В эпических заговорах с островом Буяном постоянно связано дерево, как правило, это дуб. Общеизвестно, что в индоевропейской мифологии дуб - символ божества неба (грома и молнии). Дуб - дерево Перуна у славян, Перкунаса - у балтов, а в древнегреческой мифологии Зевсу (в наиболее архаическом варианте) поклонялись в виде дуба у воды. Иногда, правда, в заговорах вместо дуба фигурирует "белая береза" - также одно из священных, чистых деревьев у всех индоевропейцев с глубочайшей древности. Образ острова Буяна и дерева на нем (дуба или березы) настолько устойчив в русских заговорах, что даже тысячелетие христианства не смогло стереть его из народной памяти. И более того, христианские мотивы соединяются в заговорах с образом "святого острова" и "древа жизни" в самые невероятные сочетания. Например: "У этого Окияна-моря стоит дерево-карколист; на этом дереве карколисте висят: Козьма и Демьян, Лука и Павел, великие помощники..." |2. Здесь невольно вспоминается Один - верховный бог скандинавской мифологии, изначально представлявший духовную власть, мудрость и сакральное знание, владыка небесного царства мертвых, удивительно близкий к арийскому Варуне, также владыке космического океана (т. е. небесного царства мертвых), царю закона и хранителю сакрального знания. Варуна, как было отмечено ранее, связан с деревом, крону которого он "держит в бездонном пространстве" и "корни которого вверх, а ветви вниз смотрят". В русском заговоре фигурирует дерево-карколист, о котором в одном из текстов говорится как о "дубе- карколисте, вверх корнями, вниз ветвями". Именно на таком перевернутом Вселенском космическом дереве и "висят" в русском народном заговоре, записанном в XIX веке В. Далем, христианские святые "Козьма и Демьян, Лука и Павел, великие помощники". Не сидат поддеревом, не, наконец, сидят на дереве, а именно висят. Вспомним, что Один (Водин или Вотан) сам себя принес в жертву и, пронзенный собственным копьем, девять дней висел на мировом дереве, после чего испил священного меда поэзии и постиг руны - средоточие высшего знания и мудрости. Именно благодаря такой жертве Один-Водан соединяется с Мировым деревом и становится посредником между богами и людьми, то есть "великим помощником". О полнейшей перекодировке христи
анского образа свидетельствует и такой текст заговора: "На море на Окияне, на острове Кургане стоит белая береза, вниз ветвями, вверх кореньями; на той березе Мать Пресвятая Богородица шелковые нитки мотает, кровавые раны зашивает..." |3. Связь Богородицы с мировым деревом в этом заговоре более чем очевидна, весь вопрос в том, что это за "Пресвятая Богородица". Судя по всему, перед нами тот самый древний дохристианский образ Богини-Матери, которая "по представлениям индоиранцев ассоциировалась с мировым деревом" 14. Образ Пресвятой Богоматери в заговорах очень часто соединяется и с находящимся на острове Буяне священным Алатырь или Алатр камнем - символом мировой горы. Вспомним, что в сказке "О Царе Салтане" дуб растет на холме (или кургане), который является аналогом мировой горы или Алатырь-камня. Причем именно на этот холм, поц,дуб приводит князь Гви- дон свою мать - одну из трех дев-прях. Отметим в связи с этим, что в русских народных заговорах Матерь Божия неоднократно входит в некую триаду: так, в одном из заговоров на остановку кровотечения, записанном в г. Дедюхине Пермской губ. Д. Петуховым в середине Х1Хвека, говорится: "В восточной стороне есть синее море, на нем бел Латырь камень, на камне святая церковь, в церкви золотой престол. На том золотом престоле сидит Матерь Божия с двумя сестрицами, прядет и сучит шелковую кудельку" 15. Правда, есть и такие варианты заговоров, где просто фигурируют три девицы. Например: "На море на Окияне, на острове Буяне стоит светлица, во светлице три девицы: первая иголочки держит, другая девица ниточки делает, а третья девица кровавую рану зашивает" 16. Или: "Шли три девицы, три красные молодицы, не умели ни ткать, ни прясть, только кровь замолвлять. На море стоит камень, а на камне трость..." 