– Ну, знаешь, ты слишком многого от жизни хочешь, дорогая… И рыбку хочешь, и сковородку чистую! Тут одно из двух: или ты отбрасываешь от себя всю эту чувствительную дребедень, или тонешь в ней, наверх так и не выпрыгнув. Потому что иначе тебе в этой профессии делать нечего! Искоренять надо в себе дурные привычки! Перепахивать себя полностью и вырывать их, как дурные сорняки! Ишь, не смогла она! А ты смоги! Потому что все могут!
– А вы смогли, значит?
– Ну да… Я по молодости такая же дура была, как ты… А потом поняла – нет у меня возможности на всякие сопли растекаться. Я ж не Марина Линькова, за мной крутого папочки не стояло…
– А вы что, Марину давно знаете?
– Давно. С института еще. А Серегу так вообще со школы знаю. Учились мы вместе. Потом вместе в юридический рванули. Он, знаешь, тогда другим совсем был… Он даже и Линьковым еще не был…
– Не поняла…
– Ой, да чего тут понимать? – болезненно поморщилась Клара. – Он был просто хорошим парнем – Серегой Маховским. Таким же вот умным да положительным, как ты. Потому его крутой папаша Линьков для Мариночки и приглядел. И к себе приграбастал, в полную личную собственность. Смотри-ка, не ошибся… А если бы не приглядел, может, и я бы теперь не Гинзбург была, а Маховская…
– Понятно… – тихо прошелестела Кира, с удивлением глядя на Клару.
– Да ничего тебе непонятно! Понятно ей… Думаешь, это так просто, жить и друг другу завидовать?
– А… Кто кому завидует?
– Я завидую Марине. Марина завидует мне. Я ей – что она с Серегой живет и ничего не делает. А она мне – что я сама по себе живу и вроде как вольными хлебами кормлюсь, пашу себе лошадью самостоятельной. Сейчас же это так модно – чтоб женщина самостоятельная была, чтоб от мужика не зависела. Так и живем во взаимной неприязни… А в институте, между прочим, поначалу подругами были! Вот так, дорогая моя Кира. Выдала я тебе страшную семейную тайну…
Она затянулась в последний раз, выщелкнула ставший совсем уж кроваво-красным окурок в траву. Потом достала из кармана пудреницу, вытянула губы трубочкой и, пытаясь заглянуть в маленькое зеркальце, смешно и ласково проговорила:
– Хитрее, хитрее надо быть, девочка… Надо уметь цепляться за свой жизненный шанс… И чем-то жертвовать тоже надо… И никакого пафоса не допускать. Ишь, не может она! Совесть у нее дочерняя проснулась! Совесть для адвоката – штука совсем бесполезная. Да и вообще… Знаешь, как умные люди говорят? Человек, который изо всех сил стремится делать добро, сам не понимает, чего от жизни хочет…
Чем-то совсем уж тоскливым повеяло вдруг от этой ее ласковости и внимательного себя в зеркале разглядывания. Одиночеством повеяло, плохим, неуживчивым характером, критическим возрастом, искусственно взращенным в себе цинизмом и тоской по тому самому пафосу, который Кире не надо даже и сметь в себя допускать. Кира вдруг представила, как, придя домой, Клара старательно смывает с лица толстую броню макияжа, и наносной цинизм смывается вместе с ним, и ходит по своему дому обыкновенная и не очень счастливая женщина – никакая не клоунесса…
– Ну, поплакала немного? Пошли, что ль? – тяжело вытащила из скамейки свое полноватое тело Клара. – А то подсунула мужикам папашу своего деклассированного, а сама в кусты…
Отца, когда они пришли, в конторе уже не было. Петечка с Алексеем Степановичем, сидя напротив друг друга за Петечкиным столом, что-то бурно обсуждали – судя по всему, ту самую казусную отцову ситуацию с паспортной женитьбой. Увидев Киру, Петечка проговорил ей радостно:
– Не переживай, стажерка! Ничего страшного с твоим батяней не случится – при всем своем останется! Мы тут со Степанычем уже и план разработали, как действовать будем!
