– Не только к себе. Двойки ставила, на зачетах валила. Зато экзамены все ее группы хорошо сдавали. Поиздеваться могла. У нас парнишка есть деревенский. Как-то сказал: "Надо в магазине яичек купить". Она услышала и при всех: "Яички у тебя между ног висят. А куры несут яйца". Он побагровел от смущения. Ту же Юльку обидела: "Посмотрите на Титову, у нее лицо долго не постареет – жира в щеках много. А у Ивановой мордочка постная, в тридцать лет будет в морщинах". Я от нее впервые услышала, как мать обзывают. Нам, чужим людям, рассказывала: "Я своей мамаше, идиотке, говорила: "Разрабатывай кисть после перелома". Кольцо резиновое купила. Но ей лень было. Так калекой уже двадцать лет и требует у меня ухода и жалости. А за что жалеть?" Причем это она не просто так, а по теме занятия, когда объясняла что-то про кости. И, веришь, все, проиллюстрированное ее гадостями, запоминалось очень крепко.
– Верю.
– Ей было далеко за шестьдесят. Она мечтала о пенсии. Но работать на кафедре совсем некому, ее каждый год уговаривали остаться. Она нам жаловалась, что без любви в старости жизнь теряет смысл. Не скрывала, что ей еще нужен мужчина. А сама черт знает как одетая, седая, лохматая, в дырявых шлепанцах. Мы хихикали. И вот как-то пришла Ирина Алексеевна на занятие в черном платье, туфлях на шпильке, с ниткой приличного жемчуга на шее, с завитыми волосами, подкрашенная. Мы офонарели. Она действительно имела право претендовать на мужское внимание. Как выяснилось, уже на внимание некрофила.
Игнат немного помялся, но не сдержался и выпалил:
– Ты ему не сочувствуешь? Он больной. А ты на него охрану натравила. Пусть бы сделал свое дело и сам мужиков позвал.
– Между прочим, на первом курсе он был поразительным скромником. Мы думали, голубой. Потом, насколько я поняла, начал спать с Надеиной. И в этом семестре уже вовсю приставал к маленьким тоненьким блондинкам. Юльку чуть не изнасиловал. Ирина Алексеевна не ошиблась – он пытался напоить девчонку. Но не учел, что Юльке для потери сопротивления нужно бутылку водки принять, а не бутылку шампанского. Поэтому я ему не сочувствую, нет.
У Игната появилось ощущение, будто его взялись переводить через дорогу и неожиданно толкнули под автобус. Или протянули букет свежих цветов и вдруг хлестнули им по физиономии. Машино "нет" прозвучало жестко, слегка насмешливо, совсем как Еленино. Он впервые с момента знакомства с Еленой Калистратовой забыл о ней. И надолго. Парень растерялся. "Я же сделал Маше предложение. Я действительно обязан теперь на ней жениться", – смятенно подумал он. И в очередной раз за этот вечер сам себя не узнал, поцеловав невесту в губы долгим поцелуем. Но ему уже хотелось быть одному – в голове возник хаос. Из него можно было создать что угодно, но Игнат Смирнов был не в силах оценить редкую возможность.
– Ласточка, я пойду.
– Ты не останешься? Сегодня? – непритворно расстроилась Маша.
– Мама всегда ждет меня до двух ночи. Врать ей сейчас по телефону я не в состоянии. Именно сегодня не хочется врать. А завтра в семь утра у меня съемка. Машина придет по моему адресу, сам отсюда я не доберусь. Но я тебе позвоню. Нам надо заявление в ЗАГС подавать.
"Что я несу? – подумал Игнат. – Я перестал себя контролировать. И все время смотрю ей в глаза, прямо-таки тянет. Теперь она уже не отпустит. Мне надо домой".
– Ступай, что ж поделаешь. Еще две недели назад мы о существовании друг друга представления не имели, и ничего.
– Две недели, всего две недели, – бормотал Игнат, одеваясь и обуваясь.
