже знала, что подают, начиная с "нуля", что подача переходит к сопернику, когда ты лажаешь – не отбиваешь волан или отбиваешь его в сетку или аут. Бой – настоящий турнирный бой – состоит максимально из трех игр, до двух побед из трех.
Первую игру выиграл Саша Гусев. Первый счет между ним и Сережей Брагиным был 19–21, то, что у бадминтонистов устно называли победой "на бровях". Я понятия не имела, откуда пошло такое выражение, но знала, почему именно на бровях выигрывать считалось особенно почетным – ввиду особенной сложности. Но первый бой закончился, начался второй – куда более тяжелый.
– Фаина, ты подпрыгиваешь так, словно бьют не по волану, а по тебе, – рассмеялся мой идальго, когда я в очередной раз вскочила на месте. Еще одно проигранное очко. Я повернулась к Игорю и посмотрела на него так зло, словно он повинен был в содействии другой, брагинской стороне.
– Ты видишь, мы проигрываем.
– Я лично болею за… "Динамо", если это тебе интересно. И точно не состою в фан-клубе Саши Гусева.
– А я состою.
– Я вижу! – усмехнулся он. – Поверь, я все вижу.
– Вот! Еще одно очко проиграли, – разозлилась я. – Не можешь ты, что ли, помолчать?
– Да ты азартная штучка, мне это нравится. Я-то думал, что ты только квантовой механикой и котами интересуешься, а ты, оказывается, горяча. – Апрель глумился надо мной, вероятно, от скуки. Он-то не понимал ни грамма из того, что происходило у него на глазах. – А что будет, если он проиграет? Все?
– Нет, не все! – шикнула на него Вероника, и Игорь стал вести себя чуть серьезнее. – Они будут играть третью. Эй, Брагин, ты подал в аут!
– Не было никакого аута, в линию попал! – ответил Веронике очкастый Брагин, и между ними произошел короткий, но емкий диалог, суть которого сводилась к тому, что Брагин, по мнению Вероники, не обладал высокими моральными качествами и не давал поводов для особенного доверия, а Брагин парировал тем, что Вероникин номер, чисто теоретически, шесть и что она может проследовать куда подальше. Хотя бы и в раздевалку.
– Эй, Гусев, да у тебя тут целая команда чирлидеров, а? – хмыкнул он, вполне довольный тем, что отстоял явный аут в свою пользу. Сволочь какая, а? Обычно Саша на такие вещи плевал, но тут дело обстояло серьезно. Вторую партию Саша проиграл.
– Ты не расслабляйся, – шептала Вероника, пока шел короткий перерыв. Саша тяжело дышал и смотрел на меня так, словно в этот раз мы и правда разыгрывали слона.
И началась третья партия.
– А долго еще? – спросил меня Игорь Апрель в самом начале ее, и я его чуть не убила. Он вздохнул, покачал головой, но благоразумно решил понять нас и скрыться вдаль, пойти купить водички в автомате на первом этаже. Я не возражала, Вероника не возражала, и никто не возражал. Кажется, никто даже не заметил, как он ушел. Отряд не заметил потери бойца, все взгляды были прикованы к битве титанов. Наш титан держался, как стальной. Брагин тоже вспотел и дышал тяжело и неровно и то и дело протирал очки краем футболки. Игра в одиночку не вдвое, а вчетверо тяжелее парной игры – и в моральном, и особенно в физическом смысле. Бегать приходится намного дальше и быстрее, я бы вообще померла так бегать. Но Саша бежал. К сожалению, и Сережа тоже не уступал ему в желании выиграть.
– Вот собака, – процедила сквозь губы Вероника. Я никогда не думала, что можно так переживать за какую-то там игру. Но сердце сжималось, а счет был ровный, поднимался вверх, как столбик термометра. 15–15, 15–16, 16–16, 19–20, 20–20.
