Азиз склонил голову набок, окидывая ее взглядом:
– Неужели это так удивительно, Оливия?
– Ты это предлагаешь только потому, что ты в отчаянии, – прямо сказала она. – И я – единственный вариант.
– Это не совсем правда. Уверен, даже за такое время я смог бы кого-нибудь найти.
– Значит, я должна гордиться тем, что ты выбрал меня?
– Не гордиться. Но я хочу, чтобы ты всерьез подумала над моим предложением вместо того, чтобы вот так сразу его отвергать и возмущаться.
Ее гнев немного утих, но ей не хватало уверенности, которую он обеспечивал. Гнев не давал думать, представлять.
Желать.
Она набрала воздух в грудь, медленно выдохнула, а потом села на диван напротив Азиза.
– Ладно. Хорошо. Расскажи, как ты себе это представляешь, Азиз. Расскажи, как ты видишь наш брак.
Если она не может переубедить его гневом, то, может быть, холодная, строгая логика поможет уговорить его отказаться от предложения.
Хотя она лгала себе. Из них двоих только она могла передумать. Она играла с огнем, просто продолжая разговор. Минутная фантазия о браке с Азизом только разжигала это пламя сильнее – хотя в итоге она наверняка останется с разбитым сердцем.
Потому что, хотя Азиз пробуждал ее к жизни, к желанию любви и счастья, она не питала иллюзий по поводу того, чего хотел он: брака по расчету. Без чувств.
– Должен признаться, я не продумывал все до деталей, – низко и уверенно сказал Азиз. – Но мы можем сделать это вместе.
– Не забегай вперед, – одернула его Оливия. – Я просто хочу услышать, что ты думаешь, Азиз. Из любопытства.
– Из любопытства… – повторил он, сверкая зубами в улыбке. – Ну хорошо. Я представляю что-то такое: завтра мы оба окажемся в Золотом салоне дворца. Принесем супружеские клятвы. Станем мужем и женой. – Он развел руками. – Остальное нам еще предстоит обсудить.
Далеко не все, надо полагать. Но почему Оливия вообще об этом думала? Она собиралась учиться фотографии, а не выходить замуж.
– Не шути по этому поводу, – строго сказала она. – Это серьезный вопрос. Я серьезно отношусь к любым своим клятвам.
– Я тоже, Оливия. Но ты согласишься серьезно подумать о том, чтобы их принести? Или это простое любопытство?
Оливия смотрела на него, не находя ответа. Почему она продолжает этот разговор? Почему думает…
– Это безумие, – сказала она наконец, и Азиз кивнул.
– Я знаю.
– Я не хочу быть королевой, публичной фигурой.
– Мы можем свести твои появления на публике к минимуму. Поставить на первое место твои желания, твой комфорт.
Оливия покачала головой:
– Я совершенно не хочу жить в чужой стране, вдали от всего знакомого.
– Это тоже обсуждаемо. Если ты выйдешь за меня, то можешь жить то в Кадаре, то в Париже.
– Но ты сам будешь в Кадаре.
– Да.
Значит, он действительно предлагал такой же брак, который планировал с Еленой: по расчету, холодный, со встречами только по особым случаям или для мероприятий государственной важности.
Однако за считаные минуты она успела нафантазировать себе банальную сказку про любовь, вопреки своему здравому суждению. Успела представить, как просыпается в постели Азиза, на полпути к любви…
– Я все еще не понимаю, что я получу от такого союза, – сухо сказала она.
– Для начала – дружескую близость. Физическую близость. – Его улыбка была дразнящей и ласковой, но Оливия ответила упорным взглядом.
– Какая близость может быть, если нас будет разделять полмира? И какую близость могут предложить друг другу два незнакомца? Я вчера уже сказала и сегодня повторю: ты меня не знаешь.
Азиз склонил голову, улыбаясь теперь почти печально:
– Совсем?
Он знал ее лучше, чем кто-либо в целом мире, но это все равно немного.
– Не знаешь, – твердо сказала она.
