Мать не закончила фразу, но по выражению ее лица и особенно по уголкам губ ясно угадывалась ее мысль.
"И ты думаешь, что этот молодой человек настолько испорчен, что позволит, чтобы женщина содержала его, как…"
"Ну, это не совсем "содержание", по крайней мере, он бы не смотрел на это в таком свете. Более того, он мог бы позволить помогать себе тысячей других способов помимо денег, а фортепиано было бы его gagne-pain ".
"Так же как сцена для большинства балерин; не хотел бы я быть артистом".
"О! Они не единственный тип мужчин, обязанных своим успехом любовнице или жене. Почитай "BelAmi" и увидишь, что многие преуспевающие мужчины, и даже не одна знаменитая персона, обязаны своим величием…"
"Женщине?"
"Именно; всегда так: cherchez la femme ".
"Тогда этот мир отвратителен".
"Мы вынуждены жить в нем и должны брать из него самое лучшее, а не воспринимать все так трагично, как ты".
"Как бы то ни было, играет он хорошо. По правде сказать, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь играл так, как он вчера вечером".
"Да, признаю, вчера он действительно играл блестяще или даже сенсационно; но надо также признать, что ты был нездоров и излишне впечатлителен, так что музыка, должно быть, оказала на твои нервы необычное действие".
"О! Ты думаешь, мне не давал покоя вселившийся в меня злой дух, и только этот искусный музыкант, как говорится в Библии, смог успокоить мои нервы".
Мать улыбнулась: "Ну, в наши дни все мы более или менее похожи на Саула, то есть всем нам время от времени не дает покоя злой дух". Лицо ее стало хмурым, и она замолчала - очевидно, на нее нахлынули воспоминания о моем отце; затем она задумчиво добавила: "И Саула действительно нужно было пожалеть".
Я не ответил ей. Я думал о том, почему Давид обрел благосклонность Саула. Потому ли, что "он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом"? Потому ли еще, что, как только Ионафан увидел его, "душа Ионафана прилепилась к душе его, и полюбил его Ионафан, как свою душу"?
Прилепилась ли душа Телени к моей? Суждено ли мне было любить и ненавидеть его, как Саул любил и ненавидел Давида? Как бы то ни было, я презирал себя и свое безумие. Я затаил злобу на музыканта, околдовавшего меня; но главное, я ненавидел всех женщин - это проклятье мира.
Неожиданно мать вырвала меня из мрачных мыслей. "Не ходи сегодня в контору, если тебе нездоровится", - сказала она, помолчав немного.
- Что?! У вас тогда было свое дело? Неужели?
- Да, отец оставил мне весьма прибыльное дело и отличного, очень надежного управляющего, который многие годы был душой нашего дома. Тогда мне было двадцать три, и мой пай в компании давал львиную долю доходов. Однако же должен сказать, что я не только никогда не ленился, но, наоборот, был довольно серьезен для молодого человека моих лет и, главное, моего положения. У меня было лишь одно увлечение весьма невинного свойства. Я любил старинную майолику, старинные веера и кружево… сейчас у меня прекрасная коллекция.
- Прекраснейшая из тех, что я когда-либо видел.
- Так вот, я, как обычно, отправился в контору, но, как ни старался, никак не мог сосредоточиться на работе. Образ Телени сливался со всем, чем бы я ни занимался, и все путал. Кроме того, у меня из головы не шли слова матери. Все женщины были в него влюблены, и он нуждался в их любви. Я попытался изгнать музыканта из своих мыслей. "Где хотение, там и умение, - сказал я себе, - так что скоро я избавлюсь от этого глупого, сентиментального наваждения".
- Но вам же это не удалось?
- Нет! Чем сильнее я старался не думать о нем, тем больше думал. Вам когда-нибудь случалось слышать обрывки полузабытой мелодии, постоянно звучащие у вас в голове? Идите куда угодно, слушайте, что хотите, но эта мелодия будет неотступно терзать вас. Вы уже не можете ни вспомнить ее целиком, ни избавиться от нее. Если вы идете в постель, она не дает вам заснуть; вы спите и слышите ее во сне; вы просыпаетесь, и первое, что слышите, - эта же мелодия. То же самое было и с Телени; он преследовал меня, его голос - столь сладкий и глубокий - постоянно повторял с неизвестным мне акцентом: "О Друг, душа тоскует по тебе".
