Русская Правда Ярослава и ярославичей (XI–XII века)
Если говорить о законах древнего русского государства, то самые первые из них были, очевидно, неписаными, и мы не знаем, ни каковы они, ни как исполнялись, ни из чего исходили. Вероятнее всего, это были простые законы родового строя, обычные для любого общества, стоящего на таком уровне развития. Известно, что для решения спорных дел практиковалось так называемое поле, то есть судебный поединок. В те отдаленные времена это, конечно, был военный поединок, как это делалось и в других аналогичных обществах. Но вот незадача: в источниках, относящихся к тому периоду, ничего подобного словно бы и нет.
Почему?
"Византийский писатель X в. Лев Диакон, – сообщает Ключевский, – в рассказе о болгарском походе Святослава говорит, что русские в его время имели обыкновение решать взаимные распри "кровью и убийством". Под этим неопределенным выражением можно еще разуметь родовую кровную месть; но арабский писатель Ибн-Даста, писавший несколько раньше Льва, рисует нам изобразительную картину судебного поединка на Руси в первой половине X в. По его словам, если кто на Руси имеет дело против другого, то зовет его на суд к князю, пред которым и препираются обе стороны. Дело решается приговором князя. Если же обе стороны недовольны этим приговором, окончательное решение предоставляется оружию: чей меч острее, тот и берет верх. При борьбе присутствуют родичи обеих сторон, вооруженные. Кто одолеет в бою, тот и выигрывает дело. Итак, несомненно, что задолго до Русской Правды Ярослава (подробнее о ней см. далее) в русском судопроизводстве практиковалось поле, судебный поединок. С другой стороны, указания на практику поля появляются в памятниках русского права с самого начала XIII в. Почему Правда не знает этого важного судебного средства, к которому так любили прибегать в древних русских судах? Она знает его, но игнорирует, не хочет признавать. Находим и объяснение этого непризнания. Духовенство наше настойчиво в продолжение веков восставало против судебного поединка как языческого остатка, обращалось даже к церковным наказаниям, чтобы вывести его из практики русских судов: но долго, едва ли не до конца XVI в., ее усилия оставались безуспешными".
Если помните, то и герой поэмы Лермонтова решает свой семейный вопрос при помощи такого поединка, то есть поля. И даже битвам предшествует поле – как в знаменитом сказании о Донском сражении, где прежде общего сражения идет битва между Пересветом и Челубеем. Другая практика, которая тоже была в большом ходу, плохо прочитывается в памятниках юридических, правовых. Это так называемый "Божий суд" – испытание железом, водой. В этом плане наши правовые тексты находятся в той же струе, что и западные. Испытания железом и водой характерны для всего ранне-средневекового мира. Они настолько распространены и так вошли в обиход, что даже церковные инквизиционные процессы предполагают в качестве судебного испытания такой вполне языческий эксперимент, как погруженые ведьмы в воду, связав ей накрест руки и ноги, по принципу: выплывет – виновна, потонет – невиновна. Очевидно, практика была, и ее не следовало повторять в виде закона. Записывалось то, что требовало запоминания: размер платы, особенности делопроизводства и нововведения. Первые законодательные документы такого содержания до нас не дошли. Только примерно к концу XI века появилось писаное русское законодательство – так называемая Правда Ярослава, или Русская Правда, интереснейший документ древности, который позволяет взглянуть на устройство средневекового общества Днепровской Руси. Точнее, это Правда Ярославичей, потому что текст писан по приказу сыновей Ярослава – Святослава, Изяслава и Всеволода. В составлении этого документа также приняли участие названные поименно "мужи князей" – Коснячько, Перенег, Никифор и не упомянутые в Правде Микула и Чудин. Нововведением этого документа была замена кровной мести денежной компенсацией за убийство. Русская Правда была составлена на основе аналогичных византийских текстов, здесь использован семейный и гражданский кодекс иконоборческих императоров первой половины VIII века или Эклога, и Судебник Константина IX века, и законодательный свод императора Василия Македонянина того же IX века, и церковные ю заповедей Моисея. Особенностью Русской Правды было уклонение от назначения телесных наказаний, приоритет отдавался штрафам. Ключевский считал, что хотя Русская Правда связывается с именем Ярослава и его детей, но скорее всего она была составлена не в княжеской, а в церковной среде:
"Церковный кодификатор воспроизводил действовавшее на Руси право, имея в виду потребности и основы церковной юрисдикции, и воспроизводил только в меру этих потребностей и в духе этих основ".
