Шелли негромко ахнула. Неужели сострадания у этой особы и впрямь не больше, чем у самки богомола?
– Послушайте, я, конечно, понимаю, вы возмущены тем, что Кит украл у вас ребенка, но постарайтесь посмотреть на ситуацию его глазами. Ну хорошо, согласна, придется прищуриться, и все-таки… – попыталась она разбудить в Пандоре сочувствие к мужу.
Та лишь одарила ее взглядом, будившим мысли о концентрированном лимонном соке.
– Неужели он и впрямь считает, что я позволю ему наложить свои грязные лапы на трастовый фонд нашей дочери? – Камни в кольцах на руках наследницы империи гигиенических прокладок вспыхнули, как огни светофора. – Ведь это единственное, что ему надо! Потому-то он ее и украл! Я должна немедленно получить девочку обратно, пока этот неотесанный мужлан окончательно не загубил ее. Она растет, не зная дисциплины. Совсем как он. Вы бы послушали, как она говорит. Я содрогаюсь, когда слышу, как она коверкает слова – транвай, тубарет, колидор, – словно выросла не в цивилизованной стране, а где-то в джунглях.
Да, констатировала Шелли, кошмар! Трагедия мирового масштаба. Неужели Пандора, раскошелившись на крупную сумму, прилетела сюда, на край света, лишь затем, чтобы улучшить произношение ребенка? Может, подозвать официанта и спросить, что он об этом думает? Но официант в данный момент был занят тем, что пытался ублажить двух амбалов в дорогих костюмах – тех, кому по идее надлежало выступить в роли посредников во время переговоров о выдаче заложников. Однако амбалы почему-то громко возмущались отсутствием у бассейна обнаженных красоток. Увы, голым в непосредственной близости от них оказался лишь бар, с которого ураганом снесло крышу.
Пандора улыбнулась, как саблезубый тигр.
– Ничего, интернат все исправит, – заявила она, и Шелли показалось, что в тропиках неожиданно установилась ядерная зима. – А я? Вы только взгляните, что стало со мной!
"Говори-говори!" – подумала Шелли. Кит уже поведал ей, что такое, по мнению Пандоры, справедливое распределение родительских обязанностей по воспитанию ребенка. По ее убеждению, сей тяжкий груз должен быть разделен поровну – между интернатом и няней.
И все равно Шелл и отказывалась верить, что мать способна быть такой расчетливой и бессердечной. Кит однажды довольно грубо пошутил, что Матильда нужна Пандоре как собаке пятая нога. Шелли тогда покоробила эта шутка, тем более что он только и делал, что сыпал остротами.
– В любом случае у меня и в мыслях не было обзаводиться детьми, – заявила Пандора, рассеянно перебирая нитку жемчуга на холеной шее. – Но потом я подумала, что одного все-таки можно. – Она сделала паузу, и Шелли сочувственно кивнула. – Кто знает, вдруг в один прекрасный день мне понадобится орган для пересадки.
Сперва Шелли решила, что ослышалась, потом пришла в ужас.
– Увы, я не предполагала, что материнство отнимает столько драгоценного времени, – жеманно пожаловалась Пандора и вздохнула с несчастным видом, словно укоряя себя за подобное безрассудство. – А ее вечные вопросы! – добавила она с видом мученицы, но затем вновь взяла себя в руки. – Нет, дети – это вам не домашние собачки. Их не снимешь с колен на пол, если они вам наскучили. Вот почему я поставила перед собой цель воспитать девочку так, чтобы та знала свое место.
"Да-да, на коврике возле двери. Удивительно, что ты еще не посадила ребенка на цепь", – подумала Шелли. Внутри ее постепенно нарастала волна возмущения.