Теперь его прекрасный образ всегда стоял перед моими глазами, прикосновение его нежной руки запечатлелось на моей, я даже чувствовал его ароматное дыхание на своих губах; время от времени я в страстном томлении протягивал руки, чтобы схватит его и прижать к груди, и галлюцинация была такой реальной, что вскоре мне уже казалось, что я чувствую его тело. Тогда возникала сильная эрекция, каждый нерв напрягался, и это едва не сводило меня с ума. Но хотя я и страдал, боль была сладостной.
- Простите, что прерываю вас, но неужели вы никогда не влюблялись до того, как встретили Телени?
- Никогда.
- Странно.
- Отчего же?
- В двадцать три года?
- Видите ли, я был предрасположен любить мужчин, а не женщин и, не осознавая этого, всегда боролся с наклонностями своей натуры. Действительно, иногда мне казалось, что я уже бывал влюблен, но, только встретив Телени, я понял, что такое настоящая любовь. Как все юноши, я полагал, что должен быть влюблён, и изо всех сил старался убедить себя, что потерял голову. Увидев однажды молоденькую девушку с веселым взглядом, я решил, что именно такой и должна быть настоящая Дульсинея . Всякий раз, когда мы встречались, я не отходил от нее ни на шаг, а иногда даже пытался думать о ней в свободные минуты, когда нечем было себя занять.
- И чем же все закончилось?
- Закончилось все очень глупо. Это случилось примерно за год или за два до окончания Lycee . Да, кажется, это было во время летних каникул; тогда я впервые путешествовал один.
Я был довольно застенчив и немного волновался и нервничал от того, что пришлось, торопясь и толкаясь, пробиваться сквозь толпу, чтобы купить билет, и стараться быть внимательным, дабы не перепутать поезд.
В итоге, сам того еще не осознав, я уселся напротив девушки, в которую, как я думал, был влюблен. И более того, вагон, в котором я оказался, был предназначен для прекрасного пола.
К несчастью, в этом же вагоне находилось существо, к которому сие название было никак не применимо, - хотя я не могу поклясться относительно ее пола, но даю слово, что прекрасной она не была. В сущности, насколько я помню, она представляла собой образец кочующей английской старой девы, облаченной в дожденепроницаемый плащ вроде ольстера . Образчики таких чужеродных существ постоянно попадаются и на континенте и, думаю, повсеместно кроме Англии, ибо я пришел к заключению, что Великобритания производит их исключительно на экспорт. В общем, не успел я занять свое место, как…
"Монсер, - злобно сказала она на ломаном французском вперемешку с английским, - сет компартеман э предназначен для дам суль".
Думаю, она имела в виду seules , но в тот момент я был настолько сконфужен, что воспринял ее слова буквально.
"Dames soules! - Пьяных дам!" - проговорил я в ужасе, озираясь на всех остальных пассажирок.
Мои соседки начали хихикать.
"Мадам говорит, что этот вагон предназначен для дам, - сказала мать моей девушки, - разумеется, молодой человек не должен… не должен здесь курить, но…"
"О! если это единственное возражение, то я, разумеется, не позволю себе закурить".
"Нет, нет! - сказала старая дева - очевидно, она была шокирована. - Вуз екзи, уходите, у муа крие! Гард! - завопила она в окно. - Фэт уйти сет монсер!" .
Кондуктор появился в дверях и не просто вывел, а с позором вышвырнул меня из вагона, как будто бы я был вторым полковиником Бейкером.
Мне было так стыдно, я чувствовал себя таким униженным, что с моим желудком - а он всегда был весьма чувствительным - из-за пережитого шока случилось расстройство. Как только поезд тронулся, мне сначала стало не по себе, затем я почувствовал боль и урчание и, наконец, - ужасную нужду, настолько сильную, что мне с трудом удалось сесть на свое место и напрячься изо всех сил; я не смел шелохнуться, опасаясь последствий.
Некоторое время спустя поезд остановился, но ни один кондуктор не пришел, чтобы открыть дверь; я смог встать, но не увидел ни кондуктора, ни места, где мог бы облегчиться. Я судорожно размышлял над тем, что же мне делать, но тут поезд тронулся.
Единственным моим соседом оказался пожилой джентльмен который, велев мне устраиваться поудобнее, или, вернее, чувствовать себя свободнее, заснул и самозабвенно захрапел; так что я был все равно что один.
