- Потому что мы договорились встретиться на бейсбольном матче.
- Хорошо.
- Я слышу, что ты улыбаешься.
- Криво. И от этого мне больно.
Несколько секунд он молчал. А потом выдохнул:
- Я сказал, что хочу рассказать тебе о закате, о том, какой он, если смотреть с крыльца твоей бабушки. Ты готова?
- Да. Закат. Помоги мне увидеть его свет.
- Я сижу на каменных ступенях. Они высечены из темно-серого гранита с белыми кварцевыми прожилками. В центре камень вытерт ногами и временем. А по краям каменные плиты заросли зеленым мхом. Маленькие желтые дикие цветы пробиваются у основания крыльца и кое-где между ступеней, которые ведут к крыльцу. Я часто прохожусь по двору с косой, чтобы дать маленьким травам и цветам доступ к солнцу. Весь двор сейчас окрашен в мягкие золотистые тона.
- Ах!
- Вокруг кафе растут огромные дубы, и сейчас они наконец зазеленели. Но все еще в весенней неуверенности. Листья почти что бледно-лимонные, яблочно-зеленые, нежные. К июню они станут темными. Каждому из здешних дубов как минимум сто лет. У самого старого такой толстый ствол, что два человека, взявшись за руки, не смогут его обхватить. Эти старые дубы шатром смыкаются над домом. Крыше не помешало бы больше света, особенно это видно по мху, который начинает расти на ней влажным летом, но дубы того стоят. Даже во время августовской жары двор и коттедж окутаны прохладой и тенью.
Во дворе растет огромный куст кизила. Сейчас он покрыт кремово-белыми цветами. Снежные деревья отцвели около месяца назад, примерно в то же время, когда появились крокусы. Тебе стоит посмотреть на бабушкин двор весной, когда он усеян сотнями крошечных пурпурных крокусов на тонком покрывале снега. А сейчас цветут дикие азалии. Их полно на лесных полянах вдоль пастбища. Огненно-оранжевые. Настолько яркие, что почти светятся в темноте. А еще нарциссы жонкили. Они сейчас в цвету. Не знаю, сколько их поначалу высадила у забора твоя бабушка, но за прошедшие годы они разрослись, и теперь их тут сотни. Около акра одних только нарциссов. У них чудесные колокольчики цвета яичного желтка. Они повсюду. А еще я вижу пару гигантских форзиций, это кустарник. Они огромны. Каждая размером со слона. И все покрыты желтыми цветами.
- Ты… столько знаешь о цветах и кустарниках. Ты садовник?
- Нет, но моя профессия требовала базовых знаний ландшафтного дизайна.
- Ты, должно быть, поэт в душе. Ты так описываешь это… Так красиво.
- Нет. Меня просто восхищают детали.
- Тогда поговори со мной о деталях. Они мне нравятся.
- Ну что ж, давай посмотрим. Чуть позже расцветут розы Шерон, посаженные твоей бабушкой вдоль одной из сторон двора. Они двенадцать футов высотой и футов восемь шириной. Их цветки похожи на большие колокольчики, как у гибискуса. Нежно-розовые. Ты бы видела, сколько пчел к ним прилетает! А сейчас я смотрю на прямую аллею, которая ведет ко двору. За ней река пастбища, убегающая за изгиб холма. Представь себе поле для гольфа, заросшее высокой травой и расчерченное старыми ореховыми опорами ограды пастбища. Я срезал старую проволоку с этих столбов - она проржавела и распадалась на части, об нее могли пораниться олени, которые тут пасутся.
Пастбище так и притягивает взгляд к Хог-Бэк-Маунтин, отрогу Десяти Сестер, окружающих Кроссроадс-Ков. Это большой скальный хребет с углублением с левой его стороны, потом небольшим возвышением и снова низиной. Свое название - Кабанья Спина - эта гора получила благодаря очертаниям, очень похожим на силуэт кабаньей головы и холки. В нижней части склоны поросли лиственными деревьями, но к вершине поднимаются только вечнозеленые, очень темные. Тебе стоило бы взглянуть на этот танец разных оттенков цвета. Глубокие синие тени затопили ущелья и низины, а каждый вечер, вот как сейчас, из них поднимается белая дымка тумана.
- Волшебно, - прошептала я.
- И свет понемногу блекнет. Золото, синева и розовые цветы растений понемногу тонут в тени деревьев, валунов, земли. Тень горы стекает на пастбище, укрывает деревья за ним, и через несколько минут коттедж тоже окажется в этой тени. Это закат. Невероятное зрелище эти закаты на Хог-Бэк. Здесь кажется, что весь мир засыпает в уютной тени горы, он спрятан и в безопасности до утра.