И она поняла, что Кит, рассказывая о супруге, говорил правду. Вернее, медленно, как мать на цыпочках к спящему ребенку, приблизилась к пониманию этой истины. И заглянула вглубь, через край его обвинений в том, что она-де ревнует к Матти. Неужели желание видеть рядом с собой отца – кровоточащая рана ее детства, да и всей последующей жизни – исказила ее восприятие, повлияла на ее чувства? Нет, конечно, своего отца она представляла не таким, как Кит; ее отец расхаживал бы со щипцами для барбекю, насвистывал мелодии Элвиса и нежно-нежно любил бы ее.
Один-единственный, да и тот готовый свалиться с ног от усталости, официант предложил Пандоре орехи и чипсы, но та отрицательно покачала головой, поскольку была занята тем, что смачно высасывала из конфеты жидкую начинку.
– Кстати, ты кто – хуту или туту? – поинтересовалась она у официанта.
– Прошу меня извинить, но туту – это балетная пачка, – шепнула ей Шелли, чувствуя, что готова сгореть от неловкости. – Вы, наверное, имели в виду тутси. Племя в Восточной Африке, – добавила она, когда Пандора окинула ее надменным взглядом, от которого ей тотчас захотелось втянуть голову в плечи и провалиться сквозь землю.
– Я не голодна, – сказала Пандора и театральным жестом отослала официанта прочь, после чего ее длинные, идеальной формы ноги на мгновение раздвинулись, подобно ножницам, а затем вложились снова.
– Наверное, это из-за вашего носа, – прокомментировала Шелли, заметив тонкое кольцо белого порошка вокруг левой ноздри собеседницы. – Не думаю, что если вы втянете в себя половину Боливии, это пойдет на пользу вашему здоровью.
Выходит, Кит не лгал ей, когда говорил, что по сравнению с его дражайшей половиной Курт Кобейн показался бы членом общества трезвости.
Пандора сверкнула очами.
– Вижу, что ваш Китсон Кинкейд, или Руперт Рочестер, как он себя величает, наговорил вам обо мне самых невероятных небылиц, – заявила она и порылась в сумочке в поисках платка, чтобы стереть с носа свидетельство своей пагубной страсти. – Похищение ребенка – это тяжкое преступление. И он за него заплатит! – Ее ярко накрашенные губы скривились от отвращения. – Мы прилетели сюда через Париж, где я получила срочный ордер, который также действителен и здесь, на Реюньоне. Так вот, согласно ему, право на ребенка принадлежит мне и только мне. Я уже проинструктировала моих помощников, чтобы они предложили мятежникам за Матильду миллион долларов. А еще бандитам будет предложена некая дополнительная сумма, чтобы только они оставили у себя Кита. Согласитесь, гениальная идея. Самый эффективный способ добиться того, чтобы этот говнюк больше никогда не увидел моей дочери.
Услышав такие речи, Шелли почувствовала себя несчастной. Надо же, как жестоко она ошиблась, причем не в первый раз. Черт, ей в срочном порядке надо вступить в партию наивных дурочек, тех, кто не видит дальше собственного носа. Все, что ей рассказывал Кит, – чистая правда, от начала и до конца. Шелли была готова рыдать от ужаса. Она даже издала характерный звук, какой обычно издают пассажиры автомобиля за секунду до того, как врезаться в дерево или придорожный столб. Да, вот во что превратилась ее жизнь – в нечто вроде жуткой автомобильной аварии, поглазеть на которую останавливаются зеваки, а поглазев и ужаснувшись, предпочитают поскорее убраться прочь.
Впрочем, всегда останется кто-то, кого хлебом не корми, дай пощекотать себе нервы, рассматривая кровавое месиво. Шелли разглядела за остатками сцены бара пару толстых волосатых ног в трусах по колено (сами трусы имели довольно странный рисунок – на них вперемешку с желтыми пляжными шезлонгам красовались смуглые гавайские красавицы), и ей тотчас сделалось муторно.
– Тебе еще не надоело нас снимать, а, Тягач?
– Нас снимают? – возмутилась Пандора. – Немедленно прекратить!
