– Может, всё же культура, – сказала Аза.
– Главное женское преимущество – доброта, – настаивал Антон. – Доброта и сострадание.
Она посмотрела на него снисходительно. Что он знает о женщинах… Женщины – совершенно другое, чем мужчина, создание. Мужчине надо заполучить, женщине – обладать. В юности она мечтает о принце, в молодости – о муже. Семья, очаг, дети, дом, где она хозяйка. Заполучит всё это – и обнаруживает, что она ещё красива, у неё ещё всё сохранилось, а вот краски любви выцвели, истратилась на семью. Стала её жертвой. Есть разные заменители: фитнес, модные платья, макияж. Но есть нечто лучшее – любовник.
– У вас что-то не состоялось, – уверенно сказала Аза, – не хотите об этом слышать. Вы слишком привыкли к удачам.
Антон слушал её с интересом. Таким, значит, он кажется. Хочешь не хочешь, но, значит, кое-что проступает.
– Вы кто по специальности?
– Пифия.
– А ещё?
– Психоаналитик.
– Тогда, конечно, вам положено сразу ставить диагноз.
– По-вашему, конечно, диагноз примитивен?
– Не совсем. Но для аналитика сойдёт.
– Между прочим, я только что из Кембриджа. Меня пригласили участвовать в симпозиуме.
– Ого!
Антон не хотел переходить на серьёз. Он оглядел Азу. Жгуче-чёрные глаза под чёлкой, лицо уверенной в себе женщины.
– В таком декольте выступали? Надеюсь, успешно.
Наконец бледные губы её дрогнули в улыбке.
– Между прочим, меня похвалил Стивен Хокинг, он был на заседании.
Хокинг – это было любопытно. Хокинг поговорил с ней немного, минут пять. Он несколько раз был в России. Здороваясь, он протянул палец, один палец – указательный, он сидел в коляске, палец нельзя было пожимать, её предупредили, только тронуть. Палец – единственное, что двигалось в его парализованном теле. Он говорил с ней не открывая рта, голос звучал из коробки синтезатора. Голос был не его, чёткий, доверительный, но не отстранённый, не голос суфлёра. Он сказал, что Россия ему интересна, он будет ещё посещать её.
Привыкнуть к его виду было нелегко, это был не человек, а кусочек, щепотка живого существа, неподвижного, с еле заметными признаками движения. Тёмносмуглая кожа, большие глаза, вся жизнь сжалась в них. Палец помогал через компьютер управлять коляской. Пальцем через компьютер он читал лекции, диктовал книги.
Она посетила его лекцию, посмотрела фильмы о нём, порасспросила студентов. Он был гордостью Кембриджа, такой же, как когда-то Резерфорд и Капица. В какой-то момент она обнаружила в нём тщеславие человека, который достиг невозможного. Он гордился тем, что его книги стали бестселлерами, издавались миллионными тиражами. Она не упрекала его. Он достиг высот и был доволен, это помогало ему двигаться дальше. Он объездил много стран и при всей своей немощи сумел побывать в невесомости в специальном для него приготовленном самолёте, мечтал побывать в космосе. Невероятная его подвижность и деятельность восхищали Азу.
Рассказ её заинтересовал гостей, и вскоре её и Антона окружили. Она заговорила громче. Она, не стесняясь, призналась, что влюбилась в него, почувствовав в нём мужчину. Он, оказывается, был женат дважды, имел троих детей – всё это казалось невероятным, но она видела этих детей, его вторую жену. Она осталась на несколько дней в Кембридже, ходила за его коляской. Да, внешность его не могла привлечь, привлекала громада его духа, могучий ум. Если бы ей предложили…
– Честное слово, – воскликнула она, – я бы пошла за него замуж!
Кто-то засмеялся. Рувим с Арсением переглянулись. Юля шепнула Антону: "Ну, что я тебе говорила?"