– А что же теперь? – спросила я Веронику, невольно вцепившись в ее руку. Розыгрыш был яростный, но волан никак не опускался ни на чьей стороне. Оба игрока проявляли особенную изворотливость и быстроту, поднимая волан чуть ли не с полу. В какой-то момент волан пролетел почти пулей мимо меня и опустился на пол.
– Аут! – крикнул Саша, пока я стояла и пялилась на корт и взмыленных мужчин на нем.
– Ни черта, – ответил ему Брагин.
– Этот Брагин что, выиграл? – испугалась я, косясь на Сережу. Права, ой, права я была, что все Сережи – зло.
– У них баланс. Это значит, что теперь кто первый выиграет два очка, тот и выиграл.
– Там был чистый аут, Брагин. Кончай, а? – ответил Саша, показывая, где упал волан.
– Задел линию, – ответил Брагин, поднимая ракетку. Я вдруг подумала – да ведь невозможно с той стороны поля увидеть, задел волан поле или нет. Как этот Брагин может говорить с такой убежденностью? Я смотрела на его уверенное лицо, на сильные, агрессивные жесты – он смотрелся так убедительно, словно и в самом деле точно знал, куда упал волан. Но он не знал. Он ничего не видел с той стороны корта, а я знала. Не просто предполагала, а точно знала, видела, как волан упал. Я следила за ним взглядом и в этот момент смотрела как раз на то место, куда волан ткнулся своим лакированым носом. В аут. Даже не близко к линии – сантиметрах в трех от нее. Брагин врал, и Саша Гусев понимал это.
– Переигрывайте! – крикнула Вероника.
– С чего бы? – возмутился Брагин. – Не собираюсь. С чего я должен переигрывать, если я четко видел, что там не было аута?! Там было касание линии.
– Ладно, все! – крикнул Саша и перебросил воланчик на другую сторону поля. Вопрос с аутом или неаутом был решен, и последнее очко разыграли за несколько секунд. Саша отбил подачу Брагина, но следующий смеш отбить не сумел, волан задел сетку и упал на Сашиной стороне корта.
– Ну вот, – воскликнула Вероника с досадой. – Сашка, ну нечестно же. Ведь врет он…
– Да брось ты, – покачал головой тот, подавая руку Брагину. Тот смотрел на Сашу, довольный, улыбаясь из-под очков. Выигрывать любят все. Какой бы ни была цена.
– Ну что, до новых встреч? – Покровительственный тон Брагина взбесил всех. Саша хлопнул его по ладони и отвернулся, отошел к нам.
– Но почему? – возмутилась я.
– Чего уж там, – усмехнулся Саша Гусев легко. – Ты как, Ромашка? Хочешь, пошли поиграем. Покажу тебе, как высоко-далекие бить.
– Нет, Саша. Нет. Лучше скажи мне, почему ты дал себя оболгать?
– Ты об этом волане? – усмехнулся он. – Да ерунда. Если б я лучше играл, одно очко меня бы не убило, понимаешь? На балансах и на бровях – это все лотерея.
– Нет, я о работе. Ты ведь не имеешь никакого отношения к этим восьми миллионам, верно?
– Это ты почему так решила? – остановился он и посмотрел на меня с подозрением. – Все считают, что я имею отношение ко всему. Что я вор.
– Ага, а этот твой Брагин считает, что там не было аута. Только аут был, я сама видела его, я только растерялась и не успела ничего сказать. И ты тоже видел. Верно? – Сашино лицо стало серьезным, будто он стоял не здесь, в спортзале, а перед судом присяжных.
– Я не стал ввязываться в свару из-за какого-то жалкого аута, и ты на этом основании делаешь вывод…
– О чем спорим, братцы-разбойники? – спросил невесть откуда возникший мой благородный идальго. Я не отвела взгляда, я так и смотрела Саше в глаза, и вдруг поняла, как отчаянно мерзко и больно ему было все эти дни – совершенно одному.
– О том, как очистить Сашино имя и найти того, кто спер деньги, вот о чем мы тут спорим, – отчеканила я, доставая из сумки ракетку.
