Скорчившись наверху, она услышала, как неподалеку с треском распахнулось окно.
– Двух человек в сад! – крикнул кто-то.
Адам проворно вскарабкался на стену и оказался рядом с Клер.
Уже некогда перебрасывать лестницу на другую сторону, чтобы спуститься по ней, подумал он – и сильным толчком отбросил ее от стены. Еще прежде, чем лестница рухнула на землю, он сам спрыгнул в спасительную темноту соседнего сада.
– Я угодил на клумбу, – шепотом сообщил он Клер, которая все еще сидела на стене. – Тебе тоже придется рискнуть. Темно хоть глаз выколи; я не сумею подхватить тебя. Ради всего святого, прыгай!
Но Клер, слишком испуганная, чтобы повиноваться, еще крепче вцепилась в кирпичи.
– А Майк? – с тревогой спросила она.
Адам мгновение поколебался, вспомнив, сколько раз Майк сам, даже имея возможность выкрутиться, добровольно становился рядом со своим обожаемым старшим братом, чтобы разделить грозившее ему наказание. Мелькнуло воспоминание: когда-то, школьниками, они развлекались тем, что раз в две недели таскали шоколад с прилавка местной кондитерской. Когда же вконец разозленный хозяин вызвал полицейских и те устроили в магазине засаду, попавшийся на месте преступления Майк признал свою вину (хотя инициатором был Адам), но отказался выдать сообщника. Этот героический жест стоил ему крепкой порки, заданной отцом. Бывали и другие случаи, когда, позвонив в чужую дверь, братья бросались наутек; всегдашнему заводиле, Адаму, который бегал быстрее, обычно удавалось улизнуть, и, спрятавшись в соседнем саду или где-нибудь в конце аллеи, он с бьющимся сердцем прислушивался к погоне за Майком, прекрасно зная, что за поимкой последует страшный разнос со стороны отца, но Майк клятвенно заверит, что Адам тут ни при чем, и будет выпорот, а еще оставлен без сладкого.
Подобное не раз случалось на протяжении всего их детства и отрочества, но Адам всегда выходил сухим из воды. Со временем он привык к столь полезным для него самоотверженным проявлениям братской любви и стал считать их чем-то само собой разумеющимся. И вот теперь, стоя в сыром, пахнущем влажной землей мраке чужого сада, он пожал плечами и шепотом ответил Клер:
– Ничего, обойдется. Майк всегда выкручивается. Прыгай же, ради Бога!
За спиной Клер с треском распахнулась дверь.
Клер прыгнула в темноту, угодив прямо в подставленные руки Адама. Прежде чем она успела перевести дыхание, он схватил ее за руку:
– Побежали! Задняя дверь, должно быть, не заперта.
Они стали пробираться вдоль стены к дому, погруженному в тишину. Адам шел впереди, топча кусты, что попадались под ноги.
Наконец стена кончилась. Протянутая вперед рука Адама наткнулась на другую стену, отходившую под прямым углом. Он нащупал окно… снова кирпичи… дальше была дверь. Он нашел ручку, осторожно повернул ее влево и толкнул дверь.
Она открылась.
Втащив Клер вовнутрь, Адам медленно, очень осторожно закрыл дверь. Едва прикасаясь пальцами, он нащупал торчавший в замочной скважине ключ и тихонько, стараясь, чтобы замок не щелкнул, повернул его вправо, затем быстро нащупал засов и задвинул его.
– Адам, мы же забрались в чужой дом! – прошептала Клер.
– Майк всегда выпутывается сам.
– Но ты же сбросил лестницу, так что этим путем он убежать не сможет.
– Твоя бабушка вряд ли обрадовалась бы, если бы ты влипла в какую-нибудь историю.
– А что нам теперь делать?
– Будем сидеть тут до утра. Потом позаимствуем пару пальто и просто выйдем отсюда. Полиция и внимания не обратит.
Адам набросил свой пиджак на плечи Клер. Они сидели на вымощенном каменными плитами полу какого-то подсобного помещения – скорее всего, моечной при кухне. Клер чувствовала в этой непроглядной темноте, что ее трясет от холода и возбуждения. Вся эта роскошная вечеринка с недозволенными развлечениями была частью того образа жизни, который Клер всегда осуждала за пустую трату времени, но как заманчиво и волнующе было на несколько часов ощутить себя принадлежащей к таинственному и порочному миру!
