- Я о другом. Только попробуй выслушать то, что я скажу без скандалов и обид. - И он посмотрел на меня взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. - Твое присутствие здесь усложняет мои задачи. Я все время должен о тебе думать: что ты ждешь, что у тебя нет денег, что ты без меня не ела, что ты хочешь купить себе туфли. Я абсолютно несвободен. Понимаешь? Меня пригласили поехать на яхте. И решать надо было прямо на месте. Там важные люди. Крис Нортон… Мне надо было поехать! Но я не мог. Потому что тебя не предупредил.
- Ты мог бы мне позвонить… - неуверенно сказала я.
- Это унизительно для меня! - Он резко сел на постели. - Как будто я отпрашиваюсь у жены! Как маленький!
- Извини, что я есть… - ответила я ядовито и повернулась на другой бок. - В следующий раз поезжай. Считай, что теперь я в курсе, что ты можешь куда-то пропасть. Спокойной ночи!
- Давай-ка решим так. Если денег хватит хоть на один билет - ты сразу же полетишь домой.
- Ну и прекрасно, вот и полечу! - огрызнулась я, глотая навернувшиеся слезы.
- Вот и полетишь! - и он тоже повернулся ко мне спиной.
Но с деньгами стало только хуже. Чургулия собственноручно занялся связями с общественностью и о хлебе насущном беспокоиться перестал. Он не рисовал больше на улице. Он устраивал свою судьбу. А на ужин его частенько приглашали какие-то неизвестные мне знакомые. Меня ему брать с собой было неудобно, потому что приглашение получал только он.
Кофе у меня закончился. Утро начиналось со страданий.
Теперь кофейком меня угощал Денис. С часу до трех у него был большой перерыв между репетициями. Мы встречались в кафе Опера-хауз недалеко от театра, где все официанты в промежутках между выполнением заказов пели известные арии из опер. Я пила капуччино, уповая на калорийную сытность молочной пены. Дениска со своей украинской щедростью иногда заставлял меня съесть пирожное. Это было самое большое удовольствие из тех, которыми награждала меня Америка.
- Денис, я попала в какую-то мышеловку, - пожаловалась я ему. - Мне срочно надо найти работу. Как думаешь, куда меня могут взять?
- Может быть, няней? - предположил он, неуверенно пожав плечами. Ему с его профессией никогда и в голову не приходило, что можно искать какую-то работу не по специальности. - В русскую семью.
- Я детей никогда близко не видела, - с ужасом сказала я. - Я их вообще боюсь.
- Официанткой? - недоверчиво посмотрел он на меня.
- Я боюсь, что я чего-нибудь не пойму.
- Ой, слушай, я когда только приехал сюда, по-английски ужасно говорил. Обедал в ресторанчике. Счет попросил. Официант был такой красивый парень, итальянец. И смотрю - он пропал куда-то. Нет его и нет. Мне уже убегать пора. Сижу, башкой кручу. Вдруг - бах, он появляется и несет мне на подносе бокал с молоком. Это еще что, говорю. Счет давай, "билт"! А он так покраснел. Мне показалось, говорит, вы сказали "милк". А у нас не было. Я напротив в магазин бегал… Я ржал. Чуть не умер. Так и ты, чего-нибудь не то еще принесешь. Выгонят к едрене фене. Даже не знаю…
- Мне бы по специальности… Она у меня молчаливая. Но работаю я руками неплохо. Может, в мастерские какие… художественные.
- А в театре? Как я не подумал! Евочка, я узнаю. Там же постоянно чего-то делают! Декорации там, костюмы. Сегодня же узнаю. - Он с энтузиазмом тряхнул белой челкой, потер руки и молодецки похлопал меня по плечу. - Ничего, не тужи! Что-нибудь придумаем! Где наша не пропадала!
За океаном судьба улыбнулась мне впервые. И улыбнулась она губами Дениса. Он устроил меня в театральные мастерские. Все-таки Денис был солистом балета. Он танцевал принца, а глава пошивочного цеха седовласая Кэтрин Бэтчелер была его ярой поклонницей. Он передал меня ей с рук на руки и, склонившись к ее украшенному массивной клипсой уху, как мог, объяснил мою щекотливую ситуацию. Она слушала его и, глядя на меня, сосредоточенно кивала. Кэтрин было около шестидесяти, она улыбалась мне восторженно, ловя круглыми очками отсветы ламп дневного света, и вела за собой через просторные залы костюмерных.