Её восхищение не трогало Антона. У него давно уже появились другие кумиры. Хокинг, конечно, уникум, судьба его удивительна, пример поучительный. Интереснее, однако, не то, чего он достиг, а как достиг. Вот это неизвестно. Так же, как непостижим Бетховен. Он оглох, начисто потерял слух и создал Девятую симфонию, гениальную, лучшее из его творений. Как это стало возможным! И сонаты, в том числе Лунную, и песни.
Этот дар человечество получило навсегда. Чёрные дыры наверняка явление существенное для понимания Вселенной. Поняли – жить от этого не легче, не прибыло ни доброты, ни наслаждения? В астрофизике он дилетант. Все здесь тоже дилетанты, а как рады. Потому что Новый год – объяснил он себе. Хорошо, что рады. Улучив минуту, Рувим спросил Антона, как ему Аза?
– Умна.
– А ты не про Бетховена, лучше про неё.
– Можно, если вкратце, без продолжения.
Расходились под утро. На улицах было людно. Жгли фейерверки. Поздравляли, шутили. Все встречные казались хорошими, добрыми. Толстая девица в дублёнке преградила им дорогу, вручила Азе гвоздику.
– Разрешите поцеловать вашего мужа.
– Один раз, не больше, – сказала Аза.
Вышли к Неве. Там начинался рассвет. Розовые облака цеплялись за телебашню. Пьяный парень сидел на парапете и кричал:
– Уроните башню, вандалы!
– Сегодня всё можно, – строго сказал ему Антон.
У Летнего сада лепили снежную бабу, снега было мало, баба получалась снегурочкой. Аза взяла его за руку:
– Родители снабдили меня всем для счастья – здоровье дали, внешность, образование, квартиру. Будь только счастлива. Нет. Нет везения. Всё не то. Милые, воспитанные, а разговора нет. Ни общей мечты, ни общей печали. Скучно.
– У меня тоже бывало, – сказал Антон.
В тёмной половине неба ещё просвечивали звёзды.
Антону вспомнилось изречение Канта: "Две вещи на свете наполняют мою душу священным трепетом: звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас".
Ему досталась эта тема на кандидатском экзамене. Поэзия этого изречения поразила его.
– Да, это красиво, – сказала Аза.
Помолчав, она добавила:
– Я догадываюсь, почему вы не дали мне ладонь, у вас кто-то есть.
– Возможно.
– И что-то не ладится.
Антон не ответил.
– Поэтому вам не хочется знать, что будет дальше.
– У вас и без руки получается.
– Другие варианты вас не интересуют? Она единственная во всём мире.
– Вероятно.
– Бедный вы, бедный.
– Это почему?
– Как знать, что мы упускаем. Уверяю вас, нет единственной, есть другие.
Антон подумал и сказал:
– Принимая решение, всегда что-то теряешь.
– Мы, по сути, незнакомы. Хотя мне много про вас рассказывала Юля. Юля
сватала вас, убеждала, что у нас с вами уровень интеллекта одного порядка.
– Я не измерял свой уровень.
– А я уже нажглась. Знаете, женщину заботит будущее. Очаг. Семья. У мужчины иное. Ему важнее сегодня, а нам завтра.
– Может быть… может быть.
Они перекидывались репликами, соревнуясь, точно щёлкали мячиком в пинг-понг.
Как много неустроенных женщин. Одни становятся матерями-одиночками. Хотят иметь ребёнка, потому что это главное назначение женщины, а если ещё есть бабушка – создаётся подобие семьи, где бабушка смягчает безотцовщину. Другие остаются просто одиночками, заводят любовников, отдаются работе, если ей можно отдаться, ходят на концерты, едут на экскурсии, у них проблема – чем наполнить свою жизнь. Большая часть даже не выясняет, что им было предначертано. Каждый человек приходит в мир для чего-то. Природа разумна, но не злокозненна. Есть гении, мало того что их Всевышний одарил, причём дар жалуется с детства, ещё без всяких заслуг, за что его получают – неизвестно, это лотерея.