На прощание Маша поцеловала его сама. И эта неуклюжая инициатива растрогала Игната до слез. Правда, нервы сдали, и он всплакнул в лифте. А Маша час плакала, и скатывающиеся со щек капли казались ей сладкими. Она взялась за телефон, чтобы поделиться новостями с матерью, но поняла, что впервые не сможет выразить свои мысли. "Уже не девушка" плюхнулась на кровать и мгновенно заснула. Добравшийся до своей тахты "порядочный человек" тоже сразу нырнул в забытье, хотя собирался до рассвета мысленно виниться перед Еленой Калистратовой за столь скорую измену.
Глава 5
Удача всегда приходит с корзинкой и собирает людей, как яблоки. Маленькие, большие, червивые – потом рассортирует. Но в корзине у нее оказываются все. Кроме тех, что, созрев совершенно, упали на землю. Эти даже без червоточин вынуждены валяться и гнить с того боку, которым больно ударились о твердь. Почему так? И как мне обидно: пролетела мимо удачи, когда она уже приставила лестницу и влезла на верхнюю перекладину…
Из дневника Веры Вересковой
Утром, едва проснувшись, Маша позвонила матери. И все ей рассказала.
– Как говаривала еще моя прабабушка: "Господи, родилась, крестилась, а такого не слышала", – сказала Лиза. – Экзотика. Но тебе сам процесс нравится, дочка? Хотя что там в первый раз может понравиться. В любом случае поздравляю. Отныне без секса ты жить не сможешь. Бывает же! Несколько свиданий, и бегом под венец. Подруги позеленеют от зависти. Бойфренды у них у всех есть, но замуж не зовут. И вдруг единственная Маша, поглядев на которую они считали свое положение не просто сносным, но завидным, невеста. Молодец!
– Мама, ну почему ты всегда все опошлишь, – упрекнула дочь. Она уже забыта, что сама первым делом подумала о реакции девчонок. Но ее мысли собственного самолюбия не царапали. – Какая зависть? Именно за меня все особенно порадуются. Они беспокоились из-за моей неприкаянности.
– Извини, есть пошлость, а есть жизненный опыт. Но готова согласиться, грань между ними подвижная и каждый сам ее устанавливает. И оратор и слушатель.
– Оратор, а оратор, зачем ты скрывала от меня, что подруги моим одиночеством утешаются? – тихо спросила Маша.
– Да мне это только сейчас в голову пришло, – напустила на себя беззаботность Лиза Шелковникова, сообразив, что испортила дочери настроение. – Прости, я иногда свою радость за тебя выражаю человеконенавистнически. Но это только слова.
– Конечно. Всем моим подругам ты сделала много добра, – натужно вспомнила Маша. – Ты денно и нощно радеешь за людей. Но иногда, мам, из тебя такие гадости о них лезут.
– Чем больше радею, тем больше узнаю, – недовольно пояснила Лиза.
– Ладно, забыли. Ты домой-то собираешься? – поинтересовалась Маша.
– Денька через два, три, четыре, как позовешь, – ответила Лиза.
– Ой, перестань, – смущенно хихикнула Маша. – Просто я хочу тебя с Игнатом познакомить.
– Сегодня?
– Ну, сегодня… Вдруг он за ночь передумал… Я позвоню. Хорошо? Не обидишься?
– Разумеется, не обижусь, родная, – стоически вздохнула Лиза. – И терзать тебя по телефону вопросами "Появился? Дал знать о себе?" не буду. Если все-таки не объявится, звони даже ночью. Сразу примчусь. Будем вместе реветь. Но мне почему-то кажется, что он уже набирает твой номер. Как-то глупо у вас все. По поговорке "Настолько глупо, что может и сойти". Благослови тебя Бог.
– Спасибо, – выдохнула Маша и, представив себе, как любимый Игнат Смирнов с кислым видом слушает операторское "Абонент занят", немедленно простилась.
Лиза села в кресло и всплакнула. Этакий короткий слепой летний дождь, когда и вода с неба без туч, и солнце, и радость с удивлением пополам.
– Вот и выросла доченька, вот я и ни к чему, разве что с детьми возиться, – бормотала она. – Столько торопила этот момент, а, оказывается, больно немножко. За годы, пока мы с ней вдвоем жили, все устоялось. И вдруг будто ремонт и переезд разом.