– Какой план? – присела к ним, подвинув поближе стул, Кира. – Исковое будем подавать о признании брака недействительным? Так я напишу, я все сама оформлю…
– Стоп, стоп! Ишь, разогналась как! Делать нам больше нечего, как с твоим батяней по судам таскаться! Мы проще поступим. Так скажем – топорнее.
– Это как?
– Да все элементарно, – пожал плечами Петечка. – Сходим со Степанычем к твоей овощной Дульсинее, побеседуем по душам… Ну, парочку ребяток поздоровше из местного отделения милиции прихватим, которые при формах да при регалиях будут. Так, для видимости серьезного положения. Степаныч договорится, у него там связи остались. Надо же им когда-никогда добрым делом заняться…
– Да не вопрос… – тоже пожал плечами Алексей Степанович, с улыбкой глядя на Киру.
– А… если она и впрямь успела уже прописаться? Тогда как?
– Да очень просто! Как прописалась, так и обратно выпишется. Хотя я думаю, что с пропиской она так – блефует просто. А может, и нет. Такие тетки – они ловкие. И в это свое село… как его? Забыл… В общем, в эту свою Хамовку-Нагловку она тоже съездит, все обратные штампики в паспортах поставит. Не захочет же, в самом деле, свободы лишаться за свои художества! Тут, по всем данным, не только иском о признании брака недействительным пахнет, тут статьей Уголовного кодекса вовсю пованивает! В другой раз пусть себе другого жертвенного жениха подыскивает, у которого дочки-стажера нету… Я думаю, за три дня она управится? Как считаешь? Далеко ей ехать до этой Хамовки, или как ее там?
– Понятия не имею… – виновато пожала плечами Кира.
– Ничего, стажерка, не переживай! Успеет, как миленькая! Да, и вот еще, пока не забыл… Сама-то не будь вороной, сразу после этой истории в батяниной квартире прописывайся! И за ухо веди его на приватизацию, пока государство такую халяву не отменило, и желательно, чтоб она на одну тебя была приватизирована… А иначе только и будешь от подобных невест отбиваться! Поняла?
– Поняла… Спасибо вам, Петечка! И вам спасибо, Алексей Степаныч…
– Ладно, сочтемся. Рано еще спасибо говорить. Да его и в стакан не нальешь. В общем, должна будешь.
– Да-да… Я, конечно…
– Ой, да шучу я! Вот же люди – не дают сполна собственной же благотворительностью насладиться…
В воскресенье отец сам позвонил ей домой. Хорошо, хоть мамы рядом не оказалось – как раз на кухню за чаем убежала, оторвавшись от просмотра телевизионных новостей. Повезло.
– Пап, я завтра сама к тебе приду, все и расскажешь! – торопливо проговорила она в трубку и подумала: голос-то у отца хороший какой, довольный, трезвый почти…
– … Ой, доченька, съехала от меня эта деваха-то! В один день собралась и съехала! Испугалась, значит! – радостно встретил ее в дверях отец. – Ой, тут такое было… Вот и паспорт мой отдала! Смотри, все честь по чести – штампик о разводе стоит…
– Пап, а свой паспорт она тебе показывала? Там прописки не осталось, случайно?
– Нет, доченька, не осталось! Этот твой… Ну, маленький такой мужичок, шустренький… Он мне велел самому в ЖКО сходить и убедиться, что она у меня теперь не прописана! Я, доченька, сегодня сходил… Все проверил, ты не думай! И еще… он мне велел обязательно тебя здесь прописать. И приватизировать…
– Ладно, пап, разберемся! – легко махнула рукой Кира. – Тебе бы для начала на работу куда устроиться…
– Так я устроюсь, дочка, устроюсь! Вон, я слышал, на овощной базе грузчиков набирают на сезон… Хочешь чаю, дочка? Правда, у меня поесть ничего нету, но чай могу заварить!
– Хочу, пап. Давай попьем с тобой чаю… – устало опустилась на хлипкую табуретку Кира.
Отец засуетился по кухне как заполошный, открывая все шкафы подряд в поисках сахара и стыдливо отводя глаза от стоящих рядком на подоконнике пустых водочных бутылок. Кира приоткрыла дверцу холодильника – он был пуст первозданно, будто и не водилось в нем никогда никаких продуктов. Зато мойка была заполнена до краев грязной посудой – чуть только не вываливались из нее на пол чашки и тарелки.