Характерно, что Правда касается основ взаимоотношений между разными сословными группами, уголовных преступлений, но в то же время ничего не говорит о делах политических, об умыкании женщин, о словесном оскорблении – этими делами церковный суд не занимался, дела решались на княжеском суде. Княжеский суд судил несколько иначе и пользовался немного иными приемами. В нем, пишет Ключевский, вполне вероятно, применялись и смертная казнь, и пытка. Намек на то, что смертная казнь относится к княжескому делопроизводству, дают летописные сведения о повешении разбойников, хотя Русская Правда упоминает лишь "поток и разграбление", то есть конфискацию имущества и обращение в холопство. Что же касается пытки, то "в статье Печерского патерика есть рассказ о пытке, какой сын великого князя Святополка подверг двух монахов Печерского монастыря, чтобы дознаться о месте, где был зарыт варяжский клад в их пещере". При внимательном прочтении летописей пыточные истории далеко не редкость, но они не связаны с церковным судом, решавшим мирские дела. Так что адресат документа ясен – церковные суды, позднее – и суды княжеские, перенявшие более мягкую практику церковного суда. Но до середины XI века, считает ученый, княжескому судье не нужен был никакой дополнительный текст, все дела шли установленным порядком, по традиции:
"Княжеский судья мог обходиться без такого свода по многим причинам:
1) были еще крепки древние юридические обычаи, которыми руководствовались в судебной практике князь и его судьи;
2) тогда господствовал состязательный процесс, пря, и если бы судья забыл или не захотел вспомнить юридический обычай, то ему настойчиво напомнили бы о нем сами тяжущиеся стороны, которые, собственно, и вели дело и при которых судья присутствовал более безучастным зрителем или пассивным председателем, чем руководителем дела;
3) князь всегда мог в случае нужды своей законодательной властью восполнить юридическую память или разрешить казуальное недоумение судьи".
Церковным властям свод правил был необходим, именно им приходилось заниматься наиболее спорными и не церковными гражданскими и уголовными делами, попадавшими для разбирательства в силу "приписки". Такие дела должны были решаться церковью по местному праву. Выжимкой из этого местного права и является Русская Правда.
"Впрочем, можно думать, что действие Русской Правды, – добавляет ученый, – с течением времени перешло за пределы церковной юрисдикции. До половины XI в. еще крепкий древний обычай давал княжеским судам возможность обходиться без письменного свода законов. Но различные обстоятельства, успехи гражданственности, особенно появление христианской церкви с чуждым для Руси церковным и византийским правом, с новыми для нее юридическими понятиями и отношениями, – все это должно было поколебать древний туземный юридический обычай и помутить юридическую память судьи. Теперь судебная практика на каждом шагу задавала судье вопросы, на которые он не находил ответа в древнем туземном обычае или ответ на которые можно было извлечь из этого обычая лишь путем его напряженного толкования. Это должно было вызвать и среди княжеских судей потребность в письменном изложении действовавшего судебного порядка, приноровленном к изменившемуся положению дел. Русская Правда устраняла часть этих судебных затруднений: она давала ответы на многие из этих новых вопросов, старалась примениться к новым понятиям и отношениям. Я думаю, что с течением времени Русская Правда, имевшая обязательное действие только в сфере церковной юрисдикции, стала служить руководством и для княжеских судей, но едва ли обязательным, скорее, имевшим значение юридического пособия, как бы сказать, справочного толкования действовавшего нрава".