Обострившимся вдруг, как в Машкином детстве, до инстинкта материнским чутьем Лиза Шелковникова понимала, что никуда молодой актер не денется, что подадут они заявление в ЗАГС не сегодня, так завтра. С Машкой все ясно. Но к чему это Игнату? Неделю за руку взять девочку не хотел. Потом возбудился в анатомичке… Подобное человеку и с сочинительским воображением еще переварить нужно. Заставь Лизу сцену в роман вставить, она за полной неправдоподобностью отказалась бы. Но ее Машка врать не станет – принцип. Кстати, с такими, как она, всякая нелепица и случается. Они честно все рассказывают, а им никто не верит. Ладно, пока факт остается фактом – возбудились, переспали. Он сразу не пожалел для девушки руки и сердца. Наверняка больше предложить нечего, самое дорогое собрался отдать. Сгоряча? Молодой, современный, развращенный профессией парень? И тут что-то звериное в ней проснулось. Защитить Машку. Хотя бы взглянуть на этого уникального любовника. В формулу "Он должен жениться, как порядочный человек" Лиза не верила. На ее памяти чаще женились непорядочные.
Она было вскочила, но плюхнулась назад в кресло и подумала: "Дай-ка им еще пару дней, мамаша-воительница. Необходимо выяснить, сможет ли он что-нибудь, не полюбовавшись на труп голой старухи. А Машке секс только на пользу пойдет. Будет знать, зачем нужны мужчины". Тут Лизу сразили горечь и ужас. Она вспомнила дочкины возражения на призыв найти себе сексуального партнера: "Мама, чему ты меня учишь? А ВИЧ? А гепатит?" И вот умная студентка Медицинской академии валится в койку с первым встречным, который даже презервативами не запасся. И что теперь несчастной матери делать? Позвонить Машке и велеть без резинок не подпускать к себе жениха? Поздно. Больше она дочери не указ, у нее Игнат есть. Самой встать в дверях и заявить, что без справки от врача он к невесте не приблизится? Машка вместе с ним уйдет. И еще этот вечный штамп, будто все самое грязное происходит с самыми чистыми, самыми доверчивыми, в основном отличницами. Чушь. Со всеми может случиться. Но почему-то Лизе сейчас было только до чистой и доверчивой отличницы Машки.
От переживаний по поводу своей ненужности дочери Лиза совсем обессилела. Но все же вымучила спасительную мысль. Ведь чувствовало сердце, что надо освободить квартиру? Чувствовало. Теперь влюбленная дочка счастлива. Теперь она невеста. А не было бы дивана, где они с Игнатом предались страсти? Разбежались бы и возненавидели друг друга за то, что не удалось скрыть признаки запредельного возбуждения от мерзости. "Все наоборот, я в колдовской форме, я предвосхищаю события. Нельзя сейчас оставлять Веру", – шептала Лиза Шелковникова, трепетной рукой включая ноутбук.
Игнат Смирнов не лгал Маше. Из графика творческие личности, снимавшие сериал, выбились бесповоротно, но все еще тщились нагнать упущенное, трудясь сверхурочно. Так что к половине седьмого утра невыспавшегося актера с тремя так же открыто зевавшими типами, которым не повезло жить на одних с ним задворках мегаполиса, доставили к рабочему месту.
На съемочной площадке уже вовсю носилась жизнь. В основном на цыпочках в виде толпы всяческих ассистентов, шустрой "хлопушки" и костюмеров. Они загоняли поочередно во все углы толстую рыжую гримершу и хором шипели на нее:
– Иди к нему и извиняйся.
– Так он на ключ закрылся, не пускает, – плаксиво отбивалась жертва атак.
– Скребись, стучись, кайся, отвирайся, но загримируй за пятнадцать минут, – грозно требовали люди.
Игнат остановился возле "хлопушки" – славной девчонки, гордой своей миссией до приступов заносчивости, и поинтересовался:
– Что опять случилось ни свет ни заря?
И неожиданно почувствовал, как в ровно гудевшей от недосыпа голове редкими цветными пузырьками вскипело веселье. По сравнению с пережитым вчера на четвереньках в анатомичке здешние страсти показались ему такой ерундой.