Антон уже смирился с тем, что он ничем не лучше других, тех же Гринбергов, Балаянов, ничего выдающегося ему не дадено, хотя друзья ждали от него чего-то особенного. Его отличала любовь к поэзии, эту любовь он сохранял с юности, отличал интерес к людям, уверенность в том, что каждый человек чем-то наделён. История с Хокингом вызвала мысль о том, что такого рода несчастье, как его болезнь, заставила Хокинга сосредоточиться на астрофизике, бросив все свои силы на решение проблем этой науки. Такое настойчивое сосредоточение помогает достигать многого, значительно больше, чем обычная жизнь обычного учёного. Несчастье Бетховена привело его к удивительным результатам, так же как и несчастье Хокинга сделало его крупнейшим астрофизиком. Конечно, в случае Хокинга это недоказуемо, но у Антона были ещё примеры. Гении не могут служить примером. Их жизнь может быть полнокровной, такой как у Пушкина, где было всё, и всё это было гармонично, счастливо сочеталось – и его романы, и страсть к путешествиям, к общению, к светской жизни, и то, как он много создал. А Марсель Пруст был прикован к постели. Никому из них Антон не завидовал, он утешал себя тем, что, может быть, природа наделила его легкомыслием или жадностью к разнообразию жизненных богатств.
– Мы пришли, – сказала Аза. – Подниметесь? Попьём чайку. Согреетесь. Неохота расставаться.
– Спасибо, – сказал Антон. – Вы устали, я тоже.
– Жаль. Тогда что же?
– Тогда до будущего Нового года.
– Желаю вам удачи.
Они обменялись виноватыми улыбками.
– Подождите, – сказала Аза. – Если вы пожалеете… позвоните, словом, не стесняйтесь. Может быть, я буду кстати.
– Обязательно, – пообещал Антон.
– Вы могли бы меня полюбить?
– Конечно, – ответил Антон. – Вы прелесть.
Гринберги уверяли его, что ничего лучше быть не может, что Аза по всем статьям устроит его. Юля не понимала Антона – на что он надеется? Немка не вернётся, и это правильно, из разноплеменных комбинаций ничего прочного никогда не получается. Нужно брать родное и своего сословия. Прощелыга какая-нибудь обязательно окрутит его. Ещё хуже на хапугу попасть. Кругом прощелыги, хапуги.
Юля не отрицала – сваха, да, сваха. Сватовство делало брак прочнее, они умели подбирать и внешность, и состояние, и статус. Юля не щадила Антона – сколько можно тянуть, пора определиться. Ещё немного, и из него получится холостяк-потаскун. Могучая её грудь ходила ходуном. Отвергнуть такой шанс! Всё ещё надеяться на немку? Это же безнадёга. Россия её не прельщает, да и Антон тоже не сокровище. Эка невидаль.
– Воображаешь ты о себе, а чего достиг? Ничего! Ни лауреат, ни званий, ни бизнеса. Ты видишь в ней пирожное. Сколько вы были вместе – всего ничего. А жить вместе – это хлеб насущный, ржаной. Чем тебе Аза не подходит? Сформулируй.
– Не зову, не плачу, не тоскую.
– Вот и хорошо.
Она права: с Азой было бы удобно. Это тоже немало. И спокойно. И легко.
Придя с работы, он, как всегда, вытащил из ящика почту. Сразу наткнулся на заграничный конверт, твёрдый внутри. Хотел раскрыть, что-то удержало его. Дома, не раздеваясь, сел в кресло, рассмотрел марки. На них были изображены Бранденбургские ворота. Он ногтем поддел клапан конверта, медленно отлепил. То была рождественская открытка. Яркая, весёлая – младенец в яслях, над ним коровы, в дверях волхвы, стоит, не пуская их, Дева Мария. Антон полюбовался, осторожно перевернул открытку. Знакомый почерк, мелкий, бисерный: "Дорогой Антон! Приняли к изданию мой очерк о Шпеере. Почти без поправок. Я учла твои замечания. Надеюсь на успех. Как я счастлива. С удовольствием вспоминаю Питер, наши поездки. Благодарю тебя за всё. Поздравляю с Рождеством! Магда".
"С удовольствием". Вот её главные чувства – не скучает, не томится. Те слёзы, что были за стеклом, давно высохли. Главное теперь – предстоящий успех её работы. То, что казалось навсегда, благополучно закончилось как раз к Рождеству.