Труд мне предстоял совершенно неквалифицированный. Но двадцатку в день я гарантированно имела. Вместе с китайским парнишкой Нао мы перетаскивали на середину зала громадные рулоны с вишневым бархатом, разматывали их в четыре руки по всему полу и раскладывали на них лекала. Потом приходил Рэй, наш непосредственный контролер и разрешал нам резать. Все оставшееся время я кромсала бархат. К концу дня мне казалось, что бархат сделан из листового железа. И все-таки я работала по специальности. Здесь я почувствовала, что ко мне возвращаются силы. Люди, которые здесь работали, были мне понятны и знакомы.
Чургулия моих трудовых подвигов старался не замечать. Но я уже не нуждалась в его одобрении. Когда вечерами он вдруг вопреки устоявшимся традициям оставался дома, я щедро делилась с ним своим ужином. И он, не моргнув глазом, съедал его. Мне было не жалко. Я ощущала, что в этой жизни способна постоять за себя сама. И кофе купить себе на собственные деньги. И фруктов, по которым так истосковался мой ослабленный американским гриппом организм. И подкрепить угасающие силы бедного гения, моего целеустремленного мужа.
КАРТИНКА С ВЫСТАВКИ
Любовь - это энергетический обмен, говорила нам незабвенная Эльга Карловна. Если же обмениваться нечем, то какая же это любовь…
Днем мы совсем не виделись. А ночи по-прежнему проводили вместе. Но давно уже не наведывались ко мне ни Атос, ни Арамис. Им некому было подыгрывать. Ведь между мною и Чургулией ровным счетом ничего не происходило. Чтобы обмениваться энергией, для начала неплохо было бы ее иметь. Но Чургулия полностью сублимировался в творчестве. А я… Целыми днями я теперь ворочала по полу тяжелые бархатные рулоны. Заниматься аналогичными действиями дома мне в голову не приходило. Там хотя бы за это платили.
Муж к тому же у меня был с принципами. Прикоснуться ко мне лишний раз боялся, как будто бы мы играли с ним в спортивную игру, в которой за касание назначаются штрафные баллы.
Удивляться мне было нечему. Так оно было всегда. Сближения случались с нами только на мраморе. Мы никогда не целовались на эскалаторе. Никогда не ходили по улицам, обнявшись. Он никогда не сажал меня к себе на колени при людях. А когда мы прощались с ним, то он просто махал мне рукой. Мне казалось, что я постоянно живу в условиях телесного бойкота.
Даже Денис умудрялся дать мне больше. Постоянно чмокал меня в щечку при встрече, дружески клал мне руку на плечи, гладил по голове, брал за руку. И все это получалось у него легко и естественно. И я чувствовала, что отогреваюсь после ледяного отчуждения собственного мужа.
Я знала, что Мавр нервничает. Что изводится по поводу собственной значимости как художника. Чувствовала, что ему нужна поддержка. Мне столько раз хотелось просто обнять его и помолчать вместе. Но когда я к нему подходила, он каждый раз как-то ускользал. Мне казалось, что он боялся моей жалости. И в этом своем странном страхе не думал даже, что мне, может быть, нужно, чтобы он пожалел меня. Да что там пожалел! Просто постоял со мной рядом и поделился со мной кусочком своей энергии, без которой любовь не любовь.
Когда однажды глубоким вечером муж мой вернулся домой с очередного налаживания связей с американской общественностью, я почему-то почувствовала, что сейчас что-то изменится. Потому что он смотрел на меня, а не мимо. Потому что взгляд его горел. Потому что лицо его опять казалось мне прекрасным. И я, конечно, не ошиблась.
- Ее взяли на выставку, представляешь! - он счастливо улыбнулся, закинув голову назад. И тут я поняла, как страшно он устал. Какой груз ответственности на себя взвалил. И у него получилось! Я всегда знала, что он гений.
- Поздравляю! - искренне порадовалась я, вылезая из-под одеяла, где я уже полчаса как крепко спала.
