Враги-союзники
Иными словами, то, что описал Ключевский, можно охарактеризовать и так: потомки Ярослава, боясь потерять будущую возможность порулить в Киеве, строго блюли единство земли и свою "лестницу", они ни на шаг не приблизились к своему туземному населению, но при помощи церкви вовсю занялись унификацией быта и гражданского порядка – унифицированными рабами управлять легче. Защищая свою "лестницу", они честно сражались с внешним врагами.
Правда, эта их "работа" была иногда вредной.
Все чаще, надеясь перескочить из какого-нибудь глухого городка на хороший стол, они использовали войска кочевников для решения своих проблем, то есть приглашали степных воинов резать "чужих" туземцев и жечь города своего врага. Половецкие орды, которые приглашались для этой цели, получали хорошую плату, а русские князья привыкали обращаться по хорошо известным адресам – в степь. Бить половцев и одновременно нанимать половцев – это такая национальная русская забава. Так что неудивительно, что к XII веку "поганые" стали ходить на Русь как к себе домой. Занимались Ярославичи и унификацией законов, потому что при том многообразии туземного населения, нужно было хоть что-то сделать с единством законодательства: переходя по "лестнице", князьям очень трудно было приспосабливаться к местным законам.
"Везде Русская земля, и нигде, ни в одном памятнике не встретим выражения русский народ", – удивляется Ключевский, предполагая, что не пришло еще время для такого понятия. Однако все было, наверно, куда проще: народ четко делился на две части – люди да холопы, и обе были для высшей касты господ туземцами. А князей интересовали только дела княжеские, которые перерастали в распри и кровавые войны. И напрасно взывал киевский митрополит к враждующим между собой князьям: "Молим вас, не погубите Русской земли: если будете воевать между собою, поганые обрадуются и возьмут землю нашу, которую отцы и деды наши стяжали трудом своим великим и мужеством; поборая по Русской земле, они чужие земли приискивали, а вы и свою погубить хотите!" Напрасно в "Слове о князьях" увещивал их другой церковный деятель: "Слышите, князья, противящиеся старшей братии и рать поднимающие и поганых наводящие на свою братию! Не обличит ли вас Бог на Страшном суде? Святые Борис и Глеб попустили брату своему отнять у них не только власть, но и жизнь. А вы одного слова стерпеть брату не можете и за малую обиду смертоносную вражду поднимаете, призываете поганых на помощь против своей братии. Как вам не стыдно враждовать со своей братией и единоверными своими". Князьям было не до Бориса и Глеба. К концу XII века разлады между князьями стали причиной фактического распада единой при Ярославе земли: "политические отношения XI–XII вв. во многом были возвратом к порядку, действовавшему до основания великого княжества Киевского. Русская земля первоначально сложилась из самостоятельных городовых областей помощию тесного союза двух аристократий, военной и торговой. Когда этот союз земских сил распался, составные части земли стали также возвращаться к прежнему политическому обособлению. Тогда знать торгового капитала осталась во главе местных миров, а аристократия оружия с своими князьями скользила поверх этих миров, едва поддерживая связь между ними. Борьба этих двух сил и была основным фактом, из которого развивались политические явления при Ярославичах: то была борьба двух прав, княжеского и городового, двух земских порядков, из коих один объединял землю посредством очередного княжеского владения, другой разбивал ее на самостоятельные городовые волости".
Города попробовали заставить своих князей "володеть" надлежащим образом. У них это почти не получилось. Чем это закончилось – известно. Днепровская Русь фактически перестала быть единым государством, центр государственности переместился на восток.
Часть вторая. Верхневолжская Русь XIII–XV века
Дикий Восток (XIII век)
Восток, куда эта государственность переместилась, был краем, даже для XII столетия диким. По сравнению с народами, которые проживали в верховьях Волги, переселенцы с юго-запада, то есть с Приднепровья, были до неприличия цивилизованными. Они и начали успешное дело колонизации новых земель, применяя уже хорошо проверенную на собственных племенах стратегию развития – унификация языковая, религиозная, юридическая, политическая. Вся история России – это периоды колонизации, начался этот колонизационный бум при первых варяжских князьях, завершился при Романовых в XIX веке, потом с итогами этой колонизации некогда колонизованные народы пробовали всеми силами бороться, добиваясь и успехов, и временных поражений, пока плод деятельности колонизаторов не распался на отдельные куски – собственно Россию в рамках РСФСР, Украину, Белоруссию, Молдавию, Латвию, Литву, Эстонию, Грузию, Армению, Киргизию, Азербайджан, Таджикистан, Узбекистан, Туркмению, Казахстан, и это не предел – процесс распада может зайти и куда как дальше, что вполне вписывается в рамки деколонизационного процесса. В XIII веке колонизаторы даже не представляли, во что выльется их захватнический пыл через шесть веков: романовская империя растянется от границы с Центральной Европой до Тихого океана – предел мечтаний любого колонизатора.