После этого вечера присутствие Адама стало вызывать у Клер ощущение надежности и защищенности. Ей ни разу не пришло в голову, что, не поведи он ее тогда в это рискованное место, не было бы нужды проявлять чудеса героизма для ее спасения.
Глава 9
Четверг, 17 апреля 1958 года
– Вообще-то не стоило бы подавать тебе завтрак в постель, – сказала Шушу, входя с подносом в розовую спальню Аннабел. – Ну, и сколько же сердец ты разбила за вчерашний вечер?
– О! Шушу, дорогая, пожалуйста! Умоляю, не раздвигай шторы. Ой! Это солнце прямо слепит.
– Уже почти полдень. – Шушу безжалостно раздвинула шторы пошире и посмотрела вниз, где под бело-розовыми от цветов ветвями яблонь Элинор возилась со своими анемонами.
Восемнадцатилетняя Аннабел села в постели и потянулась. "Она выглядит старше своих лет", – подумала, глядя на нее, Шушу. Аннабел, с пышной гривой рыжеватых волос, больше других сестер походила на Элинор, какой та была в молодости: тот же спокойный взгляд, те же полные, влажные губы, в уголках которых, казалось, всегда – даже во сне – таилась легкая улыбка.
Дебют Аннабел в свете отличался от дебюта Клер только тем, что Аннабел наслаждалась каждым его мигом. Элинор снова пришлось прибегнуть к услугам леди Рашли, а в виде благодарности взять на себя все расходы по пребыванию леди Рашли в Лондоне в течение бального сезона, а кроме того, подарить ей свою бриллиантовую брошь, которой та откровенно восхищалась всякий раз, когда Элинор надевала ее.
Новая протеже леди Рашли имела огромный успех. Красивую, томную Аннабел постоянно окружали мужчины флирт был, казалось, ее естественным состоянием, и она всегда чуть кокетничала со своим собеседником – будь то почтальон, посыльный из мясной лавки, развозивший заказы на велосипеде, или молодой человек аристократической фамилии, с которым она танцевала. Беспечная, веселая и легкомысленная, она не ограничивала свое общение с мужчинами встречами в бальных залах: частенько происходили уединенные свидания где-нибудь на балконе, подальше от нескромных взглядов, в такси или, ранним утром, в нетопленой темной гостиной лондонской квартиры Элинор.
Таинственность, окружавшая эти запретные забавы, кружила голову Аннабел не меньше, чем неукротимый зов гормонов, бурливших в ее юном теле. Сколь бы утомленной ни чувствовала она себя, уезжая с очередного бала или коктейля, силы и энергия неизменно возвращались к ней, как только мужская рука обнимала ее талию, а твердая, теплая мужская ладонь ложилась ей на плечо, отодвигая мешающие бретели, и спускалась ниже, ниже… и она, отуманенная, вся замирая от рождающегося где-то в глубинах тела трепета, бормотала:
– Нет… не надо… ну правда, не надо… Временами ласки заставляли ее забыться настолько, что она позволяла ухажеру даже то, чего несколькими часами раньше твердо решила не позволять, и тогда его рука, проникнув под подол ее пышного тафтяного платья, скользила по гладкому, обтянутому нейлоном колену, по атласной подвязке, касалась горячей, трепещущей плоти… Но вслед за этим молодой человек, разгоряченный, одурманенный, оказывался на ночной улице, не успев сообразить что к чему и испытывая жестокое разочарование.
– Тебе пора вставать и собираться, – сказала Шушу оборачиваясь.
Элинор, услышав разговор, посмотрела наверх, увидела Шушу в окне комнаты Аннабел и помахала ей. Одетая в костюм для работы в саду, она была сейчас совсем не похожа на ту блестящую Элинор Дав, на ту легенду, в которую она превратилась после смерти Билли. Шушу была просто поражена переменой, происшедшей в подруге: ее Нелл расцвела, приобрела уверенность в себе, и взлет ее как личности едва ли не превосходил взлет ее как писательницы.