- Только надо название придумать… Английское… Чтоб никто не испугался. - Он начал возбужденно ходить по комнате. - А на выставке, говорят, их хорошо раскупают. И пресса туда обычно приходит. Молодые художники. Нестандартные темы. - Потом повернулся ко мне и радостно сказал: - Так что скоро, Ева, ты сможешь вернуться домой.
- Спасибо, - сказала я, и улыбка испарилась с моего лица. Я спрятала глаза, уставившись на складчатую, как Анды, простыню. - А как же ты?
- Кстати, об этом я и хотел с тобой поговорить, - с этими ужасными словами, он приземлился рядом со мной на матрас. - Если я останусь, мне выгоднее быть свободным.
- В каком смысле свободным? - не поняла я.
- Перед твоим отъездом нам надо развестись. Ну… Якобы, конечно.
- Нам? - я соображала ужасно туго. - Развестись?
- Не по-настоящему. На бумаге. Ну что ты так испугалась, глупая? - Он посмотрел на меня с удивлением. - Потом все восстановим. Я здесь устроюсь и… Ты пойми! Если у меня все получится с работой, то надо будет как-то здесь закрепиться. Чтобы продлили визу, мне надо оформить фиктивный брак с американкой.
- С какой американкой? - тихо спросила я, глядя в его украшенные золотом глаза.
У меня почему-то ужасно разболелся живот. Язву я себе что ли нажила в этой проклятой Америке…
- С какой-то! - С раздражением ответил он и встал с матраса. - Не знаю с какой! Я устроюсь. И тогда мы поймем, как нам жить дальше! А когда смогу, я вызову тебя обратно. - Он распалился и смотрел на меня как архангел Гавриил. - Но для этого мне нужна свобода! Я уже все узнал. Как это делать. Куда идти. Во сколько. И кому заплатить.
- Зачем ты тогда вообще на мне женился? - спросила я угрожающе тихо. - Зачем ты поставил себе эту хренову печать в этом гребаном паспорте, если для тебя это ничего не значит?
- Я не понимаю, - он нервничал, - почему ты ведешь себя как ребенок? Ты? Взрослый человек с мужской профессией! На сегодняшний день нам выгоднее быть не вместе. Так делают сотни эмигрантов. Но мы что? Склеены с тобой? Мы же не сиамские близнецы - жизненно важные органы не затронуты! Можешь ехать домой, Ева!
- А у меня затронуты. А вот я, дура, думала, что семья - это на всю жизнь, - прошептала я, глотая железный шар, - в болезни и в здравии, в печали и в радости.
Боже! Как я ненавидела себя в тот момент за то, что губы мои дрожат и едут куда-то на сторону, за то, что спазм в горле заставляет мои слова звучать с драматизмом оскорбленной интеллигенции. Но я ничего не могла с собой поделать! Как на кроссе, хоть стреляйте, а я не могу бежать быстрее. Мне так хотелось казаться гордой и неуязвимой. Но меня проняло насквозь. И понесло по самой тупиковой из всех дорог, я начала себя отчаянно жалеть. Жалеть себя. Жалеть о нем.
- Ева! Ева! - он повысил голос, как учитель, которого не слушают. - Ты понимаешь меня неправильно! Я же говорю тебе - фиктивно. Фиктивно! Так будет лучше для всех! Что я буду делать в Питере со своим дипломом? Заборы красить? Ты обо мне подумала?
Я упрямо молчала. Живот, как перед экзаменом прихватило еще сильнее. Я понимала, что жизнь поворачивается ко мне задом, да еще и нагло закидывает подол. А человек, называвшийся моим мужем, продолжал вкручивать мне мозги на повышенных тонах.
- Люди вообще одиноки. Каждый из нас один на один со своей жизнью и смертью, Ева. Не надо за меня цепляться. Очнись! - Он неприятно на меня пялился слишком широко распахнутыми глазами. - Ты - это ты. Я - это я! И не потому, что я сволочь. А потому что так устроена жизнь! И чем раньше ты это поймешь, тем будет для тебя лучше!
- И что ты мне предлагаешь? - просипела я сдавленным голосом. - Куда мне деваться? Где мой билет домой?