Народы Волги и Оки
Но вернемся в XIII век и посмотрим, какие же народы подлежали переработке и усмирению со стороны южнорусских князей. На этой территории – между Волгой и Окой – давно уже поселились финно-угорские народы. Они обосновались на этих болотистых лесных землях задолго до славян и варягов. Эсты, чудь, весь, меря, мордва и черемисы были известны европейским хронистам в VI веке нашей эры, поскольку эти племена входили в состав империи Германириха еще в IV веке первого тысячелетия. Наша Повесть временных лет тоже знает эти неславянские племена. По словам Летописи, мурома живет на нижней Оке, меря по озерам Переяславскому и Ростовскому, весь в области Белоозера. Недаром топонимы на огромной территории от Оки до Белого моря имеют в основном не славянское, а финское происхождение. Многие реки на этом пространстве имеют окончание на "ва", что в переводе на русский означает "вода" – Прот-ва, Моск-ва, Сыл-ва, Кос-ва.
"У одной Камы можно насчитать до 20 притоков, названия которых имеют такое окончание, – пишет Ключевский. – Название самой Оки финского происхождения: это – обрусевшая форма финского joki, что значит река вообще. Даже племенные названия мери и веси не исчезли бесследно в центральной Великороссии: здесь встречается много сел и речек, которые носят их названия. Уездный город Тверской губернии Весьегонск получил свое название от обитавшей здесь веси Егонской (на реке Егоне). Определяя по этим следам в географической номенклатуре границы расселения мери и веси, найдем, что эти племена обитали некогда от слияния Суховы и Юга, от Онежского озера и реки Ояти до средней Оки, захватывая северные части губерний Калужской, Тульской и Рязанской. Итак, русские переселенцы, направлявшиеся в Ростовский край, встречались с финскими туземцами в самом центре нынешней Великороссии".
Если в VI веке нельзя было сказать, кто цивилизованнее – славяне или финские народы, поскольку все они находились в состоянии дикости, то в XIII веке разница была уже даже чисто внешняя: переселенцы с юго-запада были пусть и не все настоящими христианами, но они не пребывали в полном язычестве, церковные требования уже несколько изменили их привычки и быт. Финские народы были мирными и спокойными, новых соседей они поначалу как захватчиков не восприняли, а потом уже было поздно. Во времена Тацита они жили не зная ни домов, ни оружия, так что пришельцы просто теснили и теснили этих жителей волжско-окского междуречья на север. Сражаться с воинственными южанами финны не желали, да и не умели они этого, так что они попросту отходили. А там, где не отходили, вынуждены были уживаться (а потом даже и сливаться) со славянскими соседями. Процесс этот был длительный, потому что переселенцы с юга приходили постоянно, но в небольшом количестве. И это были не княжеские дружинники, а простые сельские жители, вынужденные бежать от своих князей на еще не присвоенные теми свободные земли. Ключевский замечает, что такое мирное сосуществование славян и финнов даже отражено в сохранившихся названиях сел и рек: они идут чересполосицей, что показывает такую тенденцию: народы селились рядом, но не сливались, то есть русские переселенцы выбирали еще не занятые финнами земли и оседали на них. Единственным камнем преткновения была вера: язычники-финны и православные-русские сталкивались только на этой почве, но подобных столкновений наши письменные источники помнят очень немного. Вот когда в новые земли пришли не крестьяне-христиане, а русская церковь, тогда даже уживчивые финские народы стали сопротивляться. Особенно миссионерскому церковному ражу противостояла ростовская земля, двух первых епископов финны прогнали, а третьего, Леонтия, даже убили. Случился такой казус в XI веке, когда на земли финнов с интересом стали поглядывать не только беглые смерды, но и южные князья. Именно тогда был срублен племянником Ярослава город Ростов, то есть появился городской центр, цивилизация шагнула в финские леса. Ростов был город типично южнорусский, горожане практически все привозные, последовавшие за князем в дальний и не слишком привлекательный край. Чуди, как называли местные племена эти переселенцы, в городе было мало, она компактно проживала в так называемом Чудском конце, где не было христианских церквей, поскольку финны были язычниками. Эти язычники ни в какую не желали обращаться в христианство и так стойко держались своих верований, что даже после пары веков "адаптации", когда церковь стала крестить насильно, предпочли бежать от своих соседей и гонителей в Волжскую Булгарию, где жили родственные им народы.