– Ой, да ты не смотри, Кирочка, я все это сейчас уберу… Я маму поминал, вот и не успел…
– Ладно, пап. Давай свой чай, да я в магазин пойду. Потом приготовлю тебе поесть чего-нибудь, надо бы еще полы помыть…
– Ой, да я сам, доченька! А ты еще придешь ко мне когда-нибудь?
– Приду, конечно. Я часто буду приходить, папа. Слово даю. Но и ты мне слово дай, что непременно на работу устроишься…
Домой она возвращалась уже по темноте. Со странным на душе чувством. Очень грустно было и одновременно легко – как в детстве, когда идешь себе, держа родителей за руки, и ни о чем плохом не думаешь. Нет, все-таки хорошее это чувство – знать, что есть у тебя, хоть и живущие порознь, мама с папой. И что ты им нужна. Обоим. И они тебе нужны. И пусть всякие дамочки при виде ее отца кривят физиономии да машут презрительно ладошками под носом, пусть учат ее тонким циничным расчетам, а без хорошего этого чувства прожить, между прочим, никак нельзя. Иначе вся остальная жизнь, пусть даже очень тонко и цинично рассчитанная, смысла не имеет…
Утро выдалось тихим, теплым, безветренным. Просто чудо какое-то, а не утро. Соскучившийся по солнцу город просыпался потихоньку, блестел голубым стеклом новомодных офисных зданий, выползал кафешками на асфальт из-под навесов. И в самом деле – чего прятаться-то? На дворе июль, а не октябрь промозглый. "Сегодня вечером пешком пойду с работы, – решила Кира, вглядываясь в поток ползущих мимо машин. – Ну и где этот Кирилл застрял, ей-богу? На автобусе быстрее бы добралась…" Поворчав, она тут же себя и устыдила. Ничего себе, капризная дамочка выискалась! Вторая Клара Борисовна! Парень едет с другого конца города, чтоб на работу ее отвезти, а она…
Опаздывать на работу было нельзя. День предстоял трудный, для них с Кириллом опасно-самостоятельный из-за полного отсутствия на месте всех адвокатов. Вернее, для Киры он был таким – трудным и самостоятельным. Кирилл должен был после обеда уехать по отцовскому заданию, бумаги какие-то живущему в другом городе клиенту отвезти. Так что вечерком она на воле и прогуляется, и в кафешке уличной посидит, поиграет в свои невинные игры…
Ровно в шесть часов, заперев дверь конторы на все замки, Кира вышла на крыльцо, закрыла глаза, вдохнула полной грудью настоявшийся долгожданным дневным теплом городской воздух. Хороший. Вкусный. Палящим зноем пока не измученный. А открыв глаза, увидела перед собой улыбающееся лицо адвоката Линькова.
– Привет, работница! Уже домой собралась? И дверь, наверное, успела опечатать? – спросил он весело и подмигнул заговорщически.
– Ой, здравствуйте, Сергей Петрович… Так ведь шесть часов уже! Я думала, раз никого нет на прием…
– Да ладно. Это я так, к слову. Иди, конечно, раз не сидится. Дело молодое, резвое. Это нам, старикам, вечерами лучше работается. Давай ключи.
– Так, может, мне вернуться? Тут хороший клиент приходил, я его проблему по пунктам расписала и листочек вам на стол положила. И предложения свои тоже. Но я и рассказать могу все подробно, пойдемте! Там очень интересное дело! И сумма иска большая, он процент от суммы хороший обещал…
– Хорошо, Кира, я посмотрю. Ты иди. Счастливо тебе.