Отвлекшись от охоты на гримершу, несколько человек наперебой объяснили, что, если эта дурында не вымолит прощения у исполнителя главной роли, через час группе придется отправляться по домам на метро. А потом неизвестно, всех разгонят и проведут новый кастинг или кого-нибудь оставят. Одно точно – денег не заплатят.
Незадачливая девица слишком громко сказала второй гримерше, что, по всеобщему мнению, сериал обречен на провал. Потому что "главный герой тянет в лучшем случае на роль своего положительного друга, который всех утешает".
– Разве он соблазнитель? Размазня, вот кто, – констатировала специалистка.
Если честно, она действительно повторила слова большинства, за что теперь это большинство ее и шпыняло.
Услышав про себя такое, нервный старшекурсник актерского факультета рванулся в гримерку, заперся там и на стук реагировал выкриками, вроде:
– Я ухожу немедленно! Я буду учиться как проклятый! И пока не получу диплом, шагу перед камерой не ступлю! Я честно прошел кастинг! Я не хочу быть виновником провала! Я не позволю себе испортить труд сотни хороших талантливых людей, которые соответствуют своим ролям и должностям! В отличие от меня соответствуют!
– Ну, миленький наш, ну, хорошенький, – отчаянно нудила в замочную скважину гримерша, – вы же тут самый-самый одаренный. На вас все держится. Все вас любят. Я про другого артиста говорила.
– Про кого?! – возопил затворник. – С кем ты теперь намерена меня лбами столкнуть?
Рыжая беспомощно оглянулась на группу поддержки, дескать, кандидатуру, быстро. Но тут дверь распахнулась, и все бросились врассыпную. Жалкая заплаканная толстушка обреченно пошла "врать дальше".
Тем временем в декорациях разворачивалась своя трагикомедия. Явно перебравший с вечера режиссер швырнул себя на стул полупустым мешком, нашел точку равновесия и, сжав виски тяжелыми волосатыми кулаками, тупо смотрел на одетую, загримированную исполнительницу главной роли. Актриса изображала одинокие любовные муки, камера работала. Вдруг режиссер поднялся и нетвердо куда-то побрел. Через несколько минут он приплелся назад, вперил в происходившее перед ним яростно-безумный взгляд и рявкнул:
– Отставить крупный план! Девушка у нас лицом не богата. Снимайте его как приложение к бюсту. Вырез ей поглубже сделайте.
Актриса вмиг заголосила и убежала. Режиссер торжествующе захохотал. Народ принялся откачивать ее и нашептывать: "Да он пьян в стельку, ничего не всасывает, он тебя вообще за Янку принял". Яна, игравшая ее сестру, кружила рядом и чутко прислушивалась. Назревал очередной скандал.
– Игнат, я смотрю, у тебя тоже кураж, – тихо обратилась к партнеру по второплановости невысокая тоненькая актриса средних лет.
– Есть немного, завелся от смеха, – признался тот.
– А ведь нам с тобой выпал шанс. Давай не вытаскивать главных в главные, как обычно. Они сегодня трупы. Дернем одеяло на себя вместе. Зритель не поймет, так хоть профессионалы оценят.
И они блеснули.
– Спасибо всем, – прорычал очухавшийся немного режиссер. – Вечером переснимем. Черт с ним, с графиком и бюджетом. Хотят искусства – раскошелятся.
На выходе из павильона партнерша возмущенно бубнила на ухо Игнату:
– Гад. Получается, мы с тобой зря кувыркались. Они к вечеру взбодрятся и будут доказывать, что на них, гениальных, напрасно бочку катили. А мы уже не успеем восстановиться.
– Не успеем, – согласился Игнат. – Был такой фильм – "Федора". Видела? Нет? Не важно, он старый. Там в Голливуде режиссер снимал сцену бала с двумя звездами. И орал на массовку в том духе, что они с трудом заполучили два очень дорогих им лица. Поэтому если хоть одна рожа хоть на миг осмелится их заслонить… Я, когда смотрел, думал: "В каком смысле "дорогих"?"
– Да, мы такие наивные были. Устала я, Игнаша. Мне сейчас в театр на репетицию, вечером спектакль, ночью съемка. Пересъемка из-за всех этих козлов. А дома ребенок сутками один – соседка кормит. Не подбадривай, это я так.
Игнат ласково погладил ее по руке. И снова вспомнил извращенца со спущенными штанами над трупом любимой старухи. Ему вдруг стало любопытно: а Елена позволила бы студенту получить удовольствие и узнать свое нездоровое естество? Или, подобно Маше, натравила бы охранников в самом начале? И понял, что про Елену ему ничего точно не известно. А Маша права – останавливать надо резко, сразу. Иначе потом вообще не догонишь.
Тут ноги сами понесли Игната Смирнова к оправданной им Маше Шелковниковой. Пока несли до выхода, все актрисы с их одинаковыми проблемами казались в сравнении с жесткой решительной девушкой пресными. Даже отношения с Еленой Калистратовой представились вдруг какими-то затхлыми.
– На воздух хочу, – четко сказал актер.
– Все хотят вон из преисподней, – согласился кто-то, обгоняя.
"Да тут Небо, – мысленно возразил парень, – тут отвлечение от разрывающей на куски тоски по Елене. От новых обязательств перед Машей. Единственное место, где я лично свободен".
Тогда дисплей его мобильника и высветил имя богини. Она засмеяла бы Игната, навсегда покинула, увидев рядом с собственным номером – "Ленок". Но ее никогда не занимал его сотовый. Раздался неповторимый, кажется, уже забытый голос:
– Привет. Я не сомневаюсь в своем выборе. Но, женская слабость, мне интересно, кем оказалась избранница. Увидимся сегодня?
У Игната сдавило горло. Он словно рефлекторно пытался удержать в себе буквы, но против его желания, против всего на этом и на том свете из гортани выдавилось:
– Нет.
– Аврал на съемках, ясно. Нет так нет.
О, она умела с ним обращаться. "Нет так нет", и сердце начинает протискиваться в горло, и пот едко орошает виски. Но Игнат еще стоял возле студии, на границе воли. Он еще был актером Смирновым. И все ненужное сериалам вдохновение ударило в молодую влюбленную башку. Она сама позвонила (будто не существовало ее запрета на его звонки ей). Но поздно, он уже должен жениться на девушке, лишенной им чести. Знакомый сценарий. В каком они веке? Где камера, как встать?
– Так когда, мальчик? – В тоне повелительницы заскрежетал металл.
Слышала бы она вчера Машу, насылавшую позор и кошмар ментовок и психушек на голову сокурсника. И если бы только на голову.
– Завтра, родственная душа. Я позвоню и назначу время. – Игнат пребывал в образе гордого мужчины, осатаневшего от бессмысленной страсти.
– Я позвоню сама ближе к полудню. Ты не в себе. Опоминайся.
Игнат бесстыдно встряхнулся всем телом, как щенок, которому, когда ходит, одной лапы недостает, а когда сидит, одна лишняя. Пустота внутри не поколебалась. "Ничто – это все, но в виде элементарных частиц", – доходчиво объяснило ему сознание. Он истерически хихикнул.
– Игнат, ты в порядке? – хлопнула его по плечу неправдоподобно длинная рука некоей мужской фигуры.
Смирнов пустился бежать к метро. И поехал к Маше. На автопилоте.
Он даже не попытался целовать невесту. Только ответил на ее первый вопрос:
– Спасибо, есть не хочу. Играть не дают, зато кормят на убой. Можно поспать?
– Нужно, – резанула Маша, не попытавшись лизать его в ухо, отрывать пуговицы с рубашки или теребить ширинку.
– До свидания, – шепнул Игнат.
– Спокойного дня, – пожелала невеста без места, зато с надеждой на его обретение, раз уж мужик после работы – сразу домой.
Игнат пробудился ровно в три. Рядом посапывала голая Маша. Ноги, живот, грудь, рот… Подарок Елены, не знающий себе цены? Да. Слепок характера дарительницы? Пожалуй. Но в отличие от оригинала любит его. А он тоже вымотался: попробуй нелюбимым сниматься в дешевке. Потом каждый из них сам по себе отметил, что и мысли об анатомичке не возникло. Никаких мыслей по ходу не было. Через два часа Игнат просто сказал:
– Собирайся, идем подавать заявление. А то с этой неразберихой на съемках неизвестно, когда я вырвусь.
Так быстро и бесшумно Маша никогда не одевалась.