Я не покупала этот кулон, у меня рука не поднялась бы, – он был дорогой – золото и разноцветное венецианское стекло. Золотая веревочка с редко нанизанными разноцветными шариками охватывала шею, потом были два шарика побольше, а на конце – сердечко. Стекло было удивительным – гладкое на ощупь, оно имело глубину и тяжесть драгоценного камня. Где-то там, в загадочных разноцветных глубинах подвески и шариков, мелькали цветы олеандров и цвет зеленых ставен и розовых домов, блеск фонтанов и прохлада Пантеона. Дим принес его на следующий день после той ночи, когда мы купались в фонтане. После ужина я ждала его, но он пропал, и я уже расстроилась, и в голову полезли грустные мысли, а потом дверь номера открылась, и он сказал:
– Я принес тебе подарок. Сам не знал бы, что купить. Как-то в этих ваших побрякушках я не очень разбираюсь. Но я видел, как ты на него смотрела.
Подвеску я увидела в магазинчике на плацца Навона. Эта площадь – как и весь Рим – вмещает в себя слишком много всего: культурные слои, исторические события, легенды, красоту и уродство. Когда-то здесь был стадион, и поэтому она овальная. Вот храм Святой Агнессы. Легенда рассказывает о том, как тринадцатилетнюю девочку-христианку язычники выставили на поругание, сорвав с нее одежду. И в тот же миг по воле Бога волосы девочки выросли почти до пят, скрыв ее наготу и явив милость Божию. Есть правда масса примеров, когда Бог не был так добр, и не очень понятно, почему бы это такое расположение проявил к конкретной девушке? Но так или иначе, храм красив, а легенда о его святой трогательна. Хотя мысль о том, что там, в прохладной крипте под старыми сводами, хранится голова девочки, наводит на меня страх.
А посреди площади царствует фонтан Четырех рек великого Бернини. Я долго ходила вокруг него, разглядывая мощные, экспрессивные фигуры, любуясь шедевром подлинного гения. Струи воды порождали призрачную надежду на прохладу, толпы туристов заметно поредели, должно быть, сказывался полуденный зной. Мы посидели в кафе, а потом, оставив разморенного Дима дремать за столиком над бокалом холодного вина, я пошла бродить по магазинчикам, выходящим на площадь. И в одном из них увидела это ожерелье. Там было много стекла, из объяснений хозяина на ломаном английском я поняла, что стекло это – венецианское. Тяжелое и гладкое, оно поражало яркими красками и глубиной. Я долго и с удовольствием мерила колечки, сережки и подвески, но все, что нравилось, стоило слишком дорого для моих скромных финансовых возможностей.
Я как раз красовалась перед зеркалом в этом самом колье, начисто позабыв и про жару, и про Дима, когда сзади раздался насмешливый голос:
– Идешь, копуша?
Я торопливо распрощалась с хозяином, который, казалось, ничуть не расстроился, что я ничего не купила, и весело помахал нам рукой, и мы тогда пошли дальше – по горячему асфальту, мимо сонно прикрытых ставней, купили мороженое – вкусное невероятно...
А потом Дим принес то самое колье, застегнул цепочку, поцеловал кулон, который холодил кожу – он сразу согрелся, – и сказал:
– Ты такая красивая. А теперь давай снимем все остальное – оно лишнее.
Хоть мама, кажется, и подумала, что подвеска – бижутерия, видно было, что вещь недешевая, и она решила, что я вбухала в нее все деньги. А деньги, честно сказать, остались... немного, но я решила – пусть пока полежат. В голове моей бродили неясные мысли о том, что надо бы эмигрировать, что я хочу опять увидеть Рим и хоть оставшихся денег не хватит даже на билеты, но если подкопить...
Мама успокоилась, видя, что я пришла в себя, не реву больше белугой, и после обеда убежала на работу. А я занялась стиркой, роняя слезы в тазик, где мокли мои маечки.
Звонок раздался вечером, и по прерывистому сигналу стало ясно, что это межгород. Черт, наверное, тетя Нина из Ярославля, а мамы нет.
– Алло. Тетя Нина! Мамы нет! – закричала я в трубку, зная, что тетка глуховата.
Сначала она не ответила, и я уже набрала в легкие побольше воздуха, а потом услышала мужской голос:
– Что ж ты так орешь?
– Извините, а кто это?
Голос не был похож на голос дяди Паши, мужа тети Нины, и я растерялась.
– Это я. Не узнала?
И тогда я его узнала и растерялась еще больше. Разговор получился бестолковый. Как-то мы оба не очень знали, о чем говорить. В конце он спросил, нет ли у меня аськи, потому что писать удобнее и дешевле, а я сказала, что компа нет вообще, поэтому вопрос с аськой не актуален.
