Кризис сильно ударил и по средним слоям населения. Раздираемые стремлением выбиться в богатые люди и страхом быть отброшенными в ряды пролетариата, представители так называемых средних классов цеплялись за эфемерную надежду: может быть, в конце концов, их небольшие фабрички, скромные магазины, маленькие фермы дадут им не только средства на жизнь, но и обеспеченную старость. Помимо 400 тысяч рантье (лиц, пользующихся постоянным годовым доходом), около 6 миллионов людей были держателями французских государственных займов и облигаций. С возрастающей тревогой следили они за колебаниями курса своих бумаг, а бумаги все падали и падали... в среднем на двенадцать процентов в год. Прошли те дни, когда министр финансов в кабинете Клемансо мог бойко утверждать: "Боши за все заплатят!" Этот самый министр, по имени Клотц, впоследствии был привлечен к суду за выдачу непокрытых чеков. Но жульничеством были не только его векселя, - обманом были и его крикливые обещания, что Германия заплатит по всем счетам. Обманом были и обещания всех кабинетов одного за другим, что катастрофическое падение мировых цен не отразится на Франции, что Франция должна остаться неким островом процветания, оазисом веселой, легкой жизни. Средним слоям населения достаточно было следить за шкалой биржевого бюллетеня. Их имущество, собственность, рента, фермы, лавки, фабрики были в опасности.
Из 11 миллионов французских рабочих в 1933 году около 6 миллионов были заняты в промышленности. Во Франции существовали два крупных рабочих центра: Париж и его окрестности, с их металлургическими, военными и автомобильными заводами, и Северная Франция, с каменноугольной и текстильной промышленностью. Правда, во Франции везде можно найти довольно значительное рабочее население. Все же передовым, ведущим отрядом французских рабочих является парижский пролетариат.
Сигнал к бою всегда давали предместья Парижа, опоясывающее столицу "красное кольцо". Вот почему именно в Париже нарастание кризиса заставило учащенно забиться пульс рабочего движения. Когда Даладье вошел в правительство, пролетариат уже проявлял беспокойство. Количество стачек все возрастало. Происходил медленный отлив из социалистической партии и прилив в коммунистическую партию. Около полутора миллионов рабочих всех специальностей были организованы в профсоюзы.
Социалисты, чей союз с радикал-социалистами в предвыборную кампанию принес на выборах 1932 года значительную победу левым партиям, испытывали теперь все более сильное давление со стороны своих избирателей. Между тем, часть руководства социалистической партии - правое крыло его - готовилась к слиянию с радикал-социалистами. Эта группа носила название "неосоциалистов". Впоследствии их "неосоциализм" незаметно перешел в фашизм. Лидером их был элегантный мэр города Бордо, Адриен Марке, дантист-политикан, известный, главным образом, тем, что он хорошо одевался.
Перед Даладье, Боннэ и Шотаном - радикал-социалистским триумвиратом, оказавшимся у власти, - стояло множество трудно разрешимых проблем: бюджетный дефицит, усиливающаяся экономическая депрессия с ее неизбежными последствиями, дальнейшее развитие политики разоружений и, наконец, самая сложная проблема: взаимоотношения с национал-социалистской Германией.
Относительно намерений Гитлера у правительства не могло быть никаких сомнений. Гитлер точно воспроизвел все свои планы в книге "Mein Kampf". Изолировать Францию, чтобы затем ее уничтожить, - таковы были эти планы, не составлявшие уже тайны.
Знать намерения своего потенциального противника - идеал каждого генерального штаба. Именно в таком идеальном положении и находилось французское правительство. Располагая совершенно недвусмысленно сформулированной программой действий Германии в отношении Франции, оно имело полную возможность заблаговременно принять необходимые меры. Но французское правительство не принимало всерьез книгу "Mein Kampf" - это стало для меня очевидным после разговора с одним из членов кабинета Даладье. Я коснулся политики и программы, изложенных в ней. "Неужели вы действительно думаете, что можно делать политику по книге?" - шутливо спросил меня министр, очевидно находя эту мысль забавной. Когда же я ответил, что действительно так думаю, он рассмеялся. "Вы - литератор; вы верите в то, что написано. А я практический политик, и, смею вас уверить, нет ни малейшего шанса, что Гитлер будет в чем-либо следовать своей книге. Действительность его научит".
Вместо того чтобы образовать коалицию мира, с целью остановить Гитлера, Даладье стал строить свои отношения с Германией в духе той политики, которая впоследствии получила название "политики умиротворения". Окончательную свою форму она получила в бесчисленных политических боях.
В первой речи, которую Гитлер в качестве канцлера произнес по радио 2 февраля 1933 года, он искусно затронул чувствительную струнку в сердцах демократических стран.