– Я знаю, что ты предпочитаешь кофе по утрам и чай после обеда. Ты не переносишь запах рыбы. Ты одеваешься в темное, но на самом деле любишь яркие цвета. Ты дергаешь левой ногой, когда нервничаешь. – Они оба посмотрели на ее левую ногу, и Оливия с возмущенным выдохом твердо поставила обе ноги на пол.
– Похвальная наблюдательность, но это не значит, что ты знаешь меня.
Хотя на самом деле ее потрясло то, как много он успел заметить. Откуда он все это узнал? Она сама не могла ответить тем же, наверное, но Азизу это, кажется, нравилось.
– Хорошо. – Его лицо как будто ничего не выражало, но в то же время он словно бросал ей вызов. Или это она слишком остро реагировала. – Тебе нравится тихая жизнь.
– Я сама тебе это говорила.
– Но так было не всегда. Когда-то ты кого-то любила и теперь не хочешь полюбить снова. У тебя есть секреты, но ты притворяешься, что нет. Ты восхитительно сексуально смеешься, но никто никогда этого не слышит.
– Прекрати, – прошептала она.
– Ты купила красно-фиолетовый шарф, но не носишь его вне дома. Ты напеваешь популярные песни десятилетней давности во время работы, но не знаешь ни одной песни, популярной сегодня. Ты нечасто играешь на пианино, но когда садишься за него, то выплескиваешь всю душу, все свои печали. – Он откинулся на спинку дивана, скрестив руки и выгнув бровь. – Ну что? Как тебе мои познания?
Оливия ответила прерывистым шепотом:
– Если ты считаешь, что все это меня убедит выйти за тебя, Азиз, ты горько ошибаешься.
– Потому что ты не хочешь, чтобы кто-то тебя знал, – кивнул он, словно ожидал ее слов. Его глаза сверкали убежденностью. – Так что это не аргумент в споре – то, что я тебя не знаю. Ты не хочешь, чтобы я тебя знал.
Но Оливия больше не знала, чего хочет. Она отвернулась, не в силах выдержать убежденность в его взгляде.
– Так почему я должна хотеть выйти за тебя замуж? – требовательно спросила она.
– Я уже сказал: близость. Влечение… – После паузы он веско добавил: – Секс. – Слово искрило в воздухе. – Быть вместе с кем-то… но не слишком близко. – Он наклонился вперед, и Оливия неохотно посмотрела ему в лицо. – Мы оба хотим именно этого, правда? Чтобы было достаточно, но не чересчур?
– Я не очень понимаю, что это значит.
– Тогда я тебе объясню. Это значит, что я позволю тебе хранить свои секреты и буду хранить свои. Это значит, что мы будем заниматься любовью каждую ночь, но я не буду задавать тебе вопросы или требовать ответов. Я не влюблюсь в тебя и не разобью твое сердце.
Оливия прижала ладонь к груди, где сердце отчаянно колотилось. Она понимала, что Азиз пытался его успокоить, но его слова звучали холодно. Может, это и больше, чем та пустая жизнь, которую она вела раньше, но разве этого достаточно? Разве она не посмеет желать большего, стремиться к большему?
– Ты считаешь, что я хочу такого… договора? – глухо спросила она.
Азиз выгнул бровь.
– Ты сама призналась, что не ищешь любви. И я тоже.
Разочарование тисками сжало сердце.
– Почему ты не хочешь любви?
– Полагаю, по той же причине, что и ты. – Азиз пожал плечами. – Только я никогда не заходил настолько далеко, чтобы кого-нибудь полюбить.
– Если тебе не разбивали сердце, почему ты так боишься этой боли?
– Сердце мне разбили в детстве, – помедлив, сказал он. – Конечно, это не то же самое.
– Из-за отца?..
– После его отношения ко мне я не хочу никого любить. Или доверять.
– Он… жестоко с тобой обращался?
– Это не важно, – отмахнулся Азиз. – Мы говорим о будущем, Оливия. О том, что можем дать друг другу.
Оливия скрестила руки.
– А что, если… – "Что, если я скажу, что хочу большего?" Нет, об этом она спрашивать не могла. Слишком откровенно. – Что, если я скажу, что мне нравится моя жизнь, как она есть?