- Я же уже сказал тебе! - рявкнул он так, что я втянула голову в плечи. - Первое, что я сделаю, когда будут деньги куплю тебе билет. Но пока что их у меня нет!
Я легла в постель и накрылась одеялом с головой. Если ты не можешь изменить ситуацию - измени свое отношение к ней. Я старательно попыталась заняться самоанализом. Но у меня ничего не получалось. Мне было жалко себя до омерзения. Я представила, что должна буду сообщить обо всем родителям. Ну они-то, положим, будут только рады. И радость их будет для меня унизительной. А друзья? Как была уязвлена моя гордость. Я не справилась с миссией жены художника. Чургулия меня бросил. Мне остается сделать выбор либо сообщить всем об этом, либо вообще с ними со всеми никогда не встречаться. Но как же мне с ними не встречаться? Ведь только они у меня и остались. И мне ужасающе захотелось домой. Срочно. Сейчас. Первым самолетом!
Я - это я. Ты - это ты. Мы не сиамские близнецы. Вот только условия диктовать теперь буду я.
Я шмыгнула носом. Вытерла слезы о подушку. И вынырнула из-под одеяла, чтобы начать наконец диктовать свои условия.
Вот только Чургулии дома не было. Он, видите ли, вышел пройтись. Все-таки характер мой он за неполные два года наших отношений худо-бедно узнал.
У меня появилось время подумать и остыть. Может быть, он прав? Если бы он попытался поговорить со мной спокойно, если бы не старался меня в чем-то обвинить, я, возможно, смогла бы его понять быстрее. Дать ему возможность устроиться? В конце концов, почему бы и нет.
Я погрузилась в мечты о доме. Мама, папа, где вы? Как хорошо, что вы за меня не переживаете, что вы не в курсе всех нелепых подробностей моего пребывания на Диком Западе. Что, судя по всему, я такая женщина, от которой хочется побыстрее избавиться. Отправить домой, чтобы не мешала. А я-то чувствовала себя чуть ли не декабристкой, когда до одурения резала жесткую ткань. Вот так же и в моей дурацкой жизни - то, что казалось бархатом, обернулось жестким листовым железом. Как я хочу вернуться! Вернуться и забыть, что все это со мной произошло. А вот обратно вызывать меня не надо!
Больше всего мне сейчас хотелось вернуться домой. Именно одной. Лечь в свою девичью кроватку. Задернуть розовые шторы с невинными Микки-Маусами. Зажечь собственноручно сделанное бра в виде бронзового цветка. И ощутить всю прелесть защищенности. А главное уверенности в завтрашнем дне. То, чего Чургулия дать мне не мог.
Мечты о доме были прекрасны. А потому я успокоилась, будто бы и вправду возвратилась в свой дом на проспекте Ветеранов.
Когда Чургулия вернулся, мне уже нечего было ему сказать. Я даже вспомнить не могла, какие такие условия собиралась ему диктовать. Теперь я ему даже сочувствовала. Он несет ответственность перед своим талантом. Остается только порадоваться, что меня Бог такой ношей не наградил.
А потому спокойно отдала ему свой паспорт для оформления развода. А он его преспокойно взял. И мы сделали вид, что ничего особенного не происходит.
* * *
На открытие выставки я приглашения не получила. Я все ждала и ждала. Ждала до последнего. И в конце концов, торжественно подавая Гэбриэлу чистую рубашку небесно-голубого цвета, не выдержала и спросила сама.
- Ты же работаешь, - пожал он плечами. - Разве же ты сможешь?
- Ради такого случая, думаю, смогу, - ответила я ему уверенно. - Поработаю в перерыв, уйду пораньше. Я и Дениса хотела пригласить.
- Что же ты мне раньше не сказала? - недоуменно посмотрел на меня Чургулия, заправляя рубашку в штаны. - Даже не знаю, можно ли будет туда просто так пройти.
- Ну это же не спектакль. А выставка! - возразила я, поправляя ему воротник. - Ладно. Как-нибудь сами пройдем. Можешь не беспокоиться.
- Не знаю. Смотри сама, - с сомнением в голосе сказал мой муж. И помахав мне рукой, хотя он и стоял в полуметре от меня, Мавр стремительно выбежал из квартиры.