Оставшиеся туземцы вынуждены были, в конце концов, принять и религию пришельцев, и особенности их общежития. Своих государств не было ни у мери, ни у мордвы, ни у чуди. Так что вовлеченные в общественные отношения, характерные для южан, местные народы постепенно переняли образ жизни переселенцев. А смешиваясь с крестьянами, они произвели и новый антропологический тип населения, уже не совсем славянский. Эта примесь, говорит Ключевский, заметна в великоросском антропологическом типе:
"… именно скулистость великоросса, преобладание смуглого цвета лица и волос и особенно типический вели-коросский нос, покоящийся на широком основании, с большой вероятностью ставят на счет финского влияния".
Отпечаток финского влияния отразился и в языке переселенцев. Язык, единый для Днепровской Руси, наиболее сходен с малоросским говором:
"…в говоре древней Киевской Руси заметны три особенности:
1) она говорила на о, окала;
2) звуки ц и ч мешались, замещали друг друга;
3) в сочетании гласных и согласных соблюдалась известная фонетическая гармония: звуки согласные гортанные г, к и х сочетались с твердыми гласными а, о, ы, у, э и с полугласным ь, а зубные, или свистящие, з, с и ц и нёбные, или шипящие, ж, ч и ш – с мягкими гласными я, е, и, ю и с полугласным ь; сюда же можно отнести и мягкое окончание глаголов в 3-м лице обоих чисел".
Во времена Ключевского остатки этой единой некогда для Руси фонетики сохранялись только в новгородском областном диалекте. Этот мягкий и певучий язык на северо-востоке прибрел иные черты: он стал тверже и жестче. Владимирский говор "господствующий звук о произносит грубо протяжно, утратил древнее сочетание гласных с согласными, в родительном падеже единственного числа местоимений и прилагательных г заменяет звуком в". Так единый древнеруский язык приспособил особенности фонетики финской и сам видоизменился. Наибольшие изменения коснулись жителей крошечного городка северо-востока – Москвы.
"Москва, – пишет Ключевский, – и в диалектологическом отношении оказалась таким же связующим узлом, каким была она в отношении политическом и народнохозяйственном. Она стала в пункте встречи различных говоров: на северо-западе от нее, к Клину, окают по-новгородски, на востоке, к Богородску, – по-владимирски, на юго-западе, к Коломне, акают по-рязански, на западе, к Можайску, – по-смоленски. Она восприняла особенности соседних говоров и образовала свое особое наречие, в котором совместила господствующий звук южного говора с северным твердым окончанием 3-го лица глаголов и с твердым г, переходящим в конце слов в к (сапок), а в родительном падеже единственного числа местоимений и прилагательных – в в. Зато московское наречие, усвоенное образованным русским обществом как образцовое, некоторыми чертами еще далее отступило от говора древней Киевской Руси: гаварить по-масковски – значит едва ли еще не более нарушать правила древнерусской фонетики, чем нарушает их владимирец или ярославец".
Иными словами, в Москве бытовал такой особенный язык, которого в древности не признавали как нормальный ни киевляне, ни новгородцы, ни даже ярославцы и владимирцы. Позднее этот язык стал языком великороссской Руси. Так что завоеванные финны внесли свою лепту в дело единения языка: они отомстили своим захватчикам, испортив настоящий русский язык, на котором те говорили. Не правда ли, забавно, как не везет завоевателям с чистотой речи? Сперва шведский язык русов исчезает как облачко среди ясного дня, приобретая дикие славянские черты завоеванных киевлян, затем сформированный вливанием болгарской церковной крови древнерусский язык подпадает под влияние финских завоеванных племен и становится уже и не русским, и не славянским, точно заговорил сжигаемый за ведовство на открытом огне финн, пытаясь произнести слова на языке его мучителей! И этот язык "правленого" (от слова правеж) финна и становится языком великорусской народности! То ли еще будет… Совсем недолго ждать явления монголов!