– Ты можешь это сказать, но вряд ли я тебе поверю.
Оливия открыла рот, собираясь отчитать его за высокомерие, но не могла издать ни звука. Внезапно она почувствовала себя невероятно уставшей от всех игр. От притворства. От лжи.
– Ладно. Может, мне чего-то не хватает. Но я не уверена, что то, что ты предлагаешь, заполнит эту пустоту.
– Ты можешь хотя бы попробовать.
– А если не получится?
– Тогда ты можешь вернуться в Париж и жить так же, как раньше. Конечно, ты будешь моей женой, но я не стану тебя беспокоить.
От этого Оливии стало только грустнее, настолько, что глаза обожгли внезапные слезы, и она отвернулась, пряча лицо. Но она понимала, что уже поздно скрываться. Азиз и так видел слишком много.
– Тебе когда-то причинили боль, – тихо сказал Азиз. – Я понимаю это. Обещаю, я не причиню тебе боли.
– Ты не можешь этого обещать.
– Я очень постараюсь.
– Этого недостаточно. – Она втянула воздух. – В любом случае тебе достанется не то, что ты ожидаешь. – Слова давались с трудом. – Мне разбил сердце не мужчина, как ты думаешь.
Азиз замер, внимательно глядя и выжидая:
– Кто же тогда?
Оливия сморгнула, стряхивая слезы с ресниц; она не могла ни на чем сосредоточиться, голова шла кругом. Она вспомнила последний раз, когда говорила о Дэниэле вслух. Тогда отец велел ей забыть его. Навсегда. Но теперь она, как ни удивительно, хотела о нем поговорить. Хотела рассказать Азизу, хотела, чтобы он понял…
Безумие.
– Оливия, – позвал он, и одно то, как он произносил ее имя, заставляло ее верить, что Азиз сможет помочь. Если только она позволит. Она так жаждала сочувствия…
– Его звали Дэниэл, – отчетливо сказала она и подняла голову навстречу внимательному взгляду Азиза. – Мой сын Дэниэл.
Глава 9
Такого Азиз не ожидал. Сын. Ребенок. Он смотрел на Оливию и видел в ее глазах, в лице всю скорбь. И думал: ну конечно. Конечно, дело было не в банальном романе. Конечно, ее боль намного глубже.
Он подался вперед и накрыл ее ладони своими; ее кожа была холодна как лед.
– Прости, – сказал он тихо, и Оливия издала звук, который мог быть только всхлипом. – Расскажешь мне? – спросил он.
Оливия смотрела на их соединенные руки: ее ладони выглядели невероятно бледными в его бронзовых. Азиз думал, что она не станет рассказывать, но спустя полминуты она заговорила:
– Мне было семнадцать. – Она набрала воздуха в грудь и посмотрела на него. В ее глазах застыли слезы, лицо было бледным. – Я никому этого не рассказывала, – глухо добавила она. – Ни единому человеку.
– Ты можешь рассказать мне, Оливия, – мягко сказал он. – Если хочешь. Если тебе станет лучше.
– Я не знаю. – Она высвободила руки из его ладоней и обхватила себя за плечи, словно замерзла.
Азиза охватила внезапная яростная потребность обнять ее, согреть и утешить. Это чувство не имело отношения к желанию, это было сочувствие… или что-то более глубокое.
– Я стараюсь даже не думать о нем, – прошептала Оливия. – От этого слишком больно.
– Что с ним случилось?
Он не ждал ответа. Оливия смотрела в пространство, не видя ничего перед собой, все еще сжимая свои плечи, словно буквально пытаясь удержать себя в руках.
– Я его отдала, – прошептала она; на последнем слове ее голос сорвался. Она опустила голову, плечи дрожали, и Азиз перестал думать и стал действовать.
Он притянул Оливию к себе, чувствуя, как всхлипы сотрясают хрупкое тело. Она не отстранилась, наоборот – прижалась крепче, явно нуждаясь в нем, и от этого Азиза еще сильнее охватило желание утешать и защищать ее.