Мама вернулась и опять поджала губы, глядя на мои покрасневшие глаза, а я захлюпала носом и честно-честно сказала, что это меня, наверное, продуло, потому что из жары да в наше лето, которое еще не согрелось, вот и засопела.
Мама с готовностью поверила, и мы пошли ужинать.
На следующий день заявился мой Андрей со товарищи, и мы компанией пошли во двор отмечать мой приезд. Август навешал на березки золотые листочки – не сегодня завтра они полетят, и асфальт покроется золотыми кругляшками. Это такая валюта осени, очень устойчивая, – каждый год они падают, но никогда не кончаются. Меня знобило – то ли после римской жары, то ли еще от чего, я куталась в куртку и вяло рассказывала про поездку, вспоминая всякие дурацкие и смешные случаи, потому что не рассказывать же про архитектуру и Сикстинскую капеллу, решат, что я выпендриваюсь. И про Дима нельзя рассказать... Вот и пришлось травить байки, услышанные от экскурсовода. Потом Андрей шепнул мне, что соскучился и давай пойдем ко мне – предки на даче.
А я отказалась. Соврала, что у меня месячные, и ушла домой.
Дим позвонил через день, а потом еще через день, и теперь мы могли разговаривать, хоть и не без неловких пауз. А потом я разозлилась и, когда раздался звонок – межгород, – не взяла трубку. Нет меня дома, и все. Я смотрела на телефон, плакала и думала: зачем он это делает? Зачем каждый раз напоминает о том, чего у меня больше нет? Идут дни, и я могла бы уже успокоиться и начать думать о своем парне, который, обидевшись, умотал вчера на дачу, а девчонки мне рассказали по секрету, что он там гулял с Наташкой, пока меня не было. Подумаешь, с Наташкой – знаю я эту выдру крашеную! Да она мне в подметки не годится. Вот сейчас сяду на электричку и вечером же объясню ей, чей это парень. Да он сам назад прибежит, потому что я лучше Наташки! В запале я даже схватилась за сумку и покидала туда какие-то вещички, но потом одумалась. А ведь тогда мне сегодня же придется с ним спать. Почему-то эта мысль меня не радовала. Андрей неплохой парень и всегда помнил обо мне и старался, чтобы мне было хорошо, но... но теперь мне глупо и по-детски казалось, что я что-то испорчу, разрушу, если лягу с ним в постель. Стоп, это что же, я теперь буду как возлюбленная графа Резанова из "Юноны" и "Авось"? Как там ее звали? Что-то такое испанское – Мария Кончита... Но граф хоть обещал вернуться, а этот? Он мне ничего не обещал. Только вот звонит и рвет душу. И я слоняюсь по дому и жду его звонков, вместо того чтобы искать работу и думать о том, как жить дальше.
Мама застала меня в прихожей, сидящей на сумке и погруженной в глубокую задумчивость. Зазвонил телефон, я схватила трубку и ушла в свою комнату.
За ужином мама осторожно спросила, кто это был, и я, отведя глаза, ответила:
– Знакомый.
– Значит, вот почему ты так ревела, – подытожила мудрая мама. – И как его зовут?
– Дим. Дмитрий.
Мама вошла в роль Мюллера и принялась меня допрашивать. Я вяло отбрыкивалась. Чего тут рассказывать-то? Ну, подружились (мамины брови взлетели птичками, но сдержанность и уважение к моей взрослости – замечательная у меня мама – не позволили ей откомментировать этот милый детский глагол, хоть уши у меня все равно вспыхнули от стыда за собственную глупость.)
Я ускреблась к себе и вновь погрузилась в раздумья, которые были прерваны маминым приходом. Итогом их стал простой вывод: тоска моя проистекает не столько от разлуки с Римом, сколько от разлуки с Димом, который к тому же (гад) звонит и бередит душу. А значит, единственный способ от этой тоски вылечиться – оказаться рядом с ним и убедиться, что он мне совершенно не подходит. И тогда останется тоска по Риму, до которого опять же намного удобнее добираться из Москвы.
Не могу сказать, что мне прямо так полегчало, потому что маму было жалко – она расстроится, если я уеду. Еще было страшно – как я там буду. Но мысль, что я буду там, вызывала внутри веселую чесотку, от которой расхотелось плакать и захотелось действовать.
Я взяла телефон и позвонила подружке в Москву.