Вера диких финов
Особенные черты принесло смешение народов и в сферу мифологическую. Языческие финские верования в покоренной русскими земле стали прочно сливаться с принесенными южнорусскими. Финские народы поклонялись силам природы, в основном – лесу и воде, среди которых они и жили. Они молились деревьям, камням, рекам, озерам, земле. Главным лесным хозяином благодаря мордве у великороссов стал финский леший, который стережет коренья, травы и деревья. Главным водным – водяной, легенды о котором хорошо известны были у новгородцев, давно познакомившихся с финским эпосом Севера, в виде Морского царя он присутствует в знаменитой легенде о Садко. Языческие финские воззрения нашли приют как в легендах, которые переняли соседи-пришельцы, так и в колдовских обычаях – скорее всего, русские волхвы и колдуны переняли эту магию у финских народов, точнее превратили в магию финские языческие обряды. Именно с этим кошмаром пришлось бороться более цивилизованной православной церкви, когда она столкнулась с кровавыми жертвами, которые приносили "маги" в годы неурожая. По этому языческому обряду волхв выискивал среди женщин ту, которая "спрятала" в себя достаток и тем лишила людей средств к существованию. Иногда на теле такой женщины делали символический надрез, а иногда и убивали, принося в качестве жертвы. Особенные проблемы в XI веке возникли на Белозере, где волхвы убили уже не одну женщину, так что сборщикам дани пришлось одновременно и вести религиозные диспуты с волхвами, доказывая тем преимущество христианской веры. Наибольшим образом диспутанты разошлись в вопросе сотворения человека. Христиане считали, что его произвел на свет Бог по своему образу и подобию, и никто, кроме Бога, не знает, как создан человек, волхвы же приводили совершенно иную версию творения: мылся Бог в бане, вытерся ветошкой и бросил ее на землю; и заспорил Сатана с Богом, кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол тело человека, а Бог душу в него вложил; потому, когда человек умрет, тело его идет в землю, а душа к Богу. Ключевский приводит мордовскую легенду о Шайтане и Чампасе – злом и добром богах, которые сотворили человека совместными усилиями.
"Человека вздумал сотворить не Чампас, а Шайтан. Он набрал глины, песку и земли и стал лепить тело человека, но никак не мог привести его в благообразный вид: то слепок выйдет у него свиньей, то собакой, а Шайтану хотелось сотворить человека по образу и подобию Божию. Бился он, бился, наконец, позвал птичку-мышь – тогда еще мыши летали – и велел ей лететь на небо, свить гнездо в полотенце Чампаса и вывести детей. Птичка-мышь так и сделала: вывела мышат в одном конце полотенца, которым Чампас обтирался в бане, и полотенце от тяжести мышат упало на землю. Шайтан обтер им свой слепок, который и получил подобие Божие. Тогда Шайтан принялся вкладывать в человека живую душу, но никак не умел этого сделать и уж собирался разбить свой слепок. Тут Чампас подошел и сказал: "Убирайся ты, проклятый Шайтан, в пропасть огненную; я и без тебя сотворю человека". "Нет, – возразил Шайтан, – дай, я тут постою, погляжу, как ты будешь класть живую душу в человека; ведь я его работал, и на мою долю из него что-нибудь надо дать, а то, братец Чампас, мне будет обидно, а тебе нечестно^. Спорили, спорили, наконец, порешили разделить человека; Чампас взял себе душу, а Шайтану отдал тело. Шайтан уступил, потому – Чампас не в пример сильнее Шайтана. Оттого, когда человек умирает, душа с образом и подобием Божиим идет на небо к Чампасу, а тело, лишаясь души, теряет подобие Божие, гниет и идет в землю к Шайтану. А птичку-мышь Чампас наказал за дерзость, отнял у нее крылья и приставил ей голенький хвостик и такие же лапки, как у Шайтана. С той поры мыши летать перестали".
Отсюда у великоросского населения появилась устойчивая персонификация Сатаны как злого, но Бога, а совсем не падшего ангела. Как говорит Ключевский, при смешении мифологии с христианской теологией смешанное население Верхневолжской Руси не почувствовало непримиримой противоположности своих верований:
"…финские боги сели пониже в бездне, русские повыше на небе, и так, поделившись, они долго жили дружно между собою, не мешая одни другим, даже умея ценить друг друга. Финские боги бездны возведены были в христианское звание бесов и под кровом этого звания получили место в русско-христианском культе, обрусели, потеряли в глазах Руси свой иноплеменный финский характер: с ними произошло то же самое, что с их первоначальными поклонниками финнами, охваченными Русью".
Одна из типично финских "лесных" языческих легенд даже вошла в русское летописание.
"А на Белеозере, – сообщает Летопись, – жили люди некрещеные, и как учали креститися и веру христианскую спознавати, и они поставили церковь, а не ведают, во имя которого святого. И наутро собрались да пошли церковь свящати и нарещи которого святого, и как пришли к церкви, оже в речке под церковию стоит челнок, в челноку стулец, и на стульце икона Василий Великий, а пред иконою просфира. И они икону взяли, а церковь нарекли во имя Великого Василия. И некий невежа взял просфиру ту да хотел укусить ее; ино его от просфиры той шибло, а просфира окаменела. И они церковь свящали да учали обедню пети, да как начали евангелие чести, ино грянуло не по обычаю, как бы страшной, великой гром грянул и вси люди уполошилися (перепугались), чаяли, что церковь пала, и они скочили и учали смотрити: ино в прежние лета ту было молбище за олтарем, береза да камень, и ту березу вырвало и с корнем, да и камень взяло из земли да в Шексну и потопило. И на Белеозере то первая церковь Василий Великий от такова времени, как вера стала".