Он уже, как воду с зонта, стряхнул с себя и вид, и настроение, обеспеченное недолгой читкой. А Лиза до последней строчки каждого своего романа будто мокла под дождем и категорически отказывалась идти в дом. "Ага, разница между писателем и актером все же есть, – с облегчением догадалась Маша. – Может, мне еще удастся заняться терапией, а не психиатрией".
И девушка отправилась рассматривать фотографии свадебных нарядов в журналах, чтобы ответить матери на привычный вопрос: "Машенька, выбор за тобой, но скажи хоть ориентировочно, что ты хочешь купить?" Лиза выслушивала дочь, а потом начинала по букве, по словечку навязывать свой вариант. Достичь компромисса никогда не удавалось. Кто-то должен был уступить. Они однажды прикинули, сколько раз отказывались от собственных предложений. Вышло – ничья. Результат обсудили хором. Лиза: "Я полагала, что я сильнее". Маша: "Я думала, что я слабее". И еще долго над собой смеялись.
Лиза, почти невыносимо довольная заинтересованным обсуждением первой главы романа, призванного заговорить боль Веры Вересковой, размышляла в своей комнате за письменным столом, как обещала Игнату и Маше. Ей вспомнилась юность. Они с подружкой в ноябрьскую морось сверху и грязь снизу неслись на какой-то концерт. Достали билеты за месяц и еле его прожили, так хотелось взглянуть… "А, собственно, на кого? – напряглась Лиза, которую память подводила редко. – Надо же, вылетело из головы. Ну и ладно". Спутница Лизы поскользнулась и села точнехонько в середину лужи. Когда Лиза ее вытянула, девчонка разрыдалась в голос и отказалась в таком виде появляться на людях. Молодых, разумеется. Лиза своей шапкой пожертвовала, отчищая ее светлый пуховик. Но тщетно: на попе непристойно темнело большое мокрое пятно. "Так, немедленно прекрати голосить, – сказала Лиза. – Сейчас я плюхнусь в ту же лужу, ты размажешь эту гадость по моему заду моей шапкой, ее все равно выкидывать в ближайшую урну. И мы бежим дальше одинаковые. Идет?" – "Как же, одинаковые! – взвыла подруга. – У тебя пуховик синий, на нем меньше заметно". – "Тогда надевай мой, – осенило будущую сочинительницу. – Мне плевать в чем, лишь бы добраться до своего места". Они прямо на улице поменялись верхней одеждой.
Когда Лиза рассказала об этом выросшей дочери, та поморщилась: "Мама, я бы так не смогла. Дичь, тебе же пятнадцать лет было. К чему такое самоуничижение? Если подружке влом было идти в общественное место с пятном на заднице, я отпустила бы ее домой плакать. Травить потом восторгами по поводу концерта не стала бы, но и баловать своим чистым пуховиком – увольте. И вообще, как она посмела согласиться, нахалка!" – "Ей очень хотелось увидеть кумиров. По-моему, нормальное поведение девочки, впавшей в отчаяние", – заступилась Лиза, которая и через двадцать с лишним лет верила, что они обе поступили обыкновенно. "Ага, повырастало хамок из таких девочек. В магазинах, банках, поликлиниках, школах, за рулем сплошные твои повзрослевшие подружки. Они теперь, если им понадобится, и пуховик силой отнимут, и шкуру с любого живьем сдерут. И все из-за таких, как ты". – "Каких"? – насупилась Лиза. "Потакающих дурным наклонностям, – гневно пригвоздила Маша. И сбавила тон: – Мам, не обиделась? Ты так радуешься, что мы с тобой похожи. Ты добрая. Но я тоже не злая. Просто есть граница дозволенного чужим людям". – "Она была моей подругой, а не чужим человеком", – без энтузиазма возразила Лиза. "И где она теперь. Что значит – была подругой?" – ехидно насела дочь. "Я могла бы тебя смутить, наврав, будто она погибла в автокатастрофе через три дня после того концерта. Но, если честно, она живет на соседней улице. Просто после замужества общается только с компанией своего благоверного". – "Мама, у тебя чудовищное воображение. Мне бы в голову не пришло так кого-нибудь смущать, как ты меня "могла бы", – пробормотала Маша. Лиза прикусила язык. Но сказать что-то было необходимо. И она резко сменила тему: "Доченька, я и правда радуюсь нашей с тобой схожести. Но я в курсе, что ты наполовину мама, а наполовину папа. Эдуард, когда услышал от меня эту историю, отреагировал точно так же, как ты. Поэтому никогда под меня не подлаживайся, будь собой. Обещаешь?" – "Торжественно клянусь, – усмехнулась Маша. – А ты никогда мне не лги, то есть не придумывай назидательных концовок, когда рассказываешь про реальные ситуации. Обещаешь?" – "Да", – сказала Лиза и вздохнула. Она частенько не только концовки, но и сами истории про себя и своих друзей выдумывала именно в назидание дочке. Когда нечем было подкрепить теорию.