Я разработал несколько планов опорожнения кишечника, который с каждой минутой становился все менее управляемым, но только один или два из этих планов были выполнимы Однако ж я не мог привести их в действие, поскольку моя возлюбленная, находившаяся всего через несколько вагонов от меня, постоянно выглядывала в окно, и было бы совсем нехорошо, если бы вместо моего лица она вдруг увидела мою полную луну. По той же причине я не мог использовать шляпу в качестве того, что итальянец называют comodina , поскольку ветер дул в сторону девушки.
Поезд снова остановился, но лишь на три минуты. Что можно сделать за три минуты, особенно если испытываешь такую ужасную боль? Еще остановка - две минуты. Сжимаясь изо всех сил, я теперь мог подождать подольше. Поезд тронулся, а затем вновь остановился. Шесть минут. Сейчас или никогда. Я выскочил из вагона.
Это была загородная станция, очевидно, узловой пункт, и все выходили из вагонов.
"Les voyagers pour…, en voiture!" - заорал кондуктор.
"Где туалет?" - спросил я его.
Он хотел впихнуть меня в поезд. Я вырвался и задал тот же вопрос другому служащему.
"Там, - ответил он, указывал на ватерклозет, - но поторопитесь".
Я кинулся к ватерклозету и влетел внутрь, не разбирал дороги. Я рванул дверь и распахнул ее настежь.
Сначала я услышал стон облегчения, за ним последовал всплеск и водопад, затем хриплый звук, и я увидел английскую девицу, сидящую на корточках на сиденье клозета.
Паровоз загудел, звонок зазвенел, кондуктор засвистел в свисток, поезд тронулся.
Я со всех ног бросился назад, забыв о последствиях и придерживая спущенные штаны, а за мной следовала разъяренная визжащая старая дева; я бежал от нее, словно цыплёнок от старой курицы.
- И что?
- Все смотрели из вагонных окон и смеялись над моими злоключениями
Через несколько дней я с родителями остановился на водах в пансионе Бельвю. Спустившись к обеду, я с удивлением обнаружил мою юную даму с ее матерью; они сидели почти напротив того места, которое обычно занимали мои родители. Увидев ее, я конечно же ужасно покраснел. Я сел, а она и пожилая дама обменялись взглядами и улыбнулись. Я нервно ерзал на стуле и в конце концов выронил из рук ложку.
"Что с тобой, Камиль?" - спросила мать, заметив, что я то краснею, то бледнею.
"О, ничего! Я только… только… то есть у меня расстроился желудок - прошептал я, не найдя в тот момент более подходящего предлога.
"Опять желудок?" - спросила мать вполголоса.
"Что, Камиль, болит живот?" - сказал отец в своей обычной бесцеремонной манере и, как всегда, громогласно.
Мое было так стыдно, я так расстроился, что мой пустой желудок начал издавать ужасающие урчащие звуки. Думаю, все, кто сидел за столом, хихикали, когда я вдруг услышал знакомый злобный визгливый голос: "Гаасон, демандэ тот монсер не парле кошонери за столом" .
Я взглянул в ту сторону, откуда раздался голос, и точно - там сидела англичанка - старая дева.
Увидев, что все уставились на меня, я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Но я был вынужден это терпеть. Наконец долгий обед завершился. Я поднялся в свою комнату и больше в тот день своих знакомых не видел.
Назавтра я встретил на улице ту барышню с матерью. Когда она увидела меня, ее веселые глаза заблестели веселее, чем когда-либо. Я не смел даже взглянуть на нее, а тем более ходить за ней по пятам, как обыкновенно делал.
В pension было еще несколько девушек, и вскоре она подружилась с ними, поскольку всегда и везде становилась всеобщей любимицей. Я же, наоборот, держался в стороне от всех, будучи уверен, что казус, случившийся со мной, не только всем известен, но стал популярной темой разговоров.
Однажды несколькими днями позже я после обеда сидел в огромном саду pension и, спрятавшись за кустами падуба, Предавался размышлениям о своих несчастьях; внезапно я увидел Риту - ее звали Маргаритой; она шла по соседней аллее вместе с несколькими другими девушками.
Едва я заметил ее, как она велела подругам идти вперед, а сама отстала от них.
Она остановилась, повернулась спиной к своим компаньонкам, подняла платье намного выше колен и продемонстрировала прелестную, хотя и худенькую ножку, обтянутую тугим черным шелковым чулком. Подвязка, прикреплявшая чулок к ее "невыразимым", развязалась, и девушка принялась ее завязывать.