Трубку снял мужик, и я, бросив взгляд на часы, решила, что меня сейчас пошлют, но все же жалобно пролепетала, что если можно услышать Свету... К удивлению моему, мужик безропотно буркнул:
– Сейчас, – и в трубке захрюкало, а потом раздался голос Светки:
– Слушаю.
– Ты не спишь?
– Уже нет. Что случилось?
– Мне нужно приехать в Москву.
– Ты здорова?
– Да, но мне очень нужно.
– Мужик?
– Э-э, ну да.
– Ага. Жить у него будешь?
– Нет, он, понимаешь...
– Тогда у меня. Когда тебя встречать?
– Я пока не знаю...
– Тогда какого черта ты мне звонишь ночью, чучело? Я легла час назад и вставать мне через два. Позвони, как билет купишь. Все, целую.
Я люблю Светку, она всегда все понимает и не задает лишних вопросов. Успокоенная, я легко уснула, чуть ли не первый раз после возвращения из Рима.
И снился мне сон.
Я иду по Риму, конечно, где же еще я должна быть? Это самый чудесный город на свете, город-мечта, город-жизнь. Только вот почему я одна? Но во сне есть стойкое ощущение, что так надо и сейчас случится нечто, предназначенное для меня. Место кажется смутно знакомым, и вдруг я понимаю, что улица привела меня к церкви Санта-Мария. Я вздрогнула: когда мы с Димом гуляли, я заставила его тащиться по самой жаре, только чтобы найти это место. Здесь, под сводом церкви, находятся Уста истины. Помню, еще когда я смотрела фильм "Римские каникулы", эта штука заинтриговала меня чрезвычайно. И вот он снова перед глазами: старый, треснутый круг барельефа, лицо-маска и открытый рот, в который надо вложить ладонь и поклясться... или правдиво ответить на вопрос. Только правдиво, потому что, если солгать, уста сомкнутся и лжец или клятвопреступник останется без руки. К моему удивлению, подле церкви не было ни одного туриста – то ли от жары все попрятались, то ли место не так популярно, как Колизей, где не пропихнуться в любую погоду. Но мы с Димом торчали возле барельефа вдвоем, не спеша покидать относительно прохладный портик. Несуеверный программер сунул руку в отверстые уста и принялся подначивать меня: "Ну, давай спроси... ну?" А я как-то растерялась и не знала, что спрашивать. Единственный вопрос, пришедший мне в голову "Ты меня любишь?", я мудро решила не озвучивать – не время. А сама я почему-то испугалась, так и не вложила пальцы в темную щель. И вот теперь, во сне, я опять стою в прохладном портике, смотрю на незрячее лицо барельефа, и мне жутко, страшно, но нужно, нужно рискнуть, вот только не соврать бы, отвечая на вопрос... И тут до меня доходит: раз я одна, то кто же будет спрашивать? Некому. Расстроенная, я отворачиваюсь от несостоявшегося испытания и вхожу под своды церкви. Там очень красивые росписи, мы тогда толком не могли их осмотреть, потому что шла реставрация, но сейчас леса убраны, и я с восхищением смотрю на Богоматерь. Она так женственна и прекрасна. И вдруг краем глаза улавливаю движение где-то сбоку. Там сидит седой старик, наверное, кто-то из евангелистов. Он смотрит прямо на меня и укоризненно качает головой. А потом говорит:
– Как это некому спрашивать? Вот сама себя и спроси!
Я проснулась с чувством удивления и неудовлетворенности. Словно глупо получила двойку в школе. Ну и к чему бы это все, а?
Само собой, я уехала. Я девушка вообще упертая – если уж что задумаю, то обязательно добьюсь. Разговор с мамой – и не один – получился тяжелым. Я клятвенно заверила, что жить буду у Светки, пока не найду что-нибудь приличное, что за первую попавшуюся работу хвататься не стану, а поищу что-нибудь приличное и по специальности (прямо там меня ждут, с моей специальностью), что одеваться стану скромно и звонить буду часто. И если что не заладится – обязательно вернусь. Диму я ничего не сказала о том, что собираюсь в столицу. Накануне отъезда позвонила Светке, сообщила дату, номер вагона, место. Она сообщила, что сама приехать не сможет, но пришлет мужа, чтобы меня не сперли прямо с вокзала. Я фыркнула, но спорить не стала. Чемодан получился тяжеленный, да еще сумка, так что если мужик встретит – это хорошо. А вот кстати, мужика-то я этого ни разу не видела.
– Светка, а как я его узнаю?
– Узнаешь, не боись, – хмыкнула подруга. – Просто сиди на месте, не дергайся.