"Мы были бы счастливы, если бы весь остальной мир путем сокращений вооружений избавил нас от необходимости постоянно увеличивать наши вооружения".
Для Даладье риторическая фраза Гитлера прозвучала как приглашение. Она оказалась для него как нельзя более кстати, чтобы преодолеть внутренние затруднения, грозившие в любой момент опрокинуть его неустойчивый кабинет. Если бы ему удалось достичь какого-либо соглашения с Германией, это неимоверно укрепило бы его положение, особенно среди правых партий.
Во Франции правые партии по традиции считали патриотизм своей монополией. Теперь, впервые после 1918 года, правая печать стала воздерживаться от нападок на Германию. Правые никак не могли решить, как им быть дальше. Их привлекала одна сторона программы националсоциалистов - беспощадная борьба с коммунизмом. Правда, вначале их пугала другая сторона этой программы: тенденция к пангерманской экспансии, империалистские замыслы, провозглашение борьбы против "диктата" Версальского мира. Однако колебания их длились недолго, и это означало если не победу, то, по крайней мере, первый успех германской пропаганды во Франции.
Известный немецкий военный теоретик Клаузевиц писал о походе Наполеона в Россию: "Великая европейская цивилизованная страна может быть побеждена только при отсутствии единства внутри нее".
Сомнения и разногласия, противопоставление и разграничение частного и национального - вот что раскалывает единство.
Позиция французских правых особенно четко выявилась в связи с пожаром в рейхстаге в феврале 1933 года. Ряд французских реакционных газет с явным удовлетворением перепечатал официальные германские сообщения об обстоятельствах поджога рейхстага. Именно этот момент Даладье выбрал, чтобы послать в Берлин своего первого эмиссара. То был граф Фернан де Бринон. Он принадлежал к самому высшему кругу французского общества, был ловким журналистом, а также неофициальным доверенным лицом крупного банка. Ему случалось уже выполнять секретные миссии по поручению бывшего премьера, Пьера Лаваля. Графа рекомендовал Даладье его министр финансов, Жорж Боннэ, который был тесно связан с тем самым банком, в чьих интересах осторожно, окольными путями действовал де Бринон.
Даладье только что виделся с Макдональдом, остановившимся в Париже по пути в Рим. В погоне за призраком разоружения британский премьер-министр надеялся соблазнить Италию новой формулой - пактом четырех крупнейших держав: Великобритании, Германии, Франции и Италии. После этой-то беседы с Макдональдом Даладье отправил графа де Бринона в Берлин.
Когда слухи о проектируемом "пакте четырех" стали просачиваться наружу, с решительным протестом выступил бывший премьер Эдуард Эррио. Он был только что переизбран председателем радикал-социалистской партии, и в случае его противодействия у Даладье почти не было шансов осуществить свой проект. Поэтому Даладье поспешил услать своего бывшего школьного учителя в Америку, поручив ему выведать намерения президента Рузвельта и смягчить недовольство, вызванное в Соединенных Штатах отказом Франции сделать хотя бы символические взносы в счет уплаты военных долгов. Даладье рассчитывал таким образом сразу убить двух зайцев: он избавился от Эррио на период, когда будет закладываться фундамент "пакта четырех", и, кроме того, наградил его миссией, которая в лучшем случае могла дать самые незначительные результаты. Вопреки советам своих ближайших друзей Эррио попался в эту ловушку. Разумеется, он вернулся из США ни с чем и после этого долгое время служил излюбленной мишенью для французских карикатуристов и фельетонистов.
В первом варианте "пакта четырех" даже не упоминался ковенант Лиги наций. Пакт предусматривал "эффективную политику сотрудничества между Францией, Англией, Германией и Италией с целью сохранить мир". Пакт также предвидел возможный пересмотр Версальского договора.
Все это означало резкий отход Франции от ее традиционной политики, проводимой ею через Лигу наций, которая одна в праве была пересмотреть Версальский договор. "Пакт четырех" игнорировал Советский Союз. Наконец он грозил нарушить весьма неустойчивое равновесие малых европейских государств, которые все еще видели в Лиге наций гарантию своей национальной независимости. Если четыре великих державы Европы, пренебрегая Лигой наций и отвергая ее, могли образовать "континентальный директорат", малые страны действительно должны были опасаться самого худшего. Впоследствии Мюнхен показал, что эти страхи были вполне обоснованны.