Когда кто-нибудь нуждался в нем, хотел его ради чего-то большего, чем ночь горячего секса? Он сам выбрал такую жизнь, убедил себя, что так будет лучше, но, держа Оливию в объятиях, он начал понимать, как много упускал.
Брак, который он предложил Оливии, не должен включать такую близость – обмен секретами, утешение и сочувствие. Они уже нарушали правила, и Азиз знал, что это не приведет ни к чему хорошему.
– Конечно, его появление было случайностью, – спустя несколько минут сказала Оливия, не поднимая головы от его груди. Он чувствовал, как ее слезы пропитывают его рубашку. – У меня даже не было парня. Я пошла на вечеринку, выпила слишком много… Обычно я не пила, разве что бокал вина на семейном ужине. Но в тот вечер я чувствовала себя взрослой, меня только что приняли в университет, и там был мальчик, в которого я всегда была втайне слегка влюблена. Может, не так уж втайне. – Она издала смешок без тени веселья и покачала головой.
Азиз вскинулся, руководимый инстинктами защитника.
– Он воспользовался твоим состоянием, когда ты выпила? Он тебя изнасиловал!
– Нет, я была не настолько пьяна, – ответила она. – Честно. Я выпила достаточно, чтобы считать себя привлекательнее, остроумнее и увереннее, чем была на самом деле. Так что слово за слово… – Она тяжело, потерянно вздохнула. – Конечно, утром я об этом пожалела. Ужасно. Но даже не подумала, что могу забеременеть. Как глупо…
– Когда ты догадалась? – негромко спросил Азиз.
– Я так и не догадалась. Догадалась моя мать. По крайней мере, она первой начала подозревать. Меня тошнило по утрам, но я думала, что это просто отравление. Мама устроила мне серьезный разговор, но сначала я не могла в это поверить. Но она была права.
– Что случилось потом?
– Мать была в ярости. Тогда мы жили в Южной Америке, в очень консервативной стране, а сообщество экспатов было маленьким. Она настояла на аборте. Сказала, что это для моего же блага, что меня уже приняли в университет, моя жизнь только начинается. И я убедила себя, что она права.
– Но ты не сделала аборт, – тихо сказал Азиз. -
Правильно? Ты сказала, что отдала сына.
Оливия прерывисто вздохнула и кивнула, щекоча волосами его грудь.
– Я не сделала… но подошла очень близко. Мама все организовала. Там, где мы жили, аборты были вне закона, так что мы полетели в Нью-Йорк. Она всем рассказывала, что мы едем на шопинг, мать и дочь вдвоем. Не хотела рассказывать отцу правду.
– Почему нет?
– Она считала, что это его убьет. – Оливия подавилась своими словами. – Не буквально, конечно. Но я всегда была его любимицей. Он меня баловал, я его ужасно любила. Мысль о том, чтобы разочаровать его, была невыносима. Так что я согласилась ему не говорить. – Минуту она молчала, и Азиз слышал ее тихие вдохи и выдохи. – Когда он чувствовал себя усталым, то просил меня играть на пианино. Говорил, что моя музыка его успокаивает. Мама сказала, что если он узнает, что я натворила, то больше никогда не сможет слушать мою игру. Рассказать Джереми – отцу ребенка – она тоже мне не позволила. Ему, наверное, было бы все равно, но… он имел право знать. Я должна была найти силы рассказать ему.
Слышать скорбь в голосе Оливии было невыносимо. Азиз чувствовал, что у ее печали не один источник: она потеряла сына, она вынуждена была скрывать тайну от отца, выдержать гнев матери, пренебрежение глупого мальчишки. Все это путалось, душило ее, не давало ей жить полной жизнью.
– Так что мы поехали в Нью-Йорк, – продолжила она через несколько мгновений, теперь очень ровным голосом. – Я даже пришла в клинику. В смотровой кабинет. Все это время мне казалось, что это происходит не со мной, словно я смотрю фильм, не зная, что случится дальше. А потом вошла врач, очень добрая, и спросила меня, понимаю ли я, что происходит. Не знаю, у всех ли она это спрашивала, или это я выглядела чересчур перепуганной.