Теперь Лиза задавалась вопросом: как воспринял бы ее рассказ Игнат Смирнов? Поменялся бы с другом куртками или нет? Это означало, что ей не хватает терпения узнать нового человека. И тогда его легче было "сочинить". "Только факты. Только действительность, какой бы она ни была. Машке с этим парнем жить по-настоящему", – опомнилась без двух с половиной месяцев теща.
Игнат вышел из метро. Вечер был теплый, пасмурный, безветренный и очень соответствовал его внутреннему состоянию. Деревья богатели листвой, земля скудела одуванчиками. "Лето", – подумал Игнат. И не успел добавить что-нибудь осмысленное: запел его сотовый, высветив на дисплее запретное имя – "Ленок".
Послышался боготворимый голос:
– Как ты? Чем занят? Не хотела беспокоить, но отчего-то сама забеспокоилась. Мне показалось, что в нашу последнюю встречу я тебя слишком испугала.
– Здравствуй, родственная душа! – возопил Игнат. – Я спешу на съемки. Но позови меня, развернусь и кинусь к тебе.
– Нет, все-таки тебя до сих пор нельзя баловать лирическими отступлениями, – вздохнула Елена. – Ведь договаривались не один раз: в наших отношениях последующее ничего не отменяет в предыдущем. Не забывай, я жду, когда ты женишься и возблагодаришь меня искренними и, настаиваю, лаконичными фразами.
– Родственная душа, но пока я холост. Мне до павильона семь минут хода. Я растяну их в десять. И буду трепаться. Ты только иногда вставляй словечко, чтобы мне становилось радостно. Ладно?
– Ладно, – рассмеялась Елена. – Начинай.
Игнат пересказал содержание первой главы Лизиного романа. Поведал, как расплакалась Маша. Выложил всю ее критику. Но не смог произнести ни звука о своем участии в обсуждении. Когда это стало его злить, настала пора сказать Елене:
– Я люблю тебя, родственная душа. Счастливо.
– До свидания, – ответила она необычайно приветливо. И отключила телефон.
А у Игната начали шалить нервы. После трех часов работы приступили к съемкам эпизода, в котором его герой является к своему вечно пьяному дядюшке взять в долг. И тут выяснилось, что тема алкоголизма Игната еще не отпустила. Он деловито предложил реквизитору обеспечить своего партнера бутылкой коньяка и рюмкой, чтобы ясно было, почему у того заплетается язык.
– Да где я сейчас буду искать бутылку и рюмку? Да сколько времени надо, чтобы заварить чай и остудить? Давайте скорей закругляться, поздно уже, – взвился усталый мужик.
В глазах режиссера мелькнуло нечто похожее на согласие с актером и знание, где за три минуты можно взять атрибуты злоупотребления – в собственной комнате отдыха. Но, представив, как кто-то, не выдержав соблазна, вылакивает его коньяк, мэтр решительно заявил:
– Сойдет и так.