Сейчас ее американский издатель хотел, чтобы она встретилась со своими читателями, жившими по ту сторону Атлантики, поэтому Элинор должна была вскоре вылететь, в сопровождении Аннабел, в Нью-Йорк – первый город в ее турне по Соединенным Штатам. Аннабел зевнула:
– Шушу, кто-нибудь отнес завтрак Гарри? Шушу фыркнула, поставила поднос с завтраком перед Аннабел и шмякнула ложечкой по верхушке сваренного всмятку яйца так сильно, что можно было не сомневаться в ее отношении к упомянутой личности.
– Тебе совершенно незачем так беспокоиться об этом типе, – сказала она. – Ничего, кроме слез, он тебе не принесет.
– Не понимаю, почему ты его так невзлюбила. Ты ведь так мало знаешь его, – запротестовала Аннабел, которая уже изнемогала от постоянных лекций Шушу о превратностях любви.
Шушу налила себе чашечку кофе и присела на кровать в ногах Аннабел.
– Просто я на своем веку достаточно перевидала таких дон-ж-жуанов, – ответила она, вкладывая все свое презрение в это "ж". – Гарри не любит тебя, детка, Гарри вообще не любит никого. Конечно, он ужасно внимателен к девушкам, но внимание это такое же, как у охотника к оленю, которого он выслеживает Держу пари что этот твой Гарри не пропускает ни одной девчонки – просто так, чтобы доказать самому себе, какой он неотразимый. – Она нахмурилась. – Я никогда не могла понять, почему на мужика, который меняет женщин как перчатки, смотрят чуть ли не как на героя, а женщину имеющую много приятелей, считают – ну сама знаешь кем.
– Да ты-то откуда тан разбираешься в мужчинах? – спросила Аннабел.
Шушу запнулась. До сего дня в ней все еще жило тихое удивление оттого, что когда-то Джинджер Хигби из всех женщин, сколько их ни есть на свете, столь явно предпочел ее Она до сих пор хранила его письма, а мать Джинджера была настолько добра, что подарила ей две его детские фотографии. И Шушу было хорошо от того, что у нее есть этот большой темно-желтый конверт хранящий все, что осталось ей на память о ее единственной плотской любви.
Ощущения, порожденные у нее прикосновениями и ласками Джинджера, были настолько сильны, что потеряв его, она в какой-то момент сама, в надежде вернуть их, начала изучать чувствительные точки своего тела. Результатом этого изучения стало неожиданное открытие: оказывается, она самостоятельно может достигнуть оргазма, который раньше приходил к ней только в объятиях Джинджера. И вот теперь, испытывая наслаждение в одиночку, она чувствовала себя виноватой перед Джинджером, как будто изменяла ему. Что-то подсказывало ей, что она играет в запретные игры. Но почему, оправдывалась Шушу, почему она не имеет права испытывать то, чего ее лишил какой-то не известный ей солдат, так никогда и не узнавший, что, случайно нажав на курок, пробил вечную брешь в жизни Шушу которая никогда не казалась ей пустой до встречи с Джинджером.
Глядя на красавицу Аннабел, имевшую все чтобы завоевать любого понравившегося ей парня Шушу вздохнула и ответила:
– Я разбираюсь в таких паршивцах, как Гарри потому что у меня есть глаза, мисс, и я уже много лет использую их по назначению. Всем этим Гарри нет дела до такой старой клячи, как я, поэтому они и не замечают, что я-то вижу их как следует – Гарри здорово напоминал ей Билли.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась семнадцатилетняя Миранда в клетчатых брюках от Стюарта и черном свитере, ее густые до плеч волосы прямо-таки сияли рыжим цветом, похожим на цвет апельсинового джема.
– Ну и как? – Миранда повертела головой и волосы взметнулись как языки пламени – Джон Френч. Я заплатила целое состояние – пять гиней.
Аннабел была поражена.
– Ба просто убьет тебя.
– Как из театра, – фыркнула Шушу – Иди-ка лучше смой все это, пока она тебя не увидела.
– Не могу. Они покрашены! – торжествующе объявила Миранда.