Первое упоминание о Русской Правде, или Правде Ярослава, дано в первой новгородской летописи под 1016 годом, когда Ярослав, отпуская домой помогавших ему в борьбе со Святополком новгородцев, дал им этот устав со словами "по сей грамоте ходите, якоже списах вам, такоже держите", то есть руководствуйтесь для решения дел этим законом. В дальнейшем так называемая Краткая правда Ярослава дополнялась и расширялась во времена Владимира Мономаха, о чем имеется Постановление Мономаха в пространной редакции памятника, дополненная и исправленная Правда так и называется: Пространная Русская Правда, она относится к середине XII века. На то, что памятник имеет древнее происхождение, указывает его денежный счет, который наряду с металлическими деньгами знает еще и меховые куны, которыми можно заменять куны серебряные. Расчет кун сделан для серебра, но в некоторых местах стоит вариант замены – например, 5 кун на 2 мех ногате, то есть 5 серебряных кун можно заменить двумя меховыми ногатами. Учитывая, что Правда известна в нескольких редакциях, понятны и разные размеры выплат за одну и ту же вину: просто в XII веке серебро вдвое подорожало, а поскольку вес монет остался прежним, то приходилось приспосабливать меховые единицы к монетным, но уже по новой их стоимости. Из того, что Русская Правда касается в основном вопросов отношений между простолюдинами и господином либо между равными людьми высокого происхождения, то она, судя по всему, была рассчитана на княжескую, боярскую и городскую верхушку, но не на народ. Она не дает нам представления, каковым был юридической порядок внутри верви, зато помогает понять, на какие сословия делилось древнее общество.
Княжие мужи, люди и холопы
Исследуя текст Русской Правды, Ключевский выделил три большие группы подвластного князьям населения, на которые разделяется общество, или три класса: княжьи мужи, люди и холопы. Их положение замечательно видно из взимания платы в случае их убийства: выше всего ценится княжий муж, за которого вервь (древняя община) дает двойную виру, следом идет людин, то есть горожанин или смерд (крестьянин), свободный человек, – простая вира, и ниже их на этой лестнице стоит холоп – за него вообще не назначается платы по уголовному праву, за него дается продажа, то есть рыночная стоимость его господину, как в случае порчи или утраты обычного имущества. Это было общество, в котором еще торжествовало право кровной мести, поскольку
"убьет муж мужа, то мстит брат за брата, или сын за отца, или двоюродный брат, или племянник; если не будет никто мстить, то 80 гривен за убитого, если будет княжеский муж или княжеский управитель; если будет русин, или гридь, или купец, или боярский управитель, или мечник, или изгой, или Словении, то 40 гривен за убитого".
То есть уголовная плата за убийство первоначально назначалась лишь в случае, если некому было за него отомстить – например, не имелось прямого родственника. Высшая плата назначалась за смерть княжьего мужа, половина этой платы шла за дружинника (гридина), русина (варяга), купца, боярина, мечника, свободного человека и изгоя (как стоящего вне общественной структуры). Княжьи мужи – это тогдашняя номенклатура, они занимали высшее положение при князе, служили ему, занимали высокие должности, поэтому и жизнь их ценилась высоко.
"В старых областях Киевской Руси, – поясняет Ключевский в "Боярской Думе", – при княжеских дворах XII и XIII в. встречаем довольно значительный штат сановников. То были: тысяцкий с сотскими, обыкновенно командовавший полком стольного города, дворский или дворецкий, печатник, стольник, меченоша, мечники, конюший, седельничий, покладник или постелничий, ловчий, ключники и тиуны разных родов, осменик и мытники, биричи, подвойские. Некоторые из этих должностных лиц были очевидно дворцовые слуги невысокого ранга; другие, напротив, входили в состав того, что можно назвать высшим центральным правительством в княжестве того времени. Тысяцкий и дворский принадлежали к "великим боярам " и в рассказе летописцев иногда являются самыми видными и влиятельными сановниками. Волынский летописец XIII в. причисляет к боярам вместе с дворским и стольника, который даже является у него потом в должности дворского, а при князе Андрее Боголюбском в числе бояр, причем в статусе важного дипломатического агента встречаем мечника. Печатник и меченоша командовали полками, а первый, кроме того, является в одной провинции Галицкой земли с поручением от князей устроить местные дела и успокоит общество. Тиуны у князей, как и у бояр, служили по домашнему хозяйству в городе при дворце и в княжих селах; принадлежа к штату простых дворовых слуг, они отличались от "мужей" родом службы, не входили в состав ратной дружины, хотя по личным правам Русская Правда ставит некоторых из них, например тиуна конюшего, даже наравне с членами старшей дружины. Но были еще правительственные тиуны, которым князь поручал суд и расправу в городах своего княжества, даже в столице. Эти городовые судные тиуны были важные сановники с большою властью: киевляне в 1146 г. жаловались на тиунов, поставленных великим князем Всеволодом в Киеве и Вышгороде, говоря, что они неправдами своими "погубили " оба города; идя в Киев на великокняжеский стол, князь посылал туда наперед своего тиуна. Если Татищев в своем повествовании о полоцких событиях 1217 г. и о княгине Святохне точно передал административную терминологию исчезнувшей летописи, из которой заимствован этот любопытный рассказ, то в г. Полоцке, как и в Новгороде, кроме тысяцкого был еще посадник. Мало того: рядом с этими сановниками там в числе знатнейших вельмож и "главных советников князя" является ключник, называвшийся иначе казначеем".