- В безопасности, - прошептала я.
- Я скоро отправлю тебе фотографии бабушкиного дома. Сфотографирую всех и все в Ков. Смотри на них, запоминай каждую деталь, верь тому, что видишь. Это особое место. Пообещай, что когда ты поправишься, то приедешь сюда и увидишь закат с крыльца своего дома. Пообещай мне. Не смей сдаваться.
- Я обещаю, - шепнула я. - Ты только, пожалуйста, говори. Я… растворяюсь в тени горы. Мне это нравится.
- Вот и хорошо. Поспи. Борись с инфекцией. Ты справишься.
Его зовут Томас, подумала я, засыпая. И мне нравится то, какой он меня видит. У него, наверное, чудесные глаза.
ТОМАС
Я сунул мобильный в задний карман джинсов и прислонился к каменной арке крыльца. Здесь, посреди леса, я чувствовал, что Мэри Ив сидит рядом со мной. Ладно, Мэри Ив. Я спас твой дом. А теперь ты помоги мне спасти свою внучку. Договорились?
Последний луч заходящего солнца подмигнул мне поверх холма.
Глава 6
ТОМАС
Баптистские каменные обезьяны
Где-то в середине сеанса телефонной терапии Кэти на стоянку у кафе вырулил прокатный седан, в котором сидело трое мужчин, обвешанных видеокамерами. Я как раз отлучился в магазин за керосином и консервами - основными запасами для моей хижины. Незнакомцы начали задавать вопросы всем и каждому, где жила бабушка Кэтрин Дин. Дельта была дома, занималась хором, а жили они с Пайком в конце тенистой улицы, начинавшейся у склонов за кафе. Некому было дипломатично отшить любопытствующих незнакомцев. На свой вопрос они получили разношерстные ответы.
- Дом Нэтти сгорел несколько лет назад, - сказал незнакомцам Бубба МакКеллан, брат Дельты, даже не подняв взгляда от гончарного круга.
- Его продали байкерам из Эшвилля, - сказала Клео, выбрасывая пустые ящики из-под томатов в мусорные баки на заднем дворе. - Они превратили ферму в школу выживания. У них там полно оружия. И большие злые собаки. Слава Иисусу.
- Дом сдали группе нудистов, - сказала им Бека, сортируя письма в окошке почты, которая у нас находилась в сарае Джеба. - Чужакам лучше не подходить на расстояние выстрела. Эти нудисты прямо звереют, когда кто-то нарушает границы их личного пространства.
Голые любители выживания, живущие на пепелище. Естественно, чужаков это не убедило. Они подошли ко мне, когда я поставил ящик тушенки рядом с консервированными овощами, керосином, блоком туалетной бумаги и ящиком водки, которую Джеб привез мне из водочного магазина ABC в Эшвилле, рядом пристроился пятифунтовый мешок с мукой грубого помола со старой мельницы в Тартлвилле. Как только мука грубого помола войдет в ваш привычный рацион, можете считать себя южанином. Она меняет ДНК.
Глядя на столь эклектичный набор покупок, визитеры заулыбались.
- Чувак, ты выглядишь как человек, умудренный жизнью, - сказал один из них.
Чувак, да? Двое других таращились на меня так, словно рядом вот-вот появится мой близнец-альбинос и начнет играть на банджо. Прожив в горах около четырех лет, я с легкостью мог имитировать местный горский говор - ладно, у меня выходило, как у плохого актера. Однако достаточно для того, чтоб обмануть нескольких наглых заезжих засранцев.
- А то, мужик, - сухо сказал я. - Чем могу служить?
- Могу поспорить, ты тут везде успел поохотиться и порыбачить. И знаешь, где можно найти заброшенный дом или ферму.
- Я очень хорошо знаю, где тут можно надежно спрятать трупы.
Они слегка побледнели, потом рассмеялись. Главный засранец сказал:
- Ладно, чувак, а что скажешь по поводу пятидесяти баксов за небольшую прогулку?
- Пятьдесят баксов! Да ну! Вам реально нужно найти тут что-то особое?
- Ты когда-нибудь слышал об актрисе Кэтрин Дин?
- Конечно, слышал! Даже видел пару фильмов с ней. Очень красивая.
- Насколько мы знаем, она навещала тут свою бабушку по имени Мэри Ив Нэтти. Мы… поклонники Кэтрин. И хотели бы посмотреть на дом бабушки.
- Да там особо не на что смотреть.
- Может, и нет, но нам хотелось бы сделать пару снимков. Как насчет сотни баксов за то, что ты покажешь нам туда дорогу?