– Она точно убьет тебя, – с уважением произнесла Аннабел. – Настоящие леди не красятся.
Но Миранда не уступала.
– Ба уже пятьдесят восемь, а у нее ни единого седого волоска, она белокура, как Мэрилин Монро. Она ведь тоже ходит к Джону Френчу!
Дверь снова открылась, и вошла Клер.
– Так вот где вы все! О чем разговор?
– О любви. – Аннабел блаженно растянулась на постели. – О любви, которая как будто возносит тебя до облаков и заряжает энергией, и тебе совсем не хочется спать..
Шушу кивнула, подтверждая:
– Не зря же все женщины мечтают о любви. По крайней мере, есть о чем всласть подумать, пока делаешь все эти скучные домашние дела… Вот тут-то и выходит на сцену ваша Ба.
– Ба? – воскликнула Аннабел с полным ртом, не успев прожевать очередной кусок тоста, намазанного маслом. – Как это?
– Когда женщина читает в романе о каком-нибудь сногсшибательном мужчине, она забывает о том, что у нее-то нет мужчины или что есть, но не такой. Она немножко влюбляется в этого героя, которого на самом деле нет но зато ее чувство к нему очень даже есть, так что ей начинает казаться, что в ее жизни и правда происходит что-то необыкновенное.
– Вот-вот! Вся эскапистская литература стоит на этом – язвительно заметила Клер – Можно представить себе, что все это происходит с тобой на самом деле.
Шушу снова кивнула.
– На некоторых романы действуют как наркотик. Для них уж пусть лучше книжная любовь, чем никакой вовсе… Такие женщины, идя на вечеринку, каждый раз надеются встретить там Прекрасного Принца, а когда он не появляется, падают духом и возвращаются домой совсем раскисшие.
– А вот я совсем не хочу себе в мужья Прекрасного Принца, – твердо сказала Клер. – Мне нужен просто человек. Чтобы он был честным… надежным… не толстокожим… чтобы я знала, что могу на него опереться.
– Это как-то скучновато – Аннабел облизала перемазанные маслом пальцы – А мне нужен мужчина сильный, очаровательный… динамичный и чуточку загадочный.
– А мне нужно, чтобы это был человек действия, – вступила в разговор молчавшая до того Миранда. – Такой, знаете ли, лидер с романтической внешностью вроде Руперта Рейнского.
– С кучей титулов? Богатый? Могущественный? – поинтересовалась Шушу. – Красивый, высокий, с голубыми глазами?
– Голубые глаза, пожалуй, не обязательны, – великодушно согласилась со всем остальным Миранда.
– Ну, ладно, предположим, что такое ходячее совершенство существует; вы-то сами что можете ему предложить? – с досадой спросила Шушу. – Такое же совершенство?
– Ах, Шушу, у нас был такой милый сексуальный разговор, а ты опять превратила его в лекцию, – зевая, выговорила Аннабел.
– Я просто стараюсь вбить тебе в голову немного ума, пока этот сногсшибательный мистер Гарри-сердцеед еще дрыхнет, – сказала Шушу, протягивая руку за подносом. – Совершенных мужчин нет на свете, а сногсшибательные делают женщин несчастными, – говоря это, она снова подумала о Билли.
Понедельник, 21 апреля 1958 года
Несмотря на включенный вентилятор, отсутствие окон в гримерной нью-йоркской телестанции новостей давало себя знать: в воздухе стоял застарелый запах сигаретного дыма и кофе.
Девушка в мужской рубашке, которая была явно велика ей и выпущена поверх юбки, открыла дверь, сделав знак Элинор. Элинор встала. У нее, что называется, тряслись поджилки от страха, но внешне она выглядела вполне спокойной и уверенной в себе. На ней было шелковое платье абрикосового цвета от Кристиана Диора и легкий жакет без подкладки, который уместен для любого выхода в свет, когда этикет не требовал, чтобы туалет был длинным. Свои белокурые волосы она убрала в шиньон. Благодаря строгой диете Элинор до сих пор весила не больше чем в семнадцать лет, а искусные косметические операции вокруг глаз и на подбородке разгладили ее кожу настолько, что только легкие, едва заметные морщинки у рта выдавали ее не слишком юный возраст.