– Ну, все, Ромашка, теперь тебя не остановить, – вздохнул Гусев. Они с Игорем обменялись загадочными, я бы даже сказала, таинственными взглядами и оба дружно, не сговариваясь, кивнули.
Глава 14
Ты не такой? А какой?
Мы проехали мимо одинокого и грустного картонного полицейского, охранявшего Профсоюзную улицу. Новое время, новые страшилы для совершенно других ворон. Под Новый год этих красивых, с желтым оперением, картонных дорожных пугал было много, их понаставили чуть ли не на каждом повороте, но они чем-то понравились народу, и большую их часть утащили. Зимой на даче у Машки Горобец, вернее, на участке недалеко от ее домика, я видела одного такого, он там был вроде новогодней елочки, вокруг него счастливые дачники организовали весь свой дворовый дизайн. Подозреваю, что и многие другие картонки в погонах кончили тем же, но этот, на Профсоюзной, стоял, как стойкий оловянный солдатик. То ли место слишком хорошо просматривалось, то ли скорость пролетающего мимо него потока была слишком быстрой – но никто его не спер, и он стал чем-то вроде стихийного указателя. Своей картонной палочкой он указывал как раз в сторону того места, куда я хотела добраться.
– Давай завернем за пугалом, – предложила я. – Там есть одно кафе, где можно спокойно посидеть и поговорить.
– Я не уверен, что это такая уж хорошая идея, – возмутился Апрель, поворачивая в кафе. Как правильно заметил Гусев, меня было уже не остановить, и два человека, меньше всего желавшие оставаться в обществе друг друга, теперь были вынуждены мириться со взаимным присутствием – ради меня.
– Пусть это будет на моей совести, – успокоила я его. – Она у меня переживет, она у меня резиновая.
– Это-то и пугает. Фая, вся эта история с аутом и невиновностью твоего Гусева… Тебе не кажется все это немного притянутым за уши?
– За чьи?
– Что за чьи? – опешил он.
– За чьи уши? И вообще, ты слышишь, что все время называешь Сашу "моим Гусевым"? Правда, справедливости ради надо заметить, что он называет тебя "моим психиатром", так что в какой-то степени вы с ним квиты.
– Эй, здесь паркуемся, что ли? – "Мой Гусев" вылез по пояс из открытой водительской двери следующей за нами машины и задумчиво смотрел на нас. Игорь пожал плечами, а я активно задергала головой и замахала руками, показывая "моему Гусеву", куда поставить машину.
– Я чувствую себя, как будто меня взяли в заложники, – признался Апрель, закрывая машину и нажимая на брелок сигнализации. Я знала, для него мое откровение таковым не являлось, но он пообещал – ради моих "теплых чувств" к нему – поверить мне авансом. А я – я точно знала, что Саша ничего не брал. Как бы он себя ни вел, что бы ни говорил и как бы подозрительно ни молчал.
– Зачем ты признался? – спросила я его, когда мы уселись за дальним столиком небольшого семейного кафе с весьма провокационным названием "Менуа". В этом кафе хорошо было то, что в него почти никто не ходил, несмотря на то, что тут подавали весьма неплохие хинкали. Может, название отпугивало, а может, полицейский-страшила. Тут было тихо и тепло – все, что нам нужно.
– Я не признавался, – ответил Гусев после долгой паузы. Он листал меню так, словно выбор из пяти видов хинкали был для него непомерно трудным.
– Как же тогда тебя уволили?
– Я написал заявление, – бросил он коротко. Игорь посмотрел на меня, выразительно вытаращив глаза. – И что? – Гусев повернулся к Игорю. – Это ничего не доказывает.
– Это почти равносильно признанию, – покачал головой Игорь.
– Почему ты не стал бороться? Почему написал это чертово заявление? Почему не попытался найти настоящих виновных?