Однажды Магда спросила его: "Что самое главное в жизни человека?" Он ответил: "Найти своё призвание". – "Это почему?" – удивилась она. Наверное, она ожидала другого. Но он стал объяснять, что тот, кто нашёл себя, свои способности, профессию, именно свою, испытывает удовлетворение, не временное, а постоянное, работа ежедневно так или иначе поддерживает его, он осуществляет себя, заложенное в нём дарование всё полнее раскрывается.
– А любовь? – спросила Магда.
Наверняка она ожидала от него именно этого ответа. Как всё переменилось, и у него, и у неё. Допустим, это с устойчивостью у него получится – и что? Пройдёт несколько лет, появятся линии в миллионы вольт, его работа устареет. Всё устаревает, быстрее и быстрее. Чувства же человеческие – любовь, ревность, зависть, – они остаются теми же. Человек в этом смысле удивительно прочное устройство.
Вспомнил детство, ёлку, как готовили друг другу подарки, поздравления, как сочиняли стихи, чисто семейное, забытое – это ведь день рождения Христа. Тогда, в те годы, это ничего не значило для него, а сейчас он подумал, что там, в Европе, во всех странах отмечают Рождество, и оно важнее, чем Новый год. Магда поздравила его не с Новым годом, а с Рождеством.
За окном стемнело. Он вспомнил:
И день сгорел, как белая страница:
Немного дыма и немного пепла!
С какой сжатой точностью выражаются поэты. Они всегда старались помочь ему в такие минуты – чьи-то строки, как протянутые руки.
Он уже шёл, шлёпал по мокрому грязному снегу. Ничего не бывает навсегда, и этот мир тоже.
Он не заметил, как очутился у Сампсо-ниевского собора. Магде он понравился больше других. Постоял у памятника Петру. Народ шёл и шёл в церковь.
Впервые она была в православной церкви. Ей нравилось, что каждый здесь молился кому-то из святых, шептал своё, что женщины у входа в храм надевали косынки. Многие молились истово. Вера охватила и её.
В тот день с Магдой что-то произошло.
Антон бывал в церкви лишь на Пасху, там народ был иным: с куличами, с крашеными яйцами, святили, поздравляли, христосовались – был ритуал.
Две тысячи лет назад в этот день волхвы пришли поздравить Деву Марию с рождением сына. Наверное, это самый древний праздник.
Никто не знал кругом,
Что жизнь ещё начнётся этой ночью.
Совсем другая жизнь. Об этом ведали только волхвы.
Сейчас в храме было по-другому. Зыбкое жёлтое пламя свечей оживляло иконостас, смягчало лики святых. Пел женский хор, с радостью своей женской причастности к таинству небывалого рождения. Родилась вера.
Золотой блеск образов, запахи ладана – всё славило, ликовало. Лица молящихся излучали уверенность в том, что на небесах их слышат. Величие этого дня взволновало Антона. Вдоль стен тянулись скамьи. Антон нашёл свободное местечко, присел, чтобы лучше видеть лица, преображённые праздничной молитвой. Ощущение чуда рождения Христа заразило Антона. С этого ведь действительно всё началось, появилась иная жизнь. Он ощутил своё родство со всеми этими людьми.
Кажется, это была та самая икона, перед которой Магда плакала. Ничего в ней не было особенного. Старый крестьянин или отшельник стоял перед пашней, поросшей яркой зеленью озимых, как бы желая угадать, что получится. За его спиной стоял маленький белоснежный ангел. Ему ли молилась Магда? Ангел-хранитель. Её ангел? Их ангел?
Школьником Антон тяжело заболел. Что-то произошло с лёгкими. Мать кормила его салом, делала компресс из творога.
Выхаживала, и выходила. Антон слыхал, как врач сказал матери: "Не иначе как ангел-хранитель вам помог". Потом Антон спросил мать, что такое ангел-хранитель.