Я и сидела. Когда самые нетерпеливые пассажиры, чуть не за полчаса до прибытия поезда столпившиеся в узком коридоре, вывалились на платформу, в купе заглянул потрясающе красивый парень. Он оглядел меня с ног до головы, я невольно напряглась – во-первых, парень, несомненно, был кавказских кровей, а во-вторых, взгляд его был неожиданно внимательным и насмешливым.
– Вы Таня Семина? – спросил он наконец.
– Да, – удивленно протянула я, и только потом до меня дошло, кто это. – А вы Роман?
– Если честно, то я Ромиль, как вы, наверное, уже заметили. Но Светка посоветовала европеизированный вариант, и это, надо сказать, временами упрощает жизнь. Зовите, как вам больше нравится.
Я кивнула и встала. Он легко подхватил вещи, загрузил меня в смешной джип, у которого руль оказался не с той стороны, и доставил в их со Светкой квартиру. Первым делом я позвонила маме и доложила, что добралась и все у меня хорошо. Мы с ней договорились, что я буду звонить со своего мобильника на домашний, потому что у мамы сотового нет. Но Ромиль, увидев, что я достала сотовый, покачал головой и, усадив меня за компьютер, сказал:
– Не трать деньги, у меня тут ай-пи телефония, так что звони сколько и куда надо. – Должно быть, на моем лице отразилось нечто, потому что он хмыкнул и добавил: – Не заморачивайся. Вот, гарнитуру на голову, вот здесь набираешь, вот так отправляешь...
Под его руководством я освоила нехитрые операции и благополучно доложилась маме. Потом пошла на экскурсию по жилищу подруги.
Надо сказать, квартира у Светки шикарная – четыре большие комнаты и кухня, два балкона, два санузла. Само собой, я знала, что это не та площадь, которую оставил ей Николай. Она и Ромиль продали две свои отдельные квартиры, добавили денег и купили эту. От своего восточного красавца подружка успела родить еще двух девчоночек-двойняшек. Темноглазенькие и шустрые, они носились по квартире, под руководством Машки специализируясь в разных безобразиях – раскидывании вещей, выворачивании на пол содержимого ящиков и шкафов, швырянии друг в друга едой. Светка относилась к царящему в доме бардаку с философским спокойствием и умудрялась рулить не только своим сумасшедшим домом, но и каким-то мелким бизнесом. Дети приняли меня хорошо, и я стала чем-то вроде няньки. Не могу сказать, что была сильно против – я маленьких люблю. Мы строим башни из конструктора, раскладываем вещи по принципу "носочки сюда, трусишки туда", вместе варим кашу и играем в ладушки. На ночь я читаю им книжки.
Само собой, я не все время сижу дома. На следующий же после приезда день пошла гулять в центр. Вот и Москва, город хлебный. Не помню, из какого фильма или старой книжки приплыла эта фраза. Но потенциал здесь огромный и возможности тоже. Недаром народ, по большей части, несется куда-то вытаращив глаза и плохо замечает окружающих. Наверное, страх как боятся упустить те самые возможности. Мне город показался слишком шумным, после дождя – грязь немыслимая, и слишком много народу. Толкотня в Риме не раздражала, потому что очевидно было – сезон кончится, туристы уедут, и жители отдохнут, заживут спокойно. Но здесь понятно, что никто никуда не денется и пробки как на улице, так и в метро – явление не сезонное, а круглогодичное.
На дворе стоит сентябрь, практически лето еще, только утром прохладно, и березки уже роняют круглые золотые листочки. Поскольку всю мою жизнь я учусь, сначала в школе, а потом в институте, то привыкла, что сентябрь – это начало трудов. И сейчас так странно чувствовать себя не при делах, что мне как-то даже не по себе. Надо работу искать, и как можно быстрее.
Через пару дней оказалось, что подружка уже позаботилась о моем трудоустройстве.
– Ты будешь офис-менеджером. Муж как раз поменял работу, они там людей набрали, так что без тебя никак.
– Господи, а что делать-то надо?
– Быть завхозом и по совместительству мамкой-нянькой. Закупать канцтовары, хозтовары, следить за уборщицами, кто когда пришел и ушел. Место неплохое, чудиков не пугайся, программеры – они все с прибабахом.
Я вздрогнула и понадеялась, что это не так.
Я вышла на работу. Светка пересмотрела мое барахло, добавила кое-что из своих вещей и сказала: сойдет, пока не траться, вот будут новогодние распродажи – тогда закупимся. А пока копи деньги.
Первый раз меня на работу отвез Ромиль, а потом пришлось ездить самой – его утро чаще всего начинается со встреч с клиентами, поскольку трудится Светкин благоверный в маркетинге.