– А ты думаешь, мне дали бы? – взбесился вдруг Саша. Официант, подошедший к нам с блокнотом и карандашиком, развернулся и ретировался так быстро и с таким "заносом", что я с трудом сдержалась, чтобы не захихикать. – Никто мне ничего не объяснил. Принесли какие-то бумажки, спросили, моя ли подпись, потом притащили документы про квартиру, спросили про какие-то деньги, а потом…
– Потом начали допрашивать, где и как, с кем и зачем, да? – подхватил Игорь.
– Представь себе, нет! – воскликнул Саша. – Начали выяснять, куда я дел остальное. Так вот! Остальное. Сказали, что мои подписи стоят на актах, что я чуть ли не в списках учредителей какой-то фирмы. В общем, наговорили много разных слов. Я и половины не понял.
– Как это – в списках учредителей? Питерской фирмы, что ли? – спросила я.
– Какой еще питерской фирмы? – Гусев сфокусировал взгляд на мне. – Ты знаешь, о какой фирме идет речь?
– Я не знаю, Саша, нет, – помотала я головой. – Но могу узнать.
– У кого? – Он вздохнул так, словно окончательно понял – бесполезно и пытаться. Затем поднял руку и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Тот подошел и застыл – безмолвная статуя, символ хорошего сервиса.
– Хотя бы у Кренделя, – предложила я, кусая губы, и Саша усмехнулся.
– Станет твой Крендель ради меня что-то делать! Так, мне, пожалуйста, двойную порцию бараньих хинкали с этим соусом сливовым, есть у вас? Зеленый?
– Есть. Ткемали.
– Вот да, его. И водки.
– Ты же за рулем, – всполошилась я.
– Плевать, – сквозь зубы процедил Саша. – Мне вообще на большую часть всего теперь плевать. Я – лузер. Теперь еще и Брагину проиграл, а все из-за своей дурацкой этой справедливости. Ну неохота мне мараться, понимаешь? Ну да, там был чистый аут, а что мне делать? Фотоповтора требовать? У нас, знаешь ли, не Индонезия Open, а я – не Ли Чонг Вэй.
– Кто? – спросили мы с Апрелем хором. Саша растерянно посмотрел на нас и объяснил, что на профессиональных соревнованиях бадминтонисты в спорных случаях могут запрашивать фотообсчет их удара, и тогда весьма точная система составит математическую модель удара, используя специальную программу и данные видеосъемки.
– О, это как в теннисе, – порадовался Игорь, видимо, тому, что ему удалось хоть что-то понять. – В теннисе вообще можно просмотреть на компьютере каждый удар, каждую точку приземления мяча.
– И все это делается в специальных программах, математические модели. Забавно, – хмыкнул Саша, – что мы-то с Ромашкой занимались примерно подобной ерундой, только обсчитывали всякие разливы нефти и климатические данные, которые могут сказаться… не важно.
– Отчего ж, – возразил Игорь, – все это важно. Теперь все то, что вы помните, – это наши ключи. Вы сейчас сами, как коты Шрёдингера, сидите в коробке, ни живы ни мертвы от ужаса.
– Теперь я вижу тлетворное влияние Фаи на нашего штатного психотерапевта. Кот Шрёдингера, серьезно?
– Нет-нет, это не так нужно рассказывать, – рассмеялась я. – Старик Шрёдингер нашел свои обоссанные тапки и ищет с ними своего кота, а тот сидит и прячется в шкафу – ни жив ни мертв.
– А рядом четырехмерный крокодил, пожирающий самого себя в четырехмерном тессеракте. Фая, это же был наш маленький секрет! – обиженно возопил Саша Гусев.
– Не волнуйтесь, Саша, ваш секрет умрет вместе со мной, а я так его и не пойму. Как и всю эту историю с кражей денег. Нам же совершенно не от чего оттолкнуться. Вот вы, Саша, не могли бы потребовать копии тех документов, которые вы якобы подписывали?