Предварительные переговоры относительно заключений "пакта четырех" потребовали больше времени, чем предполагалось вначале, и Эррио вернулся из США как раз во-время, чтобы повести яростную атаку против пакта. В результате бурного разговора, продолжавшегося несколько часов, Эррио заставил Даладье отступить. Если Франция будет участвовать в пакте четырех держав, направленном к пересмотру границ в Европе, утверждал Эррио, за этим неизбежно последует война. Эррио сделал также публичное заявление, в котором подчеркнул ту же мысль. В результате было приступлено к составлению нового проекта пакта. Законники и юристы плели сложную сеть казуистических фраз и гибких формулировок. Пересмотр мирного договора и формула разоружения теперь были поставлены в зависимость от ковенанта Лиги наций.
Пакт, о котором Эррио сказал, что он "либо бесполезен и бессмыслен, либо опасен", был мертворожденным с самого момента его подписания 7 июня 1933 года в Риме. Но этот неудавшийся прототип мюнхенского сговора открывал новые пути для политики "умиротворения". Хотя пакт в конце концов и был обезврежен, все же его первоначальный проект оставил весьма неприятный привкус. Впервые после Версаля французское правительство дало принципиальное согласие на пересмотр договора вне рамок Лиги наций. Подобный ущерб нельзя было легко исправить.
Наиболее резко реагировала на заключение "пакта четырех" Польша. В марте 1933 года диктатор Польши, маршал Иосиф Пилсудский, информировал правительство Даладье о секретных планах вооружения Германии. Германия уже давно вышла из стадии наметок и планов; она бешено вооружалась, скрывая это за густой завесой тайны.
Маршал Пилсудский предложил Франции "превентивную войну" против Германии. Даладье долго тянул с ответом, затем отклонил предложение Польши. В апреле 1933 года оно было повторено и на этот раз подкреплено меморандумом польского посла в Париже с данными о лихорадочных вооружениях, проводимых в Германии.
На этот меморандум даже не последовало ответа. Но через несколько дней обнаружилось, что "пакт четырех" постепенно начинает принимать реальные очертания. Польский посол заявил протест французскому министерству иностранных дел. Его заверили, что пакт ни в какой степени не отразится на франко-польском союзе. Однако этого было недостаточно, чтобы "умиротворить" Варшаву, и тогда Пилсудский, как рассказывал мне один французский министр, созвал своих советников и поручил им зондировать возможность германо-польского соглашения. Переговоры о "пакте четырех" затягивались. Предупрежденный польским генералом Сикорским, что предприняты шаги к заключению польско-германского союза, Эмиль Бюре, редактор парижской газеты "Ордр", органа партии националистов, забил тревогу: "Польша нам изменяет!"
Завершилось все это взрывом дипломатической бомбы - германо-польским договором о ненападении, обязывавшим обе страны на протяжении ближайших десяти лет "ни при каких обстоятельствах не прибегать к силе при разрешении спорных вопросов между ними". Таков был результат "четырехпактного" флирта Даладье в его начальной стадии. Первая брешь в системе дипломатических союзов Франции была пробита. Началась перебежка в лагерь национал-социалистов.
В октябре 1933 года делегаты конференции по разоружению, собравшейся в Женеве, были извещены краткой телеграммой германского министра иностранных дел фон Нейрата, что Германия вынуждена уйти с конференции по разоружению, а также из Лиги наций. Склонный к театральным жестам, Поль-Бонкур, министр иностранных дел в кабинете Даладье, потребовал, чтобы Германии был послан энергичный ответ. Конференция выделила подкомиссию для составления проекта ответа. Представленный комиссией проект ответа от заседания к заседанию все больше смягчался в формулировках. Когда же он, в конце концов, увидел свет, то явился ясным свидетельством того, что Германии нечего опасаться. Впервые была подвергнута серьезному испытанию коллективная воля демократий Запада к сопротивлению. Она оказалась дряблой, распыленной.
Другим последствием фиаско, которое Франция потерпела на конференции по разоружению, была тревога, охватившая малые европейские государства. Предвидя политику дальнейших уступок Германии со стороны Франции, некоторые из них стали серьезно задумываться о том, чтобы самим войти в соглашение с Германией.
Пока конференция по разоружению медленно агонизировала, внутренняя ситуация Франции все ухудшалась. Свирепствовала депрессия, казна была пуста. Уже в первые месяцы 1933 года министр финансов Жорж Боннэ исхлопотал в Лондоне краткосрочный заем в 150 миллионов долларов. Теперь он снова был занят безуспешными поисками денежных средств. Наступление правого крыла палаты депутатов на правительство шло с нарастающей силой. Оппозиция уже предвкушала момент, когда радикал-социалистский кабинет "падет направо", то есть будет свергнут при таких обстоятельствах, которые позволят радикал-социалистам вступить в министерскую коалицию с правыми партиями.