Мать рассказала ему притчу, как ангел спросил человека: хочет ли тот увидеть свою жизнь? "Хочу", – сказал человек. Ангел поднял его над землёй. "Вот след твоего жизненного пути". Человек стал смотреть. Параллельно шли два следа. "Почему два?" – спросил человек. "Один – твой след, второй – мой, это я тебя сопровождал все годы". – "А почему здесь и здесь один след?" – спросил человек. "Потому что, когда тебе было совсем плохо, я нёс тебя на руках", – ответил ангел. "Ты же маленький", – сказал человек. "Для помощи нужна любовь, а не сила", – ответил ангел.
Антон присмотрелся к маленькому ангелу на иконе. Свой ангел-хранитель, большой или малый, есть у многих людей. Может, ангел-хранитель в детские годы сопровождал и Антона?
Он ещё раз присмотрелся к ангелу на иконе.
– Ты чей? Ты мой? Ты ангел Магды?
Ангел слегка кивнул.
Значит, его, Антона, ангел остался в детстве. Неверующим ангелы-хранители вряд ли положены. Ничего не поделаешь. Ему вспомнилось:
Не говори с тоской – их нет,
Но с благодарностию – были.
И у Магды, и у него осталась благодарность друг к другу от того, что между ними было. Её письмо ничего даже не в силах отменить.
– Спасибо, – сказал он ангелу.
Ангел кивнул и исчез. Растворился, и на иконе не осталось от него никакого следа.
Тогда, в аэропорту, он думал не о ней, а о себе. Он оставался одиноким, покинутым. У одиночества есть свои радости, говорил он, утешая себя.
Вспомнилось её мокрое от слёз лицо там, за стеклом в аэропорту. От слёз становится легче. Он никогда не плакал. Почему? Слёзы ведь для чего-то даны человеку.
Пел хор. Пели с чувством. Женские голоса расходились, сливались. У стен стояли скамейки. Антон нашёл свободное место, присел. Слушал хор, до него стало доходить величие этого дня. С него ведь всё началось.
И странным виденьем
грядущей поры
Вставало вдали всё пришедшее после…
Кто-то рядом спросил:
– Как вы сказали?
Антон повторил эти несколько строк.
Рядом сидел седенький старичок в полушубке. Мягкое его изношенное лицо сохраняло врождённую доброту. Антон пояснил, что это стихи Пастернака.
– Чувствую, что-то знакомое. Мне внучка читала, – сообщил старик.
Разговорились.
Внучка неподалёку молилась у какой-то иконы.
– Варя! – позвал старик.
Ей было лет пятнадцать. Чуть заметная грудь. Волосы под голубой косынкой, короткое пальтишко, кеды… Взглянула настороженно. Дед попросил Антона прочесть дальше.
Антон продолжил:
Все мысли веков,
все мечты, все миры…
Всё будущее…
Варя подхватила, теперь они читали вместе…
– Действительно, с его рождения начался другой мир, – сказал старик. – Христианский.
– Почитай сама, – попросил Антон. – Хорошо у тебя получается.
Она закинула голову:
Никто не знал кругом,
Что жизни счёт начнётся этой ночью…
Впервые Антон встречал Рождество в храме, слушал песнопения, эти голоса, радостные, праздничные. Все пришли сюда поздравить друг друга.
"Как все это сохранилось в целости – и звезда Вифлеема, и ясли, и вся поэзия того дня", – думал Антон.
Старика звали Георгий Андреевич, он бывший реставратор, много работал, восстанавливал дворцы в Пушкине. Признался, что считает Рождество любимым своим праздником. Пасха для него "не так", Лев
Николаевич Толстой тоже был в сомнениях насчёт воскрешения. А вот рождение Сына Божьего убедительно, недаром в него так верили и художники, и поэты. Они, творцы, наделены искрой Божьей, может, им виднее, чем нам, грешным. Событие это вдохновляло их во все века.
– Вы ведь верующий? – спросил он.
– И да и нет, – сказал Антон. – Сегодня – да. Рождение не только Христа, рождение каждого человека для меня чудо.
– Сейчас все больше приходят просить чего-нибудь. Жилья или насчёт детей, родных.