Конечно же она сразу почувствовала эту червоточинку, появившуюся в голосе адвоката Линькова после истории с отцом. Исчезла из голоса прежняя теплота и отеческая заботливость, осталось просто хорошее к ней, к Кире, отношение. В чистом виде, как хлеб без масла и колбасы. Можно, конечно, и просто хорошим отношением к себе удовлетвориться, и без масла с колбасой прожить, но неуютно как-то. Невкусно уже. Будто она хороших надежд в отношении себя не оправдала. Хотя чем не оправдала-то? Она ж работает, старается, и вроде работой ее Линьков доволен… А если он и впрямь той самой пресловутой наследственностью озабочен, так у кого, скажите, ее в семейной тайности не имеется? Покажите, покажите пальцем на такого человека! Вон, Кирюха рассказывал, его дядя, Сергея Петровича родной брат, из наркологического диспансера вообще не вылезает… Надо же – наследственность хорошую ему подавай! Даже обидно как-то. Она ж не породистая домашняя собака, в самом деле… Какая есть, такая и есть, чего уж теперь. А может, она сама ее себе придумала с перепугу, эту червоточинку, после разговора с Кларой? А что? Клара, она такая, кого хошь с ума сведет, и на пустом месте черти запрыгают. И вообще – хватит о плохом думать! Она ж прогуляться собралась, по городской суете поплавать, удовольствие словить…
Разом отринув от себя неуютные серые мысли, Кира вскинула голову, улыбнулась, вмиг представив себя романтической француженкой, медленно бредущей по улице после трудного рабочего дня. Или как они после него "бредут", эти француженки? Наверное, красиво как-нибудь. Устало. Одухотворенно. С чувством прекрасной обреченности на лице. Все в себе, в общем. И не оглядываются. И не кажется им, что кто-то, идущий за спиной, взглядом их подозрительным провожает…
А вот Кире почему-то казалось. Так и чувствовалось, как чей-то взгляд прямо-таки уткнулся острием ей в спину – ощущение не из приятных, конечно. Она даже оглянулась несколько раз припадочно – ну в самом деле, кто может ей так внимательно в спину смотреть? Вот идут под ручку шаркающей походкой две пожилые дамы, вот два приличных на вид подростка, отчаянно ругаясь матом, тянут пиво из жестяных банок и ржут на всю улицу, как молодые жеребята, вон симпатяга-папаша ведет за руку девчушку с огромным розовым бантом на макушке… Нет, ерунда какая-то. Никто ей в спину не смотрит. И следом за ней никто не идет. И вообще, за углом уже людный проспект начинается, там и кафешка любимая стоит… А может, ей тоже сегодня пивка вместо минеральной воды выпить, как тем развеселым подросткам? Вот интересно, пьют ли французские девушки, возвращающиеся с работы, пиво вместо кофе? Или у них там, на Монпарнасах, такие вольности вообще не положены? А, ладно… Будем считать, что французская девушка очень уж напрягалась весь день и позволила себе бокал-другой неблагородного хмельного напитка с устатку…
Выстояв небольшую очередь к барной стойке и взяв в руки элегантный высокий стакан с пивом, Кира пристроилась за маленький столик – тот самый, любимый, стоящий практически на пути проходящего мимо народа. В этом, собственно, и состояла главная фишка ее "французской" игры – сидя за таким столиком в одиночестве, разом пропустить через себя приятную от городской суеты отстраненность. Вот тут, рядом, в сантиметрах от нее, происходит, колышется, звенит бурный поток человеческих энергий, и это очень даже хорошо, что он звенит и колышется, и она сама через часок-другой с удовольствием вступит в это движение… Но вот часок-другой – это уж простите. Это ее время. Время ухода в себя, время легкого погружения, время ревизии внутренней душевной устроенности – все ли там у нее в порядке? Не надо ли подлечить-подправить чего? А может, и не лечить, может, просто отдохнуть, поплавать на воле в собственном внутреннем пространстве… Такой же кайф, наверное, и ловят французские девушки, сидя в кафешках на Монпарнасах да Монмартрах. Глядят отрешенно в текущую мимо толпу и улыбаются себе счастливо…
– Простите, можно нам присесть за ваш столик? – тут же прозвучал у нее над ухом тихий мужской голос – не успела она даже и отключиться, чтоб войти во внутреннее свое тихое состояние. Прямо на лету все удовольствие поломали. Черт. Вот сейчас она разозлится, и никакого французского Монмартра уже не получится, как потом его ни зови…
Кира с досадой подняла глаза и совсем уж было собралась ответить что-нибудь резкое, в том духе, что столиков свободных вам, что ли, мало? Но не ответила. Застыла с открытым ртом, обнаружив около себя того самого папашу-симпатягу, на которого оглянулась там, на тихой улице, заподозрив себя в излишней мнительности. И девчонка с розовым бантом была при папаше, смотрела на нее странно как-то, будто собиралась заплакать. И что ей теперь делать, интересно? Ребенку, что ли, хамить?