17. Есть и такой вариант: "В этом великом океане- море есть каменная изба; в этой каменной избе сидят три сестры, самому Христу дочери. Большая сестра сидит у порога на золотом стуле, берет иглу булатную, вдеват нить шелковую, зашивает рану кровавую" 18. Надо отметить, что даже в тех заговорах, где, казалось бы, полностью исчезла древнейшая основа, отзвуки глубочайшей многотысячелетней архаики все равно дают о себе знать, как в этом: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! Стану я, раб божий, благословись, пойду перекрестясь, из избы дверями, из ворот воротами, стану на восток лицом, на запад кресцом. Сидит девица душа красная, Пресвятая Богородица, в трои золотые пяла шьет, шелкова нитка, золота иголка..."|9. Или: "На том Окияне море стоит Божий остров, на том острове лежит бел горюч камень Алатр, на камне Святой пророкИлья с ангелами"20. Море-океан, остров Буян, дуб-стародуб или заповедный камень Алатырь (Алатр), как обязательные элементы сакрального пространства, присущи огромному количеству русских народных заговоров. Христианская топография, попадая в древний текст, как бы переплавляется в нем, ничего не меняя по существу: "На море на Океане, на острове Буяне стоит крута гора Сион-матушка, на крутой горе растет дуб-стародуб...", "На море, на Окияне, на острове Буяне стоит гора Арарат, а на той горе, на Арарате, лежит заповедный камень..." 21. Причем, древнейшие сак- рализованные пространственные элементы постоянно получают в заговорах определения такого характера, как "пречистый святой Океан", "святое море Окин", "Окиян-море железное", "Святой Божий остров" и т. д.
Говоря о сказке "О Царе Салтане", мы должны особо подчеркнуть, что А. С. Пушкин удивительно бережно обходился с мифологическим текстом, сохраняя все его детали, то есть делал то, что впоследствии требовал от писателей В. Белинский, убеждая их сказки, созданные народом, записывать как можно вернее под диктовку народа, а не подделывать и переделывать. Печальным опытом подобных подделок и переделок был в XIX веке сборник И. П. Сахарова "Русские народные сказки", вышедший в свет в 1841 году. В. Я. Пропп отмечал, что В. И. Даль "совершенно сознательно перерабатывал народные сказки и издавал их. Он выпустил две книги, которые не представляют почти никакого интереса для фольклористов и очень слабы с точки зрения художественной. Между тем, в руках Даля было огромное собрание сказок. Мы знаем, что он передал Афанасьеву до тысячи номеров народных сказок, записанных им и другими лицами. Афанасьев использовал из них для своего собрания только 148, с горечью отмечая, что "очень немногие... переделаны с соблюдением местных грамматических форм". И далее В. Я. Пропп констатирует: "Почему Даль, который выпустил классический сборник русских пословиц, который издал замечательный словарь великорусского живого языка, не издал подлинных народных сказок, а предпочел издавать свои собственные переделки? Мы можем это объяснить только уровнем развития науки того времени" 22. Отметим, что и вторая книга сказок В. И. Даля ("Повести, сказки и рассказы казака Луганского" Спб., 1846), и сборник И. П. Сахарова вышли в свет уже после всех сказок А. С. Пушкина в 40-х годах XIX века. Тем поразительнее кажется то внимание к мельчайшим деталям, которым отмечено обращение великого поэта с народными сказочными текстами. Так, в "Сказке о Царе Салтане" им сохранен такой образ (как правило, утраченный в других вариантах этого сюжета), как мать трех де- виц-прях - "Сватья Баба Бабариха". Этот образ мы встречаем в заговорах: "На море на Океане, на острове Буяне сидит баба на камне, у бабы три дочери: первая с огнем, вторая с полымем, третья руду