Она щелкнула пальцами, и сладкая парочка ее приспешников, круша на своем пути столы и стулья, словно два танка, бросилась на Тягача. У того тотчас испуганно забегали глазки.
– Я тут ни при чем, – пискнул он, словно нашкодивший щенок. – Это все Заноза. Я же говорил, что она двуличная стерва.
Стоило оператору оказаться на достаточном расстоянии от режиссерши, как он тотчас выплескивал все, что накопилось в его душе.
– Не удивлюсь, если именно она в погоне за сенсацией подстроила этот кошмарный циклон и военный переворот. Ей любой ценой нужна слава!
Шелли уже давно уяснила, что от Тягача толку мало – за исключением разве что производства кишечных газов (эти мелодичные выхлопы он обычно именовал "анальными дуновениями"). Зато режиссерша была сродни оператору гильотины – вот кому требовался крупный план душевных мук. – Где она? – потребовала ответа Шелли.
Пандора в сопровождении своих горилл направилась к тому, что еще совсем недавно было регистрационной стойкой отеля. Тягач, который по-прежнему дрожал мелкой дрожью, указал на кусты. Шелли решительно отбросила в сторону сорванные ураганом пальмовые ветви.
Обычно верхняя губа потеет только в кино, потому что злодеям, как правило, удается сохранить присутствие духа.
– Ага, не иначе как тебе захотелось сняться крупным планом! – воскликнула Габи и направила на нее камеру.
– Габи Конран, – прищурилась Шелли. – Какое удачное имечко! И где только твое самоуважение?
Но режиссерша лишь пожала плечами и оглянулась по сторонам.
– Ой, оно где-то здесь, под кустом!
– Это ты настучала на Кита? Это ты надоумила мятежников потребовать за Матильду выкуп? Не говоря уже о том, чтобы заманить сюда Пандору?
– Разумеется! Чтобы зритель наложил в штаны с радости, – как ни в чем не бывало ответила Габи – она не только не раскаивалась, но и была ужасно довольна собой. – Ведь что для зрителя самое главное? Приятно пощекотать себе нервы. Иначе с какой стати ему таращиться на молодые, загорелые тела тех, у кого в этой жизни есть все, что душа пожелает? Кроме зеленой зависти, это ничего не вызывает. Зато если у героев облом, если у них полная невезуха – вот тогда народ не оторвать от экрана, – сделала вывод Габи с видом бухгалтера крематория. – Телевидение – это бассейн с пираньями. Кстати, я должна тебе следующую часть твоих денег. На, держи, здесь двадцать пять тысяч фунтов! – Она вытащила из сумочки на длинном ремне толстую пачку денег. – Небольшой стимул, чтобы ты снова полюбила телекамеру, – добавила режиссерша и наставила на Шелли объектив.
– Немедленно опустите камеру!.. Или у вас есть страховка и предсмертное желание? Кит и Матти сейчас прикованы к радиатору в каком-нибудь подвале и вынуждены с голоду ловить крыс или же грызть пальцы на собственных ногах! – воскликнула Шелли и выхватила у режиссерши деньги. – А это мне компенсация за расторжение контракта. Поиграли – и хватит. Пора браться за ум. – Габи схватила ее за плечо.
– Если ты не пойдешь на сотрудничество, мне ничего не останется, как использовать кадры, снятые тогда в лимузине! В самый первый день. Скрытой камерой. Вот где зритель будет пускать слюнки, обещаю.
Шелли не сразу поняла, о чем она, а когда поняла, то потеряла дар речи. Но тут за нее вступился Молчун Майк – возмущению миниатюрного звукооператора тоже не было предела. Шагнув вперед из-за спины Тягача, он снял наушники и впервые за все это время не только открыл рот, но и подал голос.
– А как же ее контракт? – произнес он с певучим ирландским акцентом. – Ведь там четко сказано: никакой клубнички, никакого секса.