- Bay, сто баксов! - Я враскачку подошел к их седану. - Знаете, ребята, не думаю, что ваша городская машинка доберется до дома Нэтти. Я могу отвезти вас в своем грузовике.
- Без проблем, чувак.
Я уставился на заднее сиденье седана.
- У вас там целая куча всяких камер! Профессиональных, как я погляжу. И это для нескольких фоток? Впечатляет. Вы, ребята, наверно, работаете на те желтые газетенки, которые у нас в лавке продают?
- Что-то вроде того. Так мы договорились?
- А то! Грузите эти цацки ко мне в кузов, я вас прямо сейчас завезу.
- Круто!
Я подождал, пока они сложат камеры, объективы, внешние вспышки и штативы стоимостью примерно - очень примерно - в десять тысяч долларов рядом с моими покупками. А потом сказал:
- А подождите-ка, у меня есть идея, как добыть вам чуть больше места.
Достав из-под сиденья моего винтажного грузовика вполне винтажную монтировку, я без улыбки пошел на них и лучшим бруклинским рыком моего отца сообщил:
- А теперь прочь с моей дороги, пока я не расплескал ваши сраные мозги по всей парковке.
После чего за несколько секунд, пока они вопили, бежали и умоляли, я превратил все их камеры в горку сияющего осколками мусора.
Отличная получилась бы скульптура для Сортира Изящных Искусств.
Я назвал бы ее "Неприкосновенность личной жизни".
* * *
Я стоял перед судьей Бентоном Кайе в судебном зале Тартлвилля. Судья Кайе был единственным чернокожим в округе, если не считать Энтони из службы UPS. Коренастый и невысокий, с лицом, которому не пошло на пользу близкое знакомство с пехотной миной во Вьетнаме, с телосложением, которое намекало на профессиональные занятия боксом во время учебы в университете, судья казался тем, кто с симпатией отнесется к лишенному гражданских прав аутсайдеру вроде меня. Тем более что я играл с ним в покер по воскресеньям, сделал эскиз и построил беседку для его жены, Долорес, которая увлекалась теплицами.
Но вместо этого судья Кайе тыкал в мою сторону рукояткой молотка, выставляя ее, как ледоруб, и с четким акцентом Корлеоне вещал:
- Эти фотографы вернутся туда, откуда приехали, и расскажут людям, что все мы здесь дикие жестокие выродки. Все, включая меня. И я не вижу тут ничего смешного.
- Я понимаю, ваша честь. И обещаю, что этого не повторится. Они не вернутся. На самом деле я сильно сомневаюсь, что их еще хоть раз заманят в Северную Калифорнию.
- Ты ведешь себя как сторожевой пес, исходя из собственных интересов, так ведь? Все знают, что ты хочешь выкупить дом Нэтти для себя.
- Да, я хочу купить дом Нэтти. И всегда хотел. Если Кэти Дин согласится его продать, я куплю. Но дело не только в этом. В ее личную жизнь и так слишком часто лезут. И я не позволю фотографам пролезть еще и на ферму.
- Благие намерения не заменят тебе соблюдения закона. Насколько я вижу, ты ничуть не жалеешь о том, что запугал до смерти трех социальных паразитов и уничтожил все их оборудование.
- Это неправда, ваша честь. Я сожалею. Я очень хотел бы еще раз врезать лопатой по четырехсотмиллиметровому объективу. Потому что разбил только кофр.
Бентон отложил молоток. Взглянул на стенографистку поверх очков для чтения.
- Миссис Халфакр, дайте пальцам отдохнуть. Это не для протокола.
Миссис Халфакр улыбнулась и положила руки на колени, обтянутые лимонно-желтым платьем с вышивкой из розовых пасхальных цыплят по подолу. Бентон мрачно на меня уставился.
- Я уже четыре года хочу задать тебе один вопрос. Сейчас ты под присягой, так что я рассчитываю на искренний ответ.
- Есть правда, а есть факты. Но я постараюсь.
- После событий одиннадцатого сентября ты не пытался пойти в армию?
- Пытался. Несколько раз. Но мне отказали. Им не понравились мой возраст за тридцать и слишком сильное желание убивать всех по имени Мохаммед.
- А ты не думал о терапии, которая поможет тебе справиться с гневом? Твои сеансы с доктором "Смирнофф" и "Абсолют" не в счет.
- Терапия существует для тех, кто страдает от немотивированных припадков ярости и вины. Мои гнев и вина полностью мотивированы фактами.
- Я читал о том, что ты сделал одиннадцатого сентября. Никаких фактов, доказывающих твою вину, я не вижу.
- Я должен был заниматься сыном в то утро. Мы с женой, как обычно, спорили, чей график работы важнее, ее или мой, и это я настоял, чтобы она забрала ребенка. В итоге они оба погибли. Этого факта ничто не изменит.