– Желаю удачи! – шепнул ей пресс-агент издателя.
– Задай им как следует, – подбодрила ее Аннабел, сильно накрашенная, в облегающем серебряном платье без рукавов, приобретенном в "Базаре".
В студии молодой светловолосый интервьюер представил Элинор – обладательницу Международной премии за лучшее романтическое произведение года и затем, как и следовало ожидать, спросил, в чем заключается секрет ее успеха.
Элинор одарила его ослепительной улыбкой:
– Для того чтобы писать хорошие романтические книги, нужно просто ощущать себя романтиком, выглядеть романтиком и быть романтиком по натуре.
– Некоторые называют ваши книги чепухой. Что вы об этом думаете?
Пресс-агент издателя предупредил Элинор, что Скотт Свенсон будет прислушиваться к каждому ее слову, будет помнить каждое из них и, не задумываясь, может обратить их против нее же, что с ним никому и никогда не бывает легко, но что он лучший интервьюер станции новостей, так что Элинор, отвечая на вопрос, не погасила своей сияющей улыбки.
– Миллионы моих читателей не согласились бы с этим мнением. Многие из тех произведений, которые сегодня считаются классикой, в свое время называли чепухой: книги Чарлза Диккенса печатались из номера в номер на страницах популярных журналов, а произведения Томаса Харди называли "литературной кашей". Даже Шекспира – писателя, имевшего огромный коммерческий успех, – современники обвиняли в том, что он пишет халтуру.
– Каков же, по-вашему, рецепт такой халтуры?
– Хороший роман состоит из таких же простых и вечных ингредиентов, как суфле, – снова улыбнулась Элинор. – Хорошо выписанные персонажи, продуманная, отлично выстроенная фабула, проработанные исторические детали и легко читающиеся диалоги – вот и все. Я стараюсь не терять из виду главное, писать короткими абзацами, не увлекаться прилагательными и не быть излишне многословной.
– По мнению некоторых, сексуальные сцены в ваших романах хромают. Вы согласны с этим?
– В моих книгах есть любовные сцены, но ни в ноем случае не сексуальные. Я не считаю нужным всходить вместе с моими героинями на брачное ложе: все мы и так прекрасно знаем, что там происходит.
– Вас обвиняют в недостаточной реалистичности в этом отношении.
– Реализм – это то, чего меньше всего хотят мои читатели: реализма им хватает в собственном доме. Мои же книги дают им возможность отвлечься от действительности…
"Стреляный воробей, – подумал Скотт, – ее голыми руками не возьмешь. Как бы стряхнуть с нее эту улыбку?" Он сделал еще одну попытку:
– Хотя вы живете в мире романтики, вы так и не вышли замуж снова. Почему в вашей жизни нет мужчины?
Элинор продолжала сиять улыбкой.
– Мужчина появится в моей жизни только тогда, когда я решу, что мне это нужно, – безмятежно ответила она. – Так же, как героиня моего нового романа "Ямайка, где разбиваются сердца". – В конце концов, все это шоу было затеяно для того, чтобы сделать рекламу ее новой книге.
Аннабел и ее бабушка вышли из гримерной как раз в тот момент, когда в дверях, ведущих в студию, появился Скотт. Увидев их, он остановился.
– Привет! – окликнул он с той самой беззаботной, мальчишеской улыбкой, которая заставляла тысячи женщин просить своих мужей не переключать телевизор на другую программу. – Позвольте поздравить вас, мисс Дав, – почтительно сказал он, подойдя. – Вы были просто великолепны… А это ваша дочь? – "Не переборщить бы", – подумал он про себя. – А что, если… Тут рядом, за углом, отель "Плаза". Вам не хотелось бы выпить чего-нибудь?
– Благодарю вас, мы слишком устали после перелета, – вежливо, но твердо отказалась Элинор: довольно этот парень поиздевался над ней во время интервью.
Но Аннабел не спешила уйти – ей вовсе не улыбалась перспектива быть рано загнанной в постель в ее первый вечер в Нью-Йорке.
– А почему бы нам не сделать то же самое в нашем номере? – предложила она: они как раз остановились в "Плазе".