– Ну, я бы не назвала это сексом. Просто Кит полакомился тогда сладкой карамелькой на букву П.
И тогда уже Молчун Майк снял свой микрофон и отключил батарею.
– Это ты приказала нам с Тягачом спрятать между рифов дохлую собаку – видите ли, тебе приспичило заманить туда акулу. Это ты насыпала Шелли в тарелку перца, чтобы ее стошнило… Это по твоему распоряжению мы с ним стибрили одежду Кинкейда с острова… А кто, как не ты, притворялся, будто хочет спасти Шелли от Тягача, чтобы она тебе доверилась? А сколько других приколов и подставок было, нет, ты вспомни! – Габи с Тягачом онемели, слушая, как этот коротышка, заикаясь, выкладывал как на духу все их тайны. – Но я никогда, повторяю, никогда не давал согласия снимать порнуху. Черт, что обо мне подумает родная мать? Перевороты, циклоны, никакого, даже самого дерьмового пива в баре – пошла такая работа в задницу! С меня хватит!
– Знаешь, когда ты молчал, карлик, ты мне нравился гораздо больше, – прошипела Габи, а затем вновь отдала команду оператору: – А ты чего уши развесил, дебил? Можно подумать, не знаешь, как обращаться с этой хреновиной! – И она указала на микрофон, демонстрируя знание технической стороны дела.
Тягач злорадно покачал головой:
– Не умею и не могу. Согласно правилам профсоюза. Так что, боюсь, шоу должно закругляться. Пойду-ка я лучше сосну часок-другой, – громогласно объявил Тягач, зевнув во весь рот, и направил свои могучие стопы вслед миниатюрному звукооператору.
Шелли, которая к этому моменту обнаружила местонахождение своих голосовых связок, испустила нечто похожее на долгий, испуганный вой.
– Нас? Скрытой камерой? В лимузине? О Боже!.. Тягач прав. Это не документальный фильм. Это порнуха.
– А ты как думала? Что еще интересно смотреть народу по "ящику"? – спокойно отреагировала Габи и продолжила снимать.
– Не выйдет. Я покажу, что интересно народу. – Не в силах больше сдерживать душившую ее злость, Шелли вскарабкалась напомост и столкнула камеру вниз.
Груды мертвых тел, разграбленные деревни, убитые горем отцы – подобное никогда не трогало сердца Габи Конран. Однако в следующее мгновение с ее губ сорвался душераздирающий вопль:
– Нет!
И надо же, чтобы в этот момент на сцене во всем своем великолепии показался Доминик, хотя уже в несколько ином амплуа – новая версия Друга, исправленная и дополненная. Доминик успел принять душ и привести себя в порядок; он весь, словно райский сад, благоухал лосьоном "Калвин Клайн", а его узкие брюки – Кит еще называл их контейнером для перевозки контрабандного винограда – вполне позволяли проводить на нем уроки анатомии. Вот кто явно был готов для съемки крупным планом.
Увидев, как Шелли разбивает вдребезги камеру, он в ужасе застыл на месте, открыв от удивления рот, после чего его интерес к ней скукожился быстрее, чем проколотый воздушный шар.
– Ты разбила камеру?! – возмущенно заорал Доминик. Казалось, его настроение совершило прыжок без парашюта. – В самый важный момент всей моей жизни!.. Неужели мне всю жизнь учить этих жирных старых кляч, этих vieilles peaux кувыркаться здесь, в бассейне? – кипятился он, словно штыком тыча Шелли в лицо пальцем. – Это был мой шанс быть замеченным, шаг на пути к мировой славе!
Прежде Шелли ни разу не обращала внимания на его голос – пронзительный, как бормашина, и такой же мучительный. Внезапно он стал ее раздражать, она даже поймала себя на том, что ей ужасно не хватает протяжного американского говорка Кита.
– Так, значит, ты потому и увивался за мной, пытаясь соблазнить, чтобы только твою физиономию показали по телику? – спросила его Шелли в растерянности.