– Вы извините, конечно, но… можно мне с вами поговорить? – тихо-просительно произнес папаша и глянул на Киру так умоляюще, что она совсем растерялась.
– Со мной? Поговорить? – переспросила она удивленно и даже пальцем сама на себя показала для убедительности.
– Ну да. С вами.
– А… вы не ошиблись, случайно? Может, вы меня с кем-то путаете? Я вот вас не знаю совсем…
– Да нет. Ничего я не путаю. Я за вами от самого крыльца иду.
– От какого крыльца? – снова опешила Кира.
– Да вы не пугайтесь, я сейчас вам все объясню… Погодите, сейчас возьму чего-нибудь для Егорки и объясню… Только не уходите, пожалуйста, ладно?
Откинувшись на спинку стула и стараясь очень уж откровенно не выражать своего удивления, она позволила папаше усадить девчонку с мальчишеским именем Егорка за стол, а потом проводила глазами его спину. Странный какой. Ненормальный, что ли? Этого ей только сейчас не хватало…
– А что, тебя и правда Егоркой зовут? – наклонилась Кира к девчонке, ласково улыбнувшись.
Вместо ответа, девчонка глянула на нее исподлобья и засопела сердито. И головой дернула недовольно, от нее отвернувшись. Потом резко сдернула с головы большой розовый бант и стала запихивать его в нагрудный карман синего джинсового комбинезона. Справившись с бантом, снова взглянула на Киру – уже более доброжелательно. И улыбнулась ей даже, показав щербинку от выпавших передних молочных зубов. Тут и Кира увидела, что никакая это вовсе не девчонка…
"Этого мне еще не хватало!" – снова подумала она, испуганно оглянувшись на Егоркиного папашу. Наверное, и впрямь ненормальный, если мальчишку в розовые бантики обряжает… Нет, надо бежать отсюда! Она ж не психиатр, чтобы во все это вникать. Тем более папаша этот заявил, что шел за ней от какого-то крыльца… Какого крыльца? От работы ее, что ли?
Убежать Кира не успела. "Ненормальный" папаша уже плюхнул на стол поднос с Егоркиным угощением и выставлял перед ним сок, йогурт, булочки с кунжутом.
Поставив перед собой чашку с кофе, присел напротив, взглянул на Киру осторожно и виновато. И вдруг улыбнулся. Очень хорошо улыбнулся – сумасшедшие так не улыбаются…
– Да вы не пугайтесь, девушка! Ничего страшного для вас не происходит. Вы нас не бойтесь. Это мы всех боимся, а нас бояться не надо.
– А… почему вы всех боитесь? – осторожно спросила Кира, отхлебнув из своего пивного стакана.
В горле у нее совсем пересохло. И на душе было очень уж неспокойно. Застыла бедная душа в предчувствии – точно вляпается сейчас ее хозяйка в нехорошую историю… Как пить дать вляпается…
– Скажите, а вы сейчас там, у крыльца, с адвокатом Линьковым разговаривали? – ответил вопросом на ее вопрос папаша.
– Ну да… А откуда вы его знаете?
– Да уж как мне его не знать… – пробурчал он, грустно усмехнувшись. – По его адвокатской прихоти мы сейчас с Егоркой и скрываемся… Я там, у крыльца, ждал его, поговорить хотел… Хотя о чем теперь и говорить-то?
– А правда, о чем вы с ним хотели поговорить?
– Да говорю же – теперь и не о чем вроде! Сегодня утром все уж и решилось. Просто я хотел ему в глаза посмотреть да спросить: как же так? Хотя и глупо это, конечно…
– Погодите, погодите… Я поняла, кажется! У вас судебный процесс сегодня утром был? И адвокат Линьков представлял интересы вашего оппонента? И выиграл процесс?
– Ну да. Все так он и выиграл. Вернее, жена моя бывшая. А я, стало быть, проиграл.
– А о чем был иск? Раздел имущества, да?