– У вас все сойдет. Любая чушь. Любая фальшь! – заорал Игнат.
И бушевал еще минут десять. Это было привычной мелочью для всех, кроме него. Он представления не имел, что тоже склонен к истерикам.
– Простите, – сказал он. – Что-то я расклеился сегодня.
– Коньяк надо меньше жрать, – мстительно проворчал режиссер, и творческий акт продолжился как ни в чем не бывало.
Глава 7
Есть люди, которые добиваются того, что хотят иметь. Есть люди, которые добиваются того, что могут получить. И только я усиленно добиваюсь того, чего и не хочу и не могу. Я гибну. Уныние – это когда ты ничего не ждешь от мира. Отчаяние – это когда ты ничего не ждешь от Бога. Смерть – это когда ты ничего не ждешь от себя.
Из дневника Веры Вересковой
Без пяти девять вечера, в который Лиза Шелковникова читала Игнату и Маше первую главу романа, наконец-то позвонила вдохновительница. Лизу затрясло от этого совпадения.
– Верочка, как ты?! – закричала она.
– У меня все нормально, не волнуйся. Извини, что не связывалась с тобой так долго. Во-первых, сын телефон не оставил. Во-вторых, сложновато было адаптироваться, хотя тут прекрасные люди. В основном молодежь из богатых семейств, но есть и ученые, и артисты, и один, как мы в юности говорили, обалденный режиссер и продюсер. Знаешь, мы с ним подружились – взаимопонимание полное.
"Вот оно! – подумала писательница и ощутила тяжесть за грудиной, а потом истому и усталость. – Режиссер и продюсер в одном лице. С ума сойти. Я верно определила направление. Теперь только вперед, чтобы отношения в клинике и в романе развивались параллельно. Нет, ну я даю! Все-таки творчество – акт мистический".
– Вера, я боялась, что тебе будет одиноко.
– Здесь стараются занять нас по максимуму, не оставить ни минуты на тоскливые диалоги с самими собой. Слушай, я ведь к тебе с просьбой. У меня тут есть возможность отлучиться часа на полтора-два.
– Удрать? – сдавленно изумилась Лиза. – А если засекут? Выдворят за милую душу, я читала, так делают.
– Не волнуйся.
– Вер, давай я сама к тебе приеду.
– Как раз тебя ночью и в вестибюль не пустят. Лиза, я сознательно лечусь и еще умудряюсь поддерживать других. Поэтому о нарушении сухого закона речи не идет. Но мне необходимы прокладки, у меня месячные начались. Вообрази, каково. Три года ни капли крови, и вдруг, словно у девчонки, ручьем. Стоило успокоиться, отоспаться и отъесться чуть-чуть. А я думала, ранний климакс. У здешних обитательниц спрашивала, никто средствами гигиены на такой случай не богат. Сын появится только завтра вечером. Спаси, пожалуйста.
Лизе стало легко и весело. До такого она сама ни за что не додумалась бы. Не только психологическое, но и физиологическое возрождение женщины. Действительно, какие их годы, сорока еще нет. И она рассмеялась:
– Поздравляю, Верочка. Новая кровь – новая жизнь.
– Так ты выручишь?
– Конечно. Только бы не навредить тебе.
– Говорю же, успокойся. Наши и до рассвета отсюда сматываются. И никого не застукали. Главное – не пить.
Бедовые одноклассницы договорились встретиться в метро в центре. Вера явно не имела желания открывать свое местопребывание. Но Лиза дала себе слово выпытать у нее адрес клиники и регулярно навещать. Быстро собралась. Постучала в дверь комнаты Маши. Дочь не соизволила отозваться. "Уснула бедняжка. Столько эмоций", – подумала неуравновешенная, но чуткая мать. Написала ей записку и ринулась в ближайший круглосуточный магазин.