Все остальные, кроме холопов или челяди, считались лично свободными людьми, но были при этом слугами князя, рядовыми людьми. Причем исполняемые человеком обязанности не гарантировали ему личной свободы: в княжеском хозяйстве имелись как лично свободные конюхи, повара, дворцовые слуги, так и рабы, делавшие точно такую же работу. Эти рабы и назывались холопами или челядью. Холопы не имели никаких прав. Люди же составляли то самое податное население, городское или сельское, с которого в пользу князей взимались налоги. Люди были организованы сначала в родовые общины, затем в общины, сложившиеся по месту проживания. Такие общины именовались вервью. Если происходило какое-то преступление на земле верви, то за это злодеяние плата взималась с верви, даже если было известно имя преступника:
"Которая ли вервь начнеть платити дикую веру, колико летъ заплатить ту виру, зане же безъ головника имъ платити. Будеть ли головникъ ихъ въ верви, то зань к нимъ прикладываеть, того же деля имъ помагати головнику, любо си дикую веру; но оплати имъ во обчи 40 гривенъ, а головничьство самому головнику; а въ 40 гривенъ ему заплатите ис дружины свою часть. Но оже будеть убилъ или въ сваде или в пиру явлено, то тако ему платити по верви ныне, иже ся прикладывають вирою".
Если перевести это на современный язык, то в случае, когда убийца не найден, вервь все равно платит за факт убийства, хотя и с рассрочкой на несколько лет. Если убийца известен, то преступник платит часть положенного, а остальную сумму вкладывает вервь, но в том случае, если убийство произошло прилюдно во время ссоры или на пиру. Промежуточным состоянием между свободным человеком и рабом были так называемые закупы. В закупы шли по нужде, продавая за плату князю личную свободу на оговоренный промежуток времени. Между закупом и холопом была весьма зыбкая граница. Хотя делалось одно исключение: если человек продал себя в закупы в голодный год, то он все же имел право выкупа (3 гривны) и не становился холопом о дерноватым, то есть полным, но господин ничего ему за работу был не должен, "служил даром", подводит итог закон. Но по сути все зависело от воли и моральных качеств господина.
Смерды, закупы и холопы
"Состояние закупов, – пишет Ключевский в "Боярской Думе", – помогает объяснить значение класса смердов, очень неясно обозначенного в Правде. Этому термину Правда, по-видимому, придает двоякое значение: свободного простолюдина вообще и свободного крестьянина в частности. Правда указывает на ближайшее отношение смерда к князю: князь наследовал имущество смерда, не оставившего после себя сыновей. Позднее в новгородской и псковской областях XIII и XIV вв. смердом назывался вольный хлебопашец, пользовавшийся казенной землей, т. е. государственный крестьянин. По-видимому, такое же значение имел этот термин и во времена Русской Правды: так назывался вольный хлебопашец, живший на княжеской земле. Когда княжеская власть укрепилась, в состояние смердов попали все свободные сельские обыватели, жившие на землях, не принадлежавших частным владельцам, потому что все такие земли были признаны княжескими, государственными. Этим и отличались смерды от закупов".