– В этом-то и проблема, – помедлив, сказал Саша Гусев. И откусил от пельменя. Вернее, хинкаля, который он держал в руках, пальцами за хвостик. – Во-первых, чтобы что-то у кого-то запрашивать, нужно быть как минимум обвиняемым и подозреваемым, а меня отпустили на свободу с чистой совестью, только пообещали, что уничтожат меня, если я подойду ближе пяти метров к нашей проходной. Прямо Джонни и уничтожит.
– С Джонни я договорюсь.
– А во-вторых, Ромашка, проблема в том, что я и в самом деле подписывал эти бумаги, – невозмутимо добавил Саша. Я онемела, а Игорь отвернулся и принялся внимательнейшим образом изучать свою часть скатерти. – Я подписывал, подпись моя, не подделанная, родная. Вот только бумаг этих я не помню и понять не могу, как и когда я это сделал. Может, случайно подписал. Может, среди других бумаг. Эти акты, эти чертовы акты, они все и портят. Если бы не акты, я бы даже не волновался, я бы такое им всем устроил! Где моя водка? – И Саша обернулся, пытаясь найти взглядом официанта. Я развернула его к себе.
– Ну и устрой! Нечего тут плакать тессерактовыми слезами. Нечего водку хлебать. Ты выше этого, ты умнее этого.
– Если бы я был умнее, я бы тут не сидел.
– Спасибо тебе на добром слове. И за ласку спасибо, и за дружбу старую, – завелась было я.
– Я думаю, Саша не это имел в виду.
– Не это, – согласился он, дожевывая хинкаль. – Черт его знает, чего я несу. Одно ясно, я дебил. Только полный дебил становится крайним в такой схеме и не подозревает об этом.
– Но ты же не виноват, ты не брал деньги, верно?
– А какое это имеет значение? – почти проорал мне в лицо Саша. Затем он все-таки взял и выпил водку, а я посмотрела на официанта таким осуждающим взглядом, что странно, как в нем не прожглась дыра.
– Большое значение имеет, – пробормотала я, глядя в тарелку. Я ткнула в хинкалину вилкой с ножом, и на тарелку выплеснулась бульонная река.
– Фая, хинкали едят руками, – воскликнул Саша возмущенно. – Дай-ка я тебе покажу, – и он приблизился ко мне с явным намерением обнять меня и своей рукой скормить мне этот вареный пирожок. Мой благородный идальго стерпеть того не мог, притянул меня к себе, взял хинкаль своими чистыми благородными руками, использовав при этом дополнительно салфеточку, и принялся меня кормить. Сидя между двумя прекрасными представителями расы Homo Sapience, каждый из которых был готов кормить меня с рук, я испытала нечто вроде катарсиса, и душа моя воспарила. Сама не ведая как, я заглотила предложенный Апрелем хинкаль практически целиком, не жуя, чтобы только быстрее покончить с этим, и чуть не умерла от удушья. Но еще не успел первый хинкаль сгинуть в пучине, как я заглотила второй – тот, что мне протянул Саша. Я кусанула его так, что чуть не отхватила ему пальцы.
– Ромашка, с тобой все нормально? – отдернул он руку.
– Да, но не советую связываться со мной, – ответствовала я, наливая себе остатки водки из Сашиного кувшинчика. Мои компаньоны по расследованию, переглянувшись, нахмурились.
После я разговаривала с Машкой Горобец, требуя, чтобы она бросила все дела и прибыла на наше стихийное совещание в "Менуа" вместе со всеми имеющимися у нее бумагами, а также с электронной пыхтелкой, которую мне вдруг вздумалось покурить.
– Ты решила этим заняться? – спросила она меня по телефону, что-то жуя. – А я все думала: когда шпион в тебе победит?
– Шпион во мне победил, – заверила ее я. – И у меня тут есть еще пара – Малдер собственной персоной и Гусик. Остаешься только ты, Мусик. Так что – ноги в руки и дуй к нам.
– Малдер? Опять? – Мой Апрель удивленно приподнял бровь и посмотрел на меня неодобрительно. Я решила его неодобрение проигнорировать.