На улице было еще светло, на душе у авантюристки, считающей себя верхом рационализма, – уже светло. Лиза спешила к той, ради благополучия которой затеяла роман. За две станции до нужной Лизе в вагоне появилась ее хорошая знакомая, и женщины сплетничали, все больше входя во вкус. Поскольку беглянки на условленном месте не оказалось, они продолжали трепаться еще с полчаса. Вера так и не появилась. Знакомая направилась к выходу в город, Лиза поехала домой. "Это к лучшему, – думала она. – Не удалось вырваться, не судьба режим нарушать. Не изгонят Веру, не расстанется она с режиссером. Завтра утром позвонит и скажет, куда везти прокладки. Тортик я Маше с Игнатом оставлю, а ей другой куплю. И фруктов разных, а то схватила второпях одни апельсины".
Дорвавшись до компьютера, Лиза поработала часа три. Потом пошла в кухню за чаем и обнаружила там дочь, уплетающую за обе бледные, ввалившиеся щеки торт. В руке Маши подрагивала ее записка.
– Ой, извини, не выбросила, – сказала Лиза.
– Мама, я чуть с ума не сошла. Заснула случайно. Проснулась, глубокая ночь, а тут записка: "Убегаю, скоро вернусь". Торт вот с перепугу жру.
– Ешь, милая, ешь, – усмехнулась Лиза. – Только не забудь, что жирок у женщин в последнюю очередь наполняет лицо. А в первую что?
– Попу, – уныло ответила Маша и со вздохом закрыла коробку с опасным десертом.
Утром, когда Маша еще переваривала во сне торт, Лиза с привычным отвращением выхлебала свой зеленый чай и собиралась на прогулку. В дверь длинно позвонили. Чей-то палец не щадил безвинную кнопку. Лиза посмотрела в глазок – за ним маячило какое-то удостоверение.
– Кто там? – удивленно спросила она.
– Откройте, милиция, – ухнул в ответ мужской басок.
– Корочку свою от оптики уберите, – потребовала писательница. – А то вдруг вы ею закрываете маску на лице и пистолет в руке.
Документ исчез, но вместо него в зоне видимости оказались мощные живот и грудь, туго обтянутые мятой рубашкой. Лиза присела, стараясь разглядеть, что выше, но, кроме щетинистого подбородка, ничего не увидела. Дверь все-таки распахнула.
– Шелковникова Елизавета Всеволодовна, – без вопросительной интонации заявил высоченный детина с крупными чертами лица и совершенно не вяжущимися с его обликом светлыми подростковыми вихрами. – Мне необходимо с вами побеседовать.
Поскольку Лиза при виде него машинально отшатнулась, он беспрепятственно шагнул в прихожую. "Наверное, везде так – зеленый свет. Слова "разрешите войти" ему неизвестны. Господи, разве можно пускать такого гиганта по квартирам? Пожилые гражданки имеют право на обмороки", – подумала Лиза. И улыбнулась.
– Чему радуетесь? – неприветливо поинтересовался визитер.
– Своему, девичьему, – брякнула Лиза и по его насупленному челу поняла, что зря пошутила. – Идемте в кухню, – мирно предложила она. – Кофе хотите?
– Нет.
– Чаю?
– Нет.
"И "спасибо" в его лексикон не входит, – все еще безмятежно отметила Лиза. – Бог мой, зачем же он явился? С Игнатом что-то стряслось? Машка бед наворотила? Тогда почему он меня требовал?"
– Слушаю вас, – уже неуверенно произнесла она.
Милиционер удовлетворенно хмыкнул. "Какой-то моральный урод, радуется, если удалось подавить человека", – неприязненно подумала хозяйка, заставила себя не пристроиться на краешке табурета, а усесться основательно и более твердо повторить:
– Я вас слушаю. Извините, но ваш приход нарушил мои личные планы.
– Да, как правило, наш приход нарушает планы. Бывает, что на несколько лет.
– Не надо, я пуганая, – рассердилась писательница.
– Тогда скажите мне, чем вы занимались вчера между девятью и одиннадцатью часами вечера? – сурово вопросил здоровяк.