заговаривает и ломоту"23. В одной из обрядовых песен Вологодчины поется о том, что "за морем у Соловецких живет вдова. У нее три дочери - волосом сивые, собой красивые". Возвращаясь вновь к образам трех прях, с которых мы начали наш анализ сюжета "Сказки о Царе Салтане", еще раз отметим, что образ матери и трех ее дочерей-прях, вероятно, один из древнейших в индоевропейской мифологии. В Древней Греции это божество необходимости, неизбежности Ананке или Ананка и три ее дочери - Мойры или Парки, богини судьбы, вечно работающие пряхи. Согласно мифам, Ананке вращает между колен веретено, ось которого является в то же время вселенской осью. Мойры же помогают вращению этого веретена. Ананке близка к Адрастее, в которой орфическая традиция видела воплощение "законов Зевса, Кроноса, божественных надкосмических и внутрикосмических". Согласно Эсхилу "мудрые поклоняются Адрастее" - вершительнице справедливости 24. В ведической традиции таким воплощением "законов божественных, надкосмических и внутрикосмических" была Пракрита - изначальная сущность, которая состояла из трех субстанций или трех нитей (гун): саттвы - покоя, разумности, озаренности, благости (белой нити); раджаса - движения, страсти, желания (красной нити); тамаса - инерции, тупости, сонливости, злобы, тьмы, тяжести (черной нити). Надо заметить, что в севернорусской народной традиции сохранилась память об этих изначальных нитях, сплетающих судьбу человека. Так, в одном из поморских заговоров (записанном в 1912 г. Г. Цейтлиным) говорится: "На море, на океане, на острове на Буяне сидят Клеймон Папаринский и Василий Лекаринский и тугой лук натягивают... Бело пришло - бело прочь поди; черно пришло - черно прочь поди; красно пришло - красно прочь поди..." 25. Вероятно, именно в этот древнейший круг образов и входят пушкинские сватья Баба Бабариха и ее дочери-пряхи в сказке "О Царе Салтане".
Одним из ведущих персонажей в этой сказке А. С. Пушкина является Царевна Лебедь, у которой "месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит". Причем, если Князь Гвидон - повелитель вод, то Царевна Лебедь - символ звездного неба. Оснований для такого предположения более чем достаточно. Если мы обратимся к древнейшим литературным памятникам индоевропейцев Ригведе и Авесте, то узнаем, что в
санскрите "hansa" - гусь, лебедь и душа, познавшая высшую истину, высший дух. В гимнах Ригведы и Авесты гусь-лебедь ассоциируется с творческим началом Вселенной, со светом, разумом и богом-творцом26. Ю. А. Рапопорт считает, что образ водоплавающей птицы "отражает представление об изначальности водной стихии, которую в авестийском пантеоне олицетворяла богиня, чье имя, как полагают, было скрыто за тройным эпитетом Ардви Суры Анахиты" 27. В хорезмийской концепции происхождения Вселенной есть свидетельство того, что "изначальное божество, заключающее в себе части мироздания, представлялось в образе водоплавающей птицы". Стоит вспомнить также, что спутником Сарасвати - великой водной богини ведической эпохи - был гусь-лебедь, который олицетворял собой всеохватывающее небо 28. Не менее значимым был этот образ и в славянской культурной традиции. Еще на праславянскихукрашениях встречаются многочисленные изображения лебедей. На древнеславянских зольниках - местах ритуальных костров - археологи находят вырытые в земле гигантские фигуры лебедей. Древнегреческая мифология не случайно связывает лебедей - священных птиц Аполлона - с северной окраиной Ойкумены, куда они ежегодно уносили бога к берегам холодного Кронийского океана, в земли гипербореев. Вероятно, прав Б. А. Рыбаков, считая, что "солнечных лебедей праславянского мира мы должны рассматривать не как механическое заимствование античного мифа, а как соучастие северных племен в каком-то общем (может быть, индоевропейском) мифотворчестве, связанном с солнцем и с солнечным божеством"29. Для