Фашистские и полуфашистские союзы и группы проявляли лихорадочную активность. Наиболее значительный из этих союзов, "Боевые кресты", возглавляемый полковником Казимиром де ла Роком, рос, как растут грибы после дождя. "Боевые кресты", первоначально аполитичный союз бывших фронтовиков, теперь был организован на фашистский лад. Члены его проходили военное обучение, устраивали пробные мобилизации и секретные маневры, в которых впоследствии участвовали даже самолеты. Связи де ла Рока с армией делали "Боевые кресты" особенно опасными, - уже давно поговаривали, что оружие и снаряжение они получают из военных арсеналов.
Около середины октября в редакциях газет и в кулуарах палаты депутатов пронесся слух, что в ближайшие дни должен разразиться какой-то новый финансовый скандал. Я пытался разузнать подробности этого таинственного дела, но безрезультатно.
После бурного заседания палаты, во время которого резкая перебранка сменялась ораторским красноречием, кабинет Даладье пал на рассвете 24 октября 1933 года. Еще одно правительство споткнулось на попытке урезать оклады государственных служащих.
В ту ночь парижская полиция находилась в боевой готовности. Говорили, что государственные служащие и шоферы такси готовятся к массовой демонстрации перед парламентом. Префектом парижской полиции был в это время корсиканец Жан Кьяпп, которого Клемансо как-то назвал "самым ловким шпиком Франции". Левые его ненавидели.
Стоя у главного входа в Пале-Бурбон, где помещается палата депутатов, Кьяпп самолично руководил действиями полиции.
- Что ты здесь делаешь, Жан? - спросил его проходивший мимо депутат-социалист.
- Охраняю жизнь Даладье, - с подчеркнутой многозначительностью ответил Кьяпп.
В течение следующих трех месяцев еще три кабинета были сформированы и так же быстро свергнуты. Все те же лица, те же радикал-социалистские заправилы, все та же тесная компания каждый раз возвращалась к власти, с той разницей, что в каждом новом кабинете эти люди занимали несколько иные посты.
Преемником Даладье был Альбер Сарро, один из главарей радикал-социалистской партии - уроженец Юго-западной Франции, эпикуреец и стареющий Казанова. Он уже давно принимал активное участие во французской политике, и жизнь его была богата приключениями. В молодости его чуть не убили на Дуэли, в тылу страстей, разгоревшихся в связи с делом Дрейфуса. Впоследствии он отправился в Индо-Китай в качестве губернатора этой французской колонии. Там на него было совершено несколько неудачных покушений. В дальнейшем, крепко окопавшись в руководстве радикал-социалистской партии, он стал партийным заправилой. И теперь, на закате его жизни, все большую роль в ней играли женщины.
Даладье сохранил пост военного министра в кабинете Сарро и продолжал делать авансы Германии. Однако планы Даладье о сближении с фюрером едва не были пресечены в самом начале. Депутат партии националистов, Жорж Мандель, бывший во время мировой войны правой рукой Клемансо, в речи, произнесенной им перед своими избирателями, разоблачил тайный рост вооружений национал-социалистской Германии. Примеру Манделя последовала самая распространенная во Франции утренняя газета "Пти паризьен", напечатавшая ряд статей с данными об объеме вооружений в Германии.
(Впоследствии эта газета присоединилась к лагерю "умиротворителей".) Даладье в спешном порядке отправил в Берлин графа де Бринона. И вот в ноябре 1933 года граф вернулся во Францию с посланием от рейхсканцлера Гитлера, дышащим "лаской и теплом". По просьбе Даладье, газета "Матэн", влиятельный орган французского стального треста, напечатала это послание. Эффект был потрясающий.
Граф де Бринон предпослал своему интервью с Гитлером следующие слова: "Я подозреваю, что честолюбивое желание герра Гитлера - быть тем человеком, который от лица Германии достигнет соглашения с Францией. Если в его книге "Mein Kampf" и выражена ненависть к Франции, следует помнить, что книга эта была написана в то время, когда герр Гитлер страдал в тюрьме. С тех пор он сильно изменился". Вот что Гитлер поведал графу: "Я убежден, что как только будет разрешен вопрос о Саарской области, являющейся германской территорией, не останется абсолютно ничего, что могло бы помешать сближению Франции и Германии... Я много раз повторял, что судьба Эльзас-Лотарингии окончательно определена и что мы не претендуем на нее... Те, кто говорит, будто я хочу войны, оскорбляют меня. Я не такой человек. Война! Она ничего не разрешит. Она может только ухудшить положение вещей. Война означала бы уничтожение наших рас - лучшего цвета человечества, и привела бы к торжеству коммунизма".