Наклонившись пониже, я спокойно мог бы заглянуть ей между ног и рассмотреть то, что позволяла увидеть прорезь на панталонах, но мне и в голову не пришло это сделать. В действительности, эта девица всегда была мне безразлична, как и другие женщины. Я лишь подумал, что настал мой час встретиться с ней наедине и поклониться ей, не будучи осмеянным другими девушками. Я потихоньку выбрался из своего убежища и направился к соседней аллее.
Я повернул за угол - и что же я увидел! Предмет моего сентиментального восхищения сидел на корточках с широко раздвинутыми ногами, аккуратно подобрав все юбки.
- И вы наконец увидели…
- Мельком - розоватую плоть и еще струю желтой жидкости, направленную вниз и разливающуюся по гравию, пузырясь и пенясь, сопровождаемую стремительным журчанием многочисленных потоков, в то время как сзади, словно для того, чтобы приветствовать мое появление, раздался грохот, похожий на канонаду.
- И что же вы сделали?
- Разве вы не знаете, что мы всегда делаем то, чего делать не следует, и не делаем того, что нужно, - кажется, так говорится в Псалтыре? Так вот, вместо того чтобы ускользнуть незамеченным и спрятаться за кустом, откуда и рассмотреть устье ручейка, я, глупец, замер на месте, онемевший и ошарашенный. Дар речи ко мне вернулся только тогда, когда она подняла глаза.
"O, mademoiselle! Pardon!" - сказал я. - Но я действительно не знал, что вы здесь… то есть что…"
"Sot… stupide… imbecile… bete… animal!" - выпалила она с французской непринужденностью, поднимаясь и краснея, как пион. Затем она повернулась ко мне спиной и тут увидела кочующую старую деву, которая появилась на другом конце аллеи и поприветствовала девушку долгим "О!", похожим на звук трубы в тумане.
- И что?
- И моя единственная в жизни влюбленность в женщину прошла.
- Значит, вы никогда не любили, пока не познакомились с Телени?
- Никогда; по этой-то причине я некоторое время не совсем понимал, что чувствую. Однако позже, обдумав все, я пришел к заключению, что ощущал первые слабые любовные позывы еще задолго до встречи с ним. Но поскольку они всегда были направлены на мой собственный пол, я не осознавал, что это любовь.
- Какой-нибудь юноша ваших лет?
- Нет, меня привлекали взрослые мужчины - сильные, мускулистые образцы мужественности. Меня с детства тянуло к мужчинам боксёрского типа с огромными руками и ногами, с рельефными мышцами, с мощным телом - в общем, к грубой силе.
Моей первой любовью стал молодой Геркулес , мясник; он обхаживал нашу служанку - насколько я помню, она была хорошенькой. Это был здоровый мускулистый малый с жилистыми руками; выглядел он так, будто мог свалить быка одним ударом кулака.
Я часто сидел и тайком наблюдал за ним, подмечая мельчайшие изменения на его лице, в то время как он ухаживал за девушкой, и чувствовал почти такое же желание, какое ощущал он.
Как я хотел, чтобы он поговорил со мной, вместо того чтобы шутить с глупой служанкой! Я ревновал к ней, хотя она очень мне нравилась. Иногда он брал меня на руки и нежно гладил, но то бывало очень редко. Но однажды, когда он - видимо, в сильном возбуждении - изо всех сил пытался ее поцеловать, но так и не смог, он схватил меня и прижался губами к моим губам так жадно, как будто его мучила жажда.
Хотя я был всего лишь ребёнком, но, думаю, это действие вызвало эрекцию, потому что помню, как мой пульс сильно участился. Я до сих пор не забыл, какое испытывал наслаждение, когда, как кот, терся о его ноги, мостился меж его бедер, обнюхивал его, как собака, поглаживал и похлопывал его; но увы! он редко обращал на меня внимание.
Величайшей радостью в детстве для меня было смотреть, как мужчины купаются. Я едва сдерживался, чтобы не подбежать к ним; мне хотелось бы трогать их руками и целовать все их тело. Я терял самообладание, когда видел кого-нибудь из них нагим.
Фаллос действовал на меня так же, как, полагаю, он действует на страстную женщину; при виде его у меня текли слюнки, особенно если он был большим, полнокровным, с открытой толстой, мясистой головкой.