– Могу представить, как тебе было страшно, – пробормотал Азиз ей в волосы.
– Я сказала, что все понимаю, но не могла продолжать. Мама ждала меня в приемной. Когда я вышла всего несколько минут спустя, она была в ярости. Рвала и метала.
– Похоже, она грозная женщина.
– Я не могу ее винить. Она старалась сделать все как лучше. Защищала меня как могла… и репутацию нашей семьи тоже. Карьеру отца. – У нее снова перехватило горло, и пришлось сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем она смогла продолжать. – Отец всегда был мечтателем. Наверное, ему нужна такая женщина, хотя… – Она осеклась, оставив Азиза гадать, о чем она думает. Что вспоминает.
– Что случилось потом? – спросил он, выждав несколько мгновений.
– Я призналась, что хочу оставить ребенка. Она сказала, что я ломаю себе жизнь. Некоторое время мы были на ножах – по крайней мере, до конца первого триместра. Я помню, потому что, когда Дэниэл впервые стал толкаться, я все еще не знала, что ждет меня или его.
У Азиза заныло в груди, когда он представил, как Оливия прижимала ладонь к округлившемуся животу, охваченная одновременно восторгом и отчаянием.
– Ох, Оливия…
– Мама хотела, чтобы я отдала его на усыновление. Она настояла на том, чтобы скрывать от всех мою беременность. Собиралась сказать знакомым, что я восстанавливаюсь после стресса, и отослать меня в клинику в США для родов.
Азиз находил это решение бессердечным и эгоистичным, и все в нем возмущалось поведением женщины, которая так давила на дочь.
– Ты согласилась?
То, как она колебалась, прежде чем ответить, о многом говорило.
– Да, – наконец призналась она. – В конце концов я сдалась.
Азиз не стал спрашивать, о чем она решила не рассказывать.
– Сколько времени ты там провела?
– Полгода. Самые долгие шесть месяцев в моей жизни… И в то же время самые короткие. Потому что я знала, что в конце этого срока мне придется его отдать. Я… была слишком слаба, чтобы растить его одна. Должна была справиться, но не смогла найти в себе силы попытаться.
– Ты была совсем юной, Оливия.
– Да, но другие девушки справлялись. И я могла бы… не знаю… подать на помощь от государства, от университета. Я могла бы восстать против матери, настоять на своем. Но я не сделала ничего.
Азиз обнял ее крепче.
– Что случилось потом?
– Дэниэл родился. Он был таким красивым… – Оливия сглотнула. – Я взяла его на руки. Он был таким маленьким, помещался в сгибе руки. Морщинистый… – Звук, который она издала, был наполовину смехом, наполовину всхлипом. – Он провел со мной ночь. Я даже сама его покормила, хотя сестра говорила, что не стоит. Помню, как я смотрела ему в лицо, а он не сводил с меня огромных синих глаз. Словно все понимал. – Она втянула прерывистый воздух. – Я дала ему имя, хотя знала, что его поменяют. Дэниэл.
Она снова вжалась лицом в грудь Азиза.
– А потом мне пришлось его отдать. – Она резко втянула воздух. И слова посыпались стремительно, обрывисто: – Я уверена, что он теперь счастлив. Молюсь, что это так. Его усыновила американская пара. Я встречалась с ними; они казались хорошими людьми. Очень добрыми. Они будут заботиться о нем.
– Но ты не хотела его отдавать.
– Нет. – Она поникла, все еще прижимаясь к нему. Азиз не был уверен, что она вообще понимает, что находится в его объятиях. И что он хочет ее обнимать… – Никогда не хотела, но попыталась убедить себя, что так будет лучше. Что меня ждет университет, карьера пианистки. Мама все время говорила, что я должна об этом забыть, что у меня вся жизнь впереди. Но у меня не получалось в это поверить. Казалось, что моя жизнь закончилась. И я сама в этом виновата.
– Ты не виновата, Оливия. Ты была совсем юной…
– И что? Какая разница? Если ты чего-то действительно хочешь, нужно иметь силу воли, чтобы сражаться за это.