восточнославянской фольклорной традиции характерно практически то же восприятие этого образа, что и в ведических гимнах четырехтысячелетней давности. И также, как ведическая традиция связывает водоплавающую птицу с верховным существом - творцом Мира, так и записанная в середине XX века (!) в Русском Устье на р. Индигирке космогоническая легенда о сотворении земли связывает образ творца с уткой- гагрой. Причем, эта легенда удивительно близка к ведическому представлению об акте творения 30. В целом, в русской народной традиции образы водоплавающих птиц - уток, гусей, лебедей играют совершенно исключительную роль. Зачастую именно утица, лебедь или гусь маркируют собой сферу сакрального в обрядовых песнях календарного цикла. Особенно же широко распространены образы гусей и белых лебедей в русских народных свадебных песнях, где постоянно сравнение невесты с "лебедью белой", плывущей по "Морю Хвалынскому", "по Дунаю", восклицающей "на тихих заводях", "отстающей от стада лебединого" и т. д. Кстати, и "пава" русских народных песен, судя по всему, мыслилась также водоплавающей птицей-уткой или лебедью. Об этом свидетельствует песня, записанная в 1958 году в Архангельской области:
"Что на тихой на тишине,
Да на тихой лебединою
Да там не паванька плавала,
Да не пава перья ронила..."31
А.С. Пушкин, вероятно, прекрасно знал это, когда писал о своей Царевне Лебеди:
"А сама-то величава,
Выплывает, будто пава".
Образ невесты-белой лебеди оказался в народной традиции настолько устойчивым, что сохранился в свадебных обрядовых песнях Псковской земли вплоть до наших дней. Таков он в песне, записанной фольклористами Санкт-Петербургской консерватории в 1985 году:
"Вы косоя сватавьё, где далеча ездили?
Где далече ездили, что вы чули, видели?
И мы чули, видели, сизу вутипу на море.
Сизу утицу на море, зелезня на полёте.
Вы косоя сватовьё, вы чаво не поймали?
А мы имали, ня поймали, сиза крылья оборвали.
Гырячу кров разливали, дочку с маткой разлучали.
Атлучали лябёдушку от лебединыва стадика.
Прилучали лябёдышку кы гусиныму стадику"32.
Конечно, во времена А. С. Пушкина эта традиция была гораздо ярче и многообразнее, и само осознание образа "белой лебеди" народом было глубже и серьезней. Об этом свидетельствуют и народные заговоры, и сказки, и изобразительное творчество севернорусских крестьян первой четверти XIX века. Обратимся к текстам заговоров, записанным собирателями XIX века в различных губерниях России. "В Окияне-море пуп морской; на том морском пупе - белый камень Ола- тырь; на белом камне Олатыре сидит белая птица..." или: "На море Окияне, на острове Буяне, на зеленой осоке сидит птица, всем птицам старшая и большая"33. Белая лебедь связана со "святым божьим островом" даже в тех заговорах, где явно превалируют христианские образы и символы: "Стану я, раб Божий (имя рек), благословясь, и пойлу, перекрестясь, во синё море; на синем море лежит бел горюч камень, на этом камне стоит Божий престол, на этом престоле сидит Пресвятая Матерь, в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо..." 34. Заговоры, как и народные сказки, рисуют образ белой птицы отнюдь не однозначным, так, в одном из них: "... на море, на Океане, на острове Кургане стоит сыр дуб, под тем дубом стоит кровать, на той кровати лежит девица...", но не добрая, любящая, помогающая своему суженому Лебедь Белая, а "змеина сестрица" 36. Такой вариант заговора представляет безусловный интерес тем, что здесь зафиксирована ситуация, нередко встречающаяся и в русских народных сказках, где между змеей, лебедем или уткой (т. е. водоплавающей птицей) и прекрасной девушкой ставится знак равенства. Так, в сказке "Свет Луна" красавица прилетает к своему мужу Ивану-царевичу крытой огненной змеей, а в "Буренушке" Марья-царевна, превращенная мачехой в гусыню, вновь обретает свой женский облик, превращаясь последовательно