Дениска на мое предложение откликнулся легко. Тем более что выставку устраивала Маша Арчер, которую он прекрасно знал. Из театра мы выехали вместе. В Америке без машины совсем невесело. И я была очень рада, что Денис был в этот день на своей "Хонде".
По словам Дениса, Маша Арчер немного говорила по-русски. Из России когда-то приехала ее бабушка. Она проявляла какой-то специальный интерес ко всему русскому. Язык начала учить уже взрослой. Просто из интереса к своим корням. А потому и с Денисом была особенно мила и ходила на многие его спектакли, на которых я, кстати, все еще ни разу не побывала.
Прошли мы на выставку без всяких проблем. Сложности Чургулия явно преувеличивал. Публики было на редкость много. Я огляделась по сторонам и немного приуныла. Дамы были ухожены и нарядны. Джентльмены лоснились от загара и свежевыбритости. А я… Я сбежала с работы, отпросившись у Рэя и умолив своего напарника Ноа отказаться ради меня от аппетитного китайского обеда. Я была в вечных своих джинсах, иссиня-белой футболке и черном пиджачке с чужого плеча. Обычно я чувствовала себя в этом прекрасно. В этом тоже был свой стиль. Но сейчас я казалась себе Золушкой-замарашкой. Так захотелось сменить привычный наряд на вычурно-роскошный. Я же женщина… И если меня одеть… И я незаметно стянула резинку с волос, собранных в низкий хвост. Тяжелым шифером они разлеглись на плечах.
- Я выгляжу ужасно? - откровенно спросила я у Дениса.
Он удивленно поднял брови. И легонько пихнул меня в бок.
- Не комплексуй! - Прошептал он возмущенно. - Да ты лучше их всех! Ты здесь одна настоящая. Выше голову! Это пусть они поежатся в своих дурацких платьях!
- Спасибо, дорогой… - рассмеялась я и благодарно сжала руку, на которую я опиралась. - Только что-то они ежиться не начинают…
- Ничего, сейчас начнут, - успокоил Денис, оглядываясь по сторонам.
По стенам висели совершенно неописуемые полотна. Первым, на чем я задержала взгляд, оказалась абстракция с волнующе-неприличными ассоциациями. Пейзаж с лесистым ущельем и двумя туманными холмами на заднем плане явно имел эротический подтекст и любовно назывался Mother Earth.
Я вытянула шею и стала озираться в поисках картины своего мужа. Мне показалось, что я углядела в этом водовороте красок нечто предгрозовое. Я подтащила к картине Дениса.
- По-моему, у него не все дома, - сказала я снисходительно, чтобы скрыть восторг. Это мрачно-лиловое творение моего гениального супруга кольнуло прямо в сердце. И стало больно, что я дала ему свой паспорт для развода.
- Да. Дома явно не все, - задумчиво протянул Денис. - По-моему, ему страшно, что кто-то от него уходит. А он чувствует себя заброшенным ребенком. Может, это он про тебя?
- Я его, Дениска, не бросаю. Это ведь он меня домой решил отправить.
- В воздухе гроза, - глубокомысленно подметил Денис, глядя на картину и склонив голову набок.
- Это не я, - повторила я твердо. И неожиданно все поняла. - Это вдохновение. Он всегда боится, что оно его оставит. А без него он беспомощен, как ребенок. Скорее всего так. А вообще-то, знаешь, он ничего такого и не думал. Он просто рисовал. Ночью однажды проснулся и начал. Озарило. Раньше с ним такого не бывало. Растет, гад.
- Да. Талант. А где он, кстати? Поздравить надо бы… - Дениска оглянулся. А потом повернулся ко мне, вдруг крепко взял меня за руку и молча впился в мои глаза.
- Куда? - спросила я, когда он стремительно потянул меня за собой.
- Пойдем, - решительно сказал он, - выпьешь шампанского.
Я жалобно оглянулась назад, туда, где висела наша картина. Уходить из того угла не хотелось. И тут я заметила Чургулию. Он возвышался над толпой. Его ржаная голова, небесно-голубая рубашка и благородный профиль наполнили меня порочной гордостью собственника. Я уже хотела махнуть ему рукой. Но замерла.
Он чуть наклонился и задумчиво поцеловал какую-то блондинистую голову. Это еще чья? И как это вообще возможно?