- Понимаю. Ты считаешь, что должен был предвидеть будущее и все решения принимать в зависимости от итогов. И предусмотреть даже действия террористов. То, в чем ты винишь себя, Томас, всего лишь злая воля неподвластной нам судьбы. То, чего ни ты, ни я, ни кто-либо другой не могли предвидеть.
- Но это не значит, что я не мог попытаться.
- Ты ищешь, кого наказать. Если бы я сейчас поставил перед тобой Усаму бен Ладена, дал тебе пистолет и позволил его пристрелить, это принесло бы тебе утешение?
- Для этого пришлось бы набить стадион людьми, которые заслуживают смерти не меньше, чем он.
- Не назовешь мне их имен?
- Давайте начнем с тех, кто начал политические и экономические спекуляции на произошедшем и с тех пор наживается на трагедии.
- А я и не знал, что ты у нас тайный террорист.
- Войны развязывают правители ради богатства. История мира не знает иных сценариев.
- Как парень из Джерси, который в тысяча девятьсот шестьдесят шестом пошел в морскую пехоту, я совершенно не в восторге от того, что ты считаешь патриотизм всего лишь фасадом для циничных действий ради выгоды.
- Есть патриоты, а есть политики. Истинный патриотизм - в заботе о доме, семье, обществе, а не в том, чтобы убивать невинных людей в другой стране ради выгоды больших корпораций.
- "Обществом" является вся страна. Такова жизнь.
- Когда на побережье Северной Каролины высадятся чужие армии, я лично оторву им головы и нассу в рот. Но не раньше. - Я обернулся к миссис Халфакр. - Простите мой французский.
Бентон оперся подбородком на сплетенные пальцы.
- Что случилось с человеком, который хотел убить всех по имени Мохаммед?
- Увидел слишком много фотографий женщин и детей, убитых нами в Ираке.
- Нами?
- Если мы правда верим в то, что "мы - народ, который правит", то да.
- Если бы Эйзенхауэр беспокоился об убитых гражданских во время вторжения в Нормандию, мы сейчас говорили бы по-немецки.
- Если бы Эйзенхауэр сейчас был здесь, он повторил бы слова, которые сказал, уходя из Белого дома: "Не позволяйте корпорациям и военным получить слишком много власти".
- Давай-ка посмотрим, правильно ли я тебя понял, Томас. Кто-то убил твоих жену и сына. Ты не знаешь, кто именно в ответе за их смерть, веришь в собственную версию фактов, хочешь наказать легионы безликих злодеев, а потому… винишь себя и нападаешь на съемочное оборудование.
- Я виню себя в том, что послал жену и сына умирать ради того, чтоб мой рабочий график не сбился. А что до нападения на оборудование, так это только начало.
- Тогда давай будем честными. Личное пространство Кэтрин Дин не является для тебя личным мотивом.
- Ваша честь, вы выбрали долгий путь к неверному выводу.
- Тогда просвети меня, какой же вывод верен.
- Если я смогу спасти ей жизнь, если рай действительно существует, а мой сын находится в раю, у меня появится шанс попасть к нему, когда я покончу с собой.
Тишина. И только аханье миссис Халфакр.
Бентон медленно опустил руку на молоток.
- Ты… видишь в Кэтрин Дин возможность заработать призовые очки у Бога?
Ну и что он ожидал услышать в ответ? Правду? Что я не верю в рай, не надеюсь когда-нибудь снова увидеть Этана и считаю Бога глюком обкурившегося человечества? Что я люблю Кэти? Люблю чистой и простой любовью. Женщину, которую никогда не видел. Нет, если я скажу об этом в суде, миссис Халфакр и ее знакомые сплетницы обгадятся. Я пожал плечами.
- У меня большой кармический кредит, расплачиваюсь, как могу. И мне очень хотелось бы вернуться к протоколу.
Бентон вздохнул.
- Миссис Халфакр, прекратите хвататься за сердце и начинайте печатать.
- Господи Иисусе, - сказала миссис Халфакр. - Мне не важно, что о вас говорят, мистер Меттенич. Если вы и сумасшедший, вы хороший сумасшедший.
- О, благодарю, - я галантно поклонился.
Бентон поднял молоток.
- Томас, ты оплатишь этим фотографам полную сумму ущерба, и я не могу отпустить тебя без общественных работ.
- Вы будете скучать по мне во время покера. Кто еще позволит вам выиграть?
- Ты только что подписал свой приговор. - Он поднял молоток. - Компенсация убытков, шесть месяцев условно, две недели исправительных работ на ферме.
Бум.