– А почему я должна перед вами отчитываться? – продемонстрировала норов Лиза.
– Советую ответить, – не уступил милиционер.
– Советую вести себя по-человечески.
Как часто с ней бывало, говоря, она торопливо соображала: "Я везучая, когда пишу. Встретила знакомую, болтала с ней. А если бы не встретила? Вера опять пропала. В какой клинике она лечится, я не знаю. Могла бы только дать адрес квартиры. Они бы нашли сначала сына, потом ее. Вскрылось бы, что она пыталась сбежать на какое-то время. Ужас. Небо явно хранит и эту бедняжку, и меня заодно. О-о-о, как мне надо за компьютер сию секунду. О-о-о, как мне избавиться от этого грубияна?"
– Вы знакомы с Ильей Борисовичем Полянским? – то ли внял, то ли не внял ее совету милиционер.
– Да, конечно. Он – мой издатель.
– Пять лет назад вы покушались на него? Обливали ему руки кислотой?
"Не внял", – горестно поняла Лиза и занервничала.
– Эту историю знает весь город. Я была не в себе. А облила его минеральной водой. Но Илья Борисович рассказывал, будто кислотой. В назидание и наказание мне. Понимаете?
– Не понимаю.
– Что случилось с Полянским? – прохрипела Лиза.
– Вчера в десять ему таки изуродовали руки. Женщина хрупкого сложения. Она опустила на лицо капюшон. А в гараже, куда он ставил машину, было темно. Эта предусмотрительная особа улучила момент, когда Полянский выключил свет и готовился выйти. Молча плеснула на кисти какую-то жидкость и убежала. Он, естественно, остолбенел. Потом что-то внутри сработало: нашел в гараже канистру с водой и смыл "подарочек". Хотя, скорее, воспользовался ближайшей лужей, только стесняется признаться. Сейчас Полянский в больнице. Химический ожог не сильный. Долго не продержат. И шутницу мы найдем очень скоро.
Ошалелый вид Лизы мог убедить в ее невиновности кого угодно, только не этого громадного профессионала. У нее в буквальном смысле слова отвисла челюсть и в уголках рта запузырилась слюна. Писательница вздрогнула, в забытьи вытерлась рукавом, сглотнула и тихо поведала:
– Вчера я писала роман. Когда дело застопорилось, меня потянуло в метро. Я всегда катаюсь в таких случаях. И предпочитаю одиночество. А куда поезд везет, мне все равно. На сей раз вез в направлении центра.
Лиза истерически пыталась вспомнить, говорила ли знакомой, что собирается встречаться с кем-то. Говорила, к сожалению. И вышли они на станции, возле которой жил издатель. Она глотнула воздуха и храбро продолжила нести свою полуправду:
– Но тут я встретила приятельницу. Боялась, что она начнет приглашать меня к себе, а я была не расположена к чаепитию, поэтому согрешила – наврала, будто меня дожидается человек. Когда вышли, разумеется, никто меня не ждал. Мы сели, посплетничали еще с полчаса и расстались. Она поднялась в город, а я, успокоившись, поехала домой и снова прилипла к ноутбуку. Это был самый короткий творческий кризис в моей жизни.
– Координаты приятельницы, – рыкнул милиционер.
Лизе от растерянности почудилось, что не угрожающе, а глумливо. Да, глумливого рычания ей раньше слышать не доводилось. Она продиктовала фамилию, имя, отчество и номер телефона свидетельницы, которая должна была избавить ее от обвинений. Но обрадовалась рано. Упертого мента ее россказни только завели.
– Хотите, я скажу вам, Елизавета Всеволодовна, что произошло на самом деле? У вас опять сдали нервы, вы захотели отомстить издателю по-настоящему. И наняли кого-то для черного дела. Исполнительница могла и не знать, что балуется кислотой. Вы дождались ее отчета в метро, расплатились и вот тогда убрались восвояси. Не скрою, с приятельницей вам повезло. Но она не видела, когда вы сели в обратный поезд.