– Мой Бог! Да что бы я кого-то соблазнял! Я же француз! Женщины сами падают к моим ногам!
– Что-что? Они все как одна пьяны?
И Шелли поняла, что французский шарм подобен майонезу – сам по себе он даже слегка противен, если к нему ничего не прилагается. Выходит, Кит был прав, когда говорил, что терпеть не может француза-инструктора. Собственно говоря, он во многом был прав.
– Иди-ка ты лучше попей водички из своего биде, красавчик!
– Как ты смеешь прогонять Доминика?! – не выдержала Габи. – Я не позволю, чтобы ты загубила мою концовку, слышишь, дура проклятая! Она сняла с носа свои грязные очки и принялась их протирать о рубашку, а сама тем временем, злобно пришурясь, сверлила Шелли взглядом, словно хотела прикончить ее на месте.
– Такие, как наш Доминик, на дороге не валяются. Вот кто, можно сказать, само совершенство – никаких недостатков!
Шелли заметила, как массовик-затейник расцвел от удовольствия и даже гордо вскинул голову: мол, знай наших!
– Не кажется ли тебе, что думать, будто ты само совершенство, уже само по себе существенный недостаток? – возразила Шелли. Например, Кит прекрасно знал, что он сам не подарок, и не пытался строить из себя бог весть что. – Да известно ли тебе, чего хочется женщине? Мужчина, который совершенен ровно настолько, чтобы понять, почему совершенна она сама.
– Эй, кончайте базарить, черт вас возьми, мне нужна концовка! – Габи, словно хирург лазерным скальпелем, врезалась в их разговор и прыгнула на помост. – И я от вас ее добьюсь, вы мне ее обеспечите как миленькие. – Она схватила Шелли за руку, едва не вывернув ей конечность. – Доминик – это французское противоядие твоему оборзевшему неотесанному янки Кинкейду. Он олицетворяет собой утонченную европейскую культуру. Кинкейдже ходячее воплощение всего худшего, что есть у Америки, приземленная душонка, никаких высоких порывов!
Что ж, возможно, она права, никаких высоких порывов за Китом не числилось, зато Шелли с неожиданной болью в сердце поняла, что именно эта приземленность и привлекала ее – она была даже готова расцеловать землю, на которой Кит так прочно стоял обеими ногами. К горлу подступил комок. Шелли посмотрела на себя в зеркало, висевшее над стойкой бара. Вид был нездоровый, желтушный. Это означало одно из трех: она съела несвежую устрицу, вот-вот сляжет с гриппом или же по уши влюблена.
– Габи, ведь мы женщины – значит, сестры. Что случилось? Ты сама всегда говорила, что мы должны быть заодно. Что случилось, какая муха тебя укусила, с чего это ты вдруг пытаешься вести себя, как те мужики, которых ты всеми фибрами души ненавидишь?
Но Габи не слушала ее, предпринимая отчаянные попытки оживить камеру.
Шелли бросилась к своему бунгало собирать вещи. Земля под ее ногами ходила ходуном, словно водяной матрац; казалось, будто здания раскачиваются из стороны в сторону. И хотя после сидения в душном бункере Шелли вновь оказалась на солнце и свежем воздухе, на душе у нее было мрачнее, чем в сюжете романа "Грозовой перевал".
Сначала ей почудилось, будто она слышит рокот прибоя, но вскоре поняла: это дорогу к пляжу перегородили армейские броневики и полицейские фургоны. Курорт – некогда райское место, с портом и укромными лазурными бухтами и бухточками – теперь заполонили пушки, гаубицы и минометы. В некогда романтичной, напоенной тропическими ароматами роще, ощетинясь антеннами радаров, притаились два армейских грузовика в камуфляжных разводах. Шелли так расстроилась, что даже не заметила, как налетела на двух горилл, прибывших с Пандорой, – так называемые посредники как раз возвращались из разведывательной вылазки.