в лягушку, змею и веретено. В "Сказке о Царе Салта- не" эта вторая сущность Царевны-Лебеди не проявляется, но, повторяем, в русских народных сказках, загадках, заговорах связь Белой Лебеди (или гусей-лебедей) со смертью, с болезнями и их излечением или уходом на "тот свет" очевидна. Так, например, на том же самом "острове Буяне" в "море Океане", где "стоит дуб ни наг, ни одет", растет липовый куст, под которым лежит золотой камень, а на камне "лежит руно черное", и на том руне "лежит инорокая змея Гарафена", которая явно заняла место Белой Лебеди 36. О том, что это именно так, свидетельствует текст другого заговора: "В Окияне-море пуп морской; на том морском пупе - белый камень Олатырь; на белом камне Олатыре сидит белая птица... залетала тая белая птица к рабу Божиему (имя рек) и садилась на буйную голову, на самое тимя; железным носом выклевывала, булатными когтями выцарапывала, белыми крыльями отмахивала призоры и наговоры, и всякую немочь за синее море, под белый камень, под морской пуп..."37. Однако, те же функции выполняет в заговорах и "красная девица": "... в синем море Океане белый камень, и от того белого камня выходит красная девица и приходит к тому рабу Божию (имя рек), и вынимает у того раба Божия с пупа грыжу, с сердца грыжу, из-под пупа грыжу, и подкладывает на шелковую ленту, и сносит к сырому дубу...". Или змея: "На море-океане, на большом Буяне, стоит дуб, стара-дуб, под этим дубом, стара-дубом, лежит камень Белороб, на этом камне Белоробе сидит змея-Скоропея...", которая также спасает от бо
лезней, как и "белая птица" и "красная девица"38. О том, что "Лебедь Белая" (Царевна Лебедь) связана со смертью, с "тем светом", миром мертвых и миром богов, свидетельствуют и такие русские народные загадки:
"На море, на Окияне,
На острове Буяне Сидит птица Юстрица;
Она хвалится, выхваляется,
Что все видела, всего много едала.
Видала царя в Москве,
Короля в Литве,
Старца в келье, дитя в колыбели,4
А того не едала, что чего в море не достала".
(Смерть)
"Сидитутка на плоту,
Хвалится казаку:
Никто меня не пройдет,
Ни царь, ни царица,
Ни красна девица".
(Смерть)
Стоит особо подчеркнуть, что даже фольклорно-этнографичские экспедиции 80-х - 90-х годов зафиксировали в Псковской области четкую память информаторов о том, что среди персонажей святочных ряжений, связанных с обрядами культа предков, обязательно присутствовали "гусь", "гусак", "утка". "Уточка полевая", "утка луговая" или "гуси-лебеди" - характерные персонажи песен Масленицы - праздника, также связанного с культом предков и заклинанием плодородия следующего земледельческого года. В песне, записанной П. В. Шеном в Псковской губернии, поется:
"Приходила Коляда наперёд Рождества Виноградьё красно-зеленое моё!
Нападала пороша снегу беленького Как по этой по пороше
Гуси-лебеди летели - колядовщики, недоросточки"39.
Мы уже отмечали ранее то огромное значение, которое придавалось образу гуся и лебедя в ведической традиции. Так, Е. Е. Кузьмина
подчеркивает, что в индоиранской мифологии водоплавающая птица выступала олицетворением и спутницей богини-матери, связанной с водой, которая часто изображалась в виде "мирового дерева" с сидящими на нем птицами40. Но именно такая композиция - дерево с сидящими на нем птицами, утицами, лебедями или павами - является одной из самых распространенных в русской народной вышивке от Орла и до Архангельска41. В пушкинской "Сказке о Царе Салтане" весь комплекс связей, отмеченных для индоиранской традиции Е. Е. Кузьминой, выявлен исключительно рельефно. Здесь есть богиня-мать, связанная с водой (и ее сын - повелитель вод), водоплавающая птица (Царевна- Лебедь) и мировое дерево (дуб).
Отметим также, что в описании Царевны-Лебеди А. С. Пушкин подчеркивет, что она:
"Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает...
А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит".