Европейская "Тройка", утверждённая Наполеоном, ориентирована и полноценно применима исключительно к наступательному взлому, когда 2/3 сил посредственно сковывают неприятеля, а 1/3 занесена для сокрушающего удара., при этом даже не вполне свободного, в ограниченном выборе наступательных маневров; так для неё в целом невозможно значительное удаление от боевой линии т. е. каких-либо глубоких обходов, как опасно ослабляющее её, создающее угрозу собственного разгрома по частям – что великолепно продемонстрировал А.Суворов на Требии. И это естественно для Европейских странёшек, которые в ПРИНЦИПЕ НЕ ЗНАЮТ ОБОРОНИТЕЛЬНОЙ ВОЙНЫ, если понимать под войной насильственное средство достижения политической цели, ПОЛИТИКУ ДРУГИМИ СРЕДСТВАМИ. При ограниченных ресурсах пространства и времени ВОЙНА, как дело СВОБОДНОГО ВЫБОРА, как планируемое и готовящееся мероприятие в Европе может осознаваться ТОЛЬКО НАСТУПАТЕЛЬНОЙ – в противном случае пусть её делает за неё КТО-ТО ДРУГОЙ.
Европейская "Тройка" такое же порождение исторического порядка, как 2-х уланный строй азиатских степных ополчений, знающих свою слабость в лобовой схватке воль, бое "челом", и ищущих победу исключительно во "фланговом жульничестве" двух крыльев, в оправдание которому единственно можно сказать, что именно из него выросло "военное искусство", которое отвергали римляне-пуристы героической эпохи Торкватов и Пирра, и вынуждены были смириться в подлые времена Ганнибала и Сципионов.
Но любопытно, что в этом "октроировании" отечественной военной организации к европейскому "шедевру" именно кавалерия оказалась особенно упруго-неуступчивой к потугам "оевропеенных" голов. То свойство "Четвёрки", относительная автономность 4-го элемента от достаточно обеспеченной боевой линии, позволявшая ему оперировать в значительно большем отдалении т. е. обеспечение в целом контроля над большим пространством, становилась особенно важной для кавалерии по мере утраты ей характера главного рода войск и перемещения на "неправильные" формы боя, фланговое хулиганство и рейдовую партизанщину. Пехоцкие, утверждаясь в примитивном ломе "Вперёд-Назад", надиктованном 1-й Мировой войной, без какого-либо творчества, кроме наращивания "в потай" преобладающего кулака для дробления вражеских скул, восприняли эти новации спокойно – всё равно, как ходить в линейку полков, Втроём или Вчетвером, Фронт из Трёх держать даже легче, а резервы пусть задний умник припасёт… и как-то не заметили, что под Москвой 5-тысячная кавалерийская масса генерала Доватора держала фронт, по протяжённости равный фронту знаменитой 14-тысячной стрелковой дивизии генерала Панфилова – ОБЕ НА НАПРАВЛЕНИИ ГЛАВНОГО УДАРА ПРОТИВНИКА.
Вряд ли эти пертурбации понравились и остались без язвительных комментариев "упёртого строевика", вынужденного изобретать суррогатные формы строевых учений для 2-х эскадронных "ублюдков", и не очень ограничивающего себя в свободе слова: "меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют"; впрочем, уже и отчасти играющегося своей приниженностью: начальство уже разобралось в своих впечатлениях и потребных к тому мерах – Георгия Жукова признали полезной железной метлой для очистки "Аггевых конюшен" и переводят с одного полка на другой поднять-надраить-сдать.
Как обычно "при приёмке полка обнаружились недостатки в боевой подготовке. Особенно плохо обстояло дело с огневой и тактической подготовкой" – жесточайшая (а вы зачем меня сюда послали?) жуковская снимка стружки – блистательный дебют на учениях: хвалят, хвалят, хвалят (Гай, Блюхер, Уборевич; поверх голов, отмечая не полк, а соединение, где такой полк, М.Н.Тухачевский) и… Принимай следующий: "при приёме полка обнаружилось…"
В этой системе отношений была своя хорошая сторона: "пожарный" получал относительную свободу мнений и телодвижений, ограниченных кругом своих обязанностей и немного вовне, в меру зависимости преуспеваний начальства от него; обратной стороной было то, что вынужденно терпя неприятное лицо в ранге "пожарного полковника", начальство и не собиралось его поднимать за пределы этого ранга – Георгий Жуков просидел на полку с 1923 по 1930 год…
Военный человек должен расти и растёт всю жизнь: "вечный лейтенант", "вечный капитан", "вечный майор", "вечный полковник" – это приговор "тут твоя могила", воина нет: он сбежит или утратится; хождение по плац– парадному кругу обратится из средства подготовки к войне в подмену войны, обращая воина в псевдо-воина, армию в псевдо-армию – и за это война убьёт и псевдо-воина, и псевдо-армию.
С Жуковым этого не произошло по единственной причине: он любил и наслаждался тем, что делал – строевое дело и тактику; он возрастал в том, что другие полагали рутиной и проклятием: обращение расхлябанности, неумения, нежелания в единую волю запускаемого курком боевого механизма; возрастая и поднимаясь вместе с ним в кристаллизации шаржировано-изжившего всё стороннее полководца-волкодава, главной целью которого является навязывание СВОЕЙ ВОЛИ всем обстоятельствам судьбы-боя; вплоть до гротеска, до утверждения своей воли как единственной.
Любопытнейший документ являет собой 1-е издание мемуаров полководца, написанное под бдительной редактурой, зачастую диктовкой приставленных "шестидесятнических" демо-курочек, наподобии Ленки Ржевской, уже не "отцов", но ещё более злопамятных "детей" 1953 года.
Ах, какие замечательные, улыбчивые, доброжелательные, интеллигентные образованные люди окружают Георгия Жукова: И.Уборевич, М.Тухачевский, Г.Гай, Н.Каширин, как радушно приветствуют, как щедро благодарят, что в пару-тройку месяцев поднял полк №Х, полк №XX, полк №XXX, и после этого коротенькая фраза, так, безопасной бритвой под мыльной пеной…
Комдив Гай "…вторую часть учений увидим в следующий раз";
Командарм Тухачевский "…дальнейшее "сражение" было прервано сигналом "отбой". На этом эпизоде и закончились маневры. Общего разбора не было";
Комдив Степной-Спижарный, Очень, Очень Хороший "был суетлив, любитель многословия, даже можно сказать, излишне болтлив";
Комдив Шмидт "умница, свои мысли выражал кратко. не любил кропотливо работать"
Можно понять, что Г.Гай и М.Тухачевский не очень-то интересовались предъявляемыми учениями, т. е. состоянием вверенных им войск;
Комдив Степной-Спижарный был говорливый дурак, а комдив Шмидт молчаливый бездельник…
А вот и материальное подтверждение вычитанному между строк: "Дела в дивизии очень оживились, когда комдива Д.А.Шмидта сменил серб Данило Сердич, прославленный командир Первой Конной Армии. Д. Сердич сразу развил активную деятельность и сумел завоевать авторитет у командиров частей…" – похоже, у комдива Шмидта не было ни слов, ни авторитета…
Только в одном случае Георгий Константинович не проводит этого приёма – подставить ножку предыдущему начальнику сравнением с последующим, когда в 1929 году комдивом становится К.К.Рокоссовский: "я приветствовал его назначение и был уверен, что К.К. Рокоссовский продолжит традиции Д. Сердича в дивизии. Так оно и было.
39-м кавалерийским полком я командовал почти семь лет..".
Честно, но с грустной оконцовкой…
Автор мемуаров очень неплохо справился с трудной задачей удовлетворить требованиям "Всем сестрам по серьгам" – и сказал сверх того много своего…
Впрочем, как и умолчал…
Вот занятный эпизод 1926 года из мемуаров маршала, Георгий Константинович выдвинут в единоначальники своего полка, т. е. получает в дополнение права комиссара во исполнение вытребованной М.Ф.Фрунзе директивы ЦК ВКП(б) "Об единоначалии в Красной Армии"; при этом в эпизоде присутствуют новые лица: комкор С.К.Тимошенко и дивизионный комиссар Г.М.Штерн. До и после, вводя то или иное значительное, а тем более исторически отмеченное лицо, да ещё из "списков-37", автор дополняет его справкой о своих с ним отношениях, хотя чаще всего их просто не было – здесь НИЧЕГО. Жуков подчёркнуто не информирует о своей первой встрече с будущим Наркомом Обороны СССР, и умалчивает о давнем знакомстве с Командующим ОКДВА 1939 года, у которого он худо-бедно будет пребывать в оперативном подчинении на Халхин-Голе. От первого он отговаривается, что Тимошенко только что принял командование (да, в феврале 1925 года – но не мог же оставаться анонимным до 1930 года, когда был переведён на округ); а второго просто отметил как комиссара своей дивизии без каких-либо комментариев.
Вместо этого двусмысленная фраза, с отголоском прошедшей грозы:
"Помолчав кажется больше, чем следует, ответил, что при надлежащей помощи командования и политотдела дивизии надеюсь справиться с новыми для себя обязанностями…"
Это о ком?
О девочке-институтке?
Или о Полкане-Полковнике от конюшен и жеребцов?
Хозяин на взводе – эскадроне – полку просится в подчинение политговорунам?
Оставим эти гадания. Очевидно одно – автор вполне сознательно дистанцируется от этих лиц на весь период 1930-х годов, а от Штерна вообще навсегда.
И есть подтверждение, с 10-го издания Мемуаров в них внесён эпизод, пробежавший чёрной кошкой между Жуковым и Тимошенко: принимая инспектирующего кавалерию округа командарма С.М.Будённого Жуков приветствовал его не по уставному положению "к встрече Командующего рода войск" / "-Великого князя", как это осталось на языке в память о старой армии/ подъёмом и построением полка, а по обычному ритуалу встречи старшего начальника общим сбором комсостава, что Инспектору не понравилось…
В данном случае "дочерние припоминания", появившиеся после 1985 года вполне достоверны: рубцы от изъятия так и рвут стр.94–95 1-го издания, делая совершенно непонятной уцелевшую фразу: "Я понял, что комдив не имеет в виду какие-либо торжественные церемонии и что С.М.Будённого надо встречать по уставу старшего начальника…", без последующего разъяснения, правильно, или неправильно понял комполка Г.Жуков комдива Д.Шмидта – оказалось, неправильно! Устав надо знать досконально, и не только для победы над противником, но и для безопасности от начальства – и от высокого недовольства и от близких подножек…Кажется, она была.
М-да, испортить отношения с командующим своим родом войск, подставить своих непосредственных начальников, комдива, комкора – больше полка не дадут!
Только в 1929 году судьба скупо улыбнулась Жукову, 7 кавдивизию принял К.К.Рокоссовский, и немедленно добился зачисления Георгия Константиновича на КУВНАС(Курсы Усовершенствования Высшего Начальствующего Состава) с 2-летним заочным сроком обучения, а через год, воспользовавшись формальным основанием, не дожидаясь завершения образования, провёл его утверждение командиром 2-й бригады 7 Самарской кавдивизии; ввёл в высший комсостав. Как повлияли на становление полководца КУВНАС, ориентированные на стратегический и оперативный уровень проблем слушателей? По полному умолчанию о них в Мемуарах Г.Жукова – никак.
Но Константин Константинович уже определённо видит в нём нечто большее и при первой возможности аттестует на должность помощника Инспектора кавалерии Красной Армии по разработке новых уставов и тактических требований. Георгий Константинович впервые вступил в негромкие коридоры высшей военной власти; переехал в Москву… – недобрую, которая слезам не верит – и которую полюбил; как горожанин он был воспитан и прельщён Москвой, она была первым большим городом, который он увидел после деревни и оказалась величайшей: что там Калуга, Минск, Киев, Одесса, Свердловск, как и Варшава, и Берлин… даже Ленинград. Москва всему голова, какая-то невеликая, невысокая, везде обозримая, доступная – и упёртая, круто-крепенькая, себе на уме, всегда с подсечкой – как и он. Сделавшая его.
В своих мемуарах Г.К. много и пространно пишет, как замечательно, хорошо, плодотворно ему работалось в Москве, Инспекции Кавалерии; какие кругом были доброжелательные, славные люди-товарищи, Как, То, Вследствие. Отойдём от всего этого, обратимся к наличной данности, фактам, итогу.
Жуков оказался в совершенно иной среде: людей талантливых, разнообразованных, артистичных, богатых на слово, общение, приватный разговор – с артистами, художниками литераторами… О чём они говорили в кулуарах закрытых военных собраний: новинки интеллигентных умозрений, модная военная беллетристика:
Б.Шапошников: "Мозг армии"
К.Триандафиллов: "Характер операций современных армий"
Г.Иссерсон: "Канны"
А он, из строя, пахнущий кожей и конским потом? – Ухнали, Шенкеля, Подковы, Ковка…
Инспекция Кавалерии была состоявшейся системой – а Жуков не вписывался ни в какую систему, потому что сам был системой, под которую надо было подстраиваться или отвергать, по соотношению сил или значимости момента.
Люди разумно-исполнительные, без педалируемой лидерской жилки, с умением "проглотить" первые впечатления, быстро с ним срабатывались, почти до тёплых отношений (А.Василевский, А.Соколовский) – но твёрдые, дистанцированные вскоре начинали уставать, вступали в конфликт. О легко липнувшем к нему шельфе я не говорю, он ещё змеился на слишком низком для значимости уровне комэсков (Крюков, Музыченко), и легко отрывался при каждом переводе; не вязал окончательно.
Конфликт был неизбежен.
В 1932 году Жуков столкнулся со своим непосредственным начальником, комкором Косоговым – представленный проект боевого устава конницы лежит год без движения. В целом Косогов был виноват только в том, что знал настроения в самых высоких кругах; а Жуков прав в том, что их не знал – именно в это время М.Н.Тухачевский выдвинул требование немедленно преобразовать кавалерийские дивизии в бронетанковые, для чего произвести 100 тысяч танков до 35 года… Начальник управления кадров Наркомата Обороны комкор Седякин, разбиравший конфликт, мнение своего шефа знал, и представил убийственную для вторгшегося в непозволительно высокие сферы комбрига служебную записку, на которую Михаил Николаевич наложил резолюцию "Уволить из кадров РККА, как бесперспективного для дальнейшей службы в комсоставе по неспособности к восприятию требований современной войны". И вступил бы Георгий Константинович в Великую Отечественную войну рядовым Московского Ополчения, как уволенный в эти же годы из кадров армии командарм Аралов…
Но в этот момент на стол Наркома Обороны легла докладная записка командующего Белорусским военным округом И.П.Уборевича, в которой устрашающими красками был расписан развал самой знаменитой в Красной Армии 4-й кавалерийской дивизии имени К.Е.Ворошилова… Глубоко уязвлённый лично Нарком немедленно вспомнил о "врачевателе полков" Г.Жукове, и отменив уже завизированный М.Тухачевским приказ, отправил комбрига командовать дивизией.
Вообще, странное это было дело: 4 кавдивизия, как самая именитая в кавалерии, квартировалась в Ленинграде на базе казарм и лагерей Гвардейской Кавалерии старой армии – и вдруг переводится на усиление Белорусского военного округа, "самого удобного" по обилию болот, дефиле, перелесков для действий массированной конницы; и тем более на совершенно необустроенное место. В мемуарах маршал констатирует, что и сам перевод был странно-скоропалительным, и отношение командования округа к прославленному соединению РККА совершенно предвзятое; и в потере боеспособности дивизией виноват не столько комдив Клеткин, сколько командарм Уборевич… Как-то странно читать на этом фоне: "Оглядываясь назад, я должен сказать, что лучшим командующим округом был командарм 1 ранга И.П.Уборевич". Жуков очень многое не договаривает, останавливаясь на предостерегающих намёках: "Как мне потом стало известно, передислокацию объясняли чрезвычайными оперативными соображениями. Однако в тот период не было никакой надобности в спешной переброске дивизии на совершенно неподготовленную базу… В результате блестяще подготовленная дивизия превратилась в плохую рабочую воинскую часть" – и около того остановился…
А не запускался ли этим механизм ликвидации кавалерии, для чего её образцово-показательные соединения загоняли на естественную выбраковку по медвежьим углам, с глаз долой общества и руководства?…
Остановимся и мы, и не будем более примысливать, кому и для чего понадобилось перегнать лучшее, образцово-публичное соединение КА из второй столицы в Слуцк, и потом почти уничтожить совершенно неподобающим отношением…
Прочее было очевидно-привычно: коням овёс, бойцам щи с мясом, командирам накрутка хвостов и жильё; утром чистка лошадей, выездка, строевая учёба отделение-взвод-эскадрон; после обеда огневая, с колена, из окопа, с коня, из револьвера, пистолета, карабина… Оп-ля! Сели на коня! Полк, Марш-Марш!..
В предельно краткий момент времени, когда во внимании к нему соединились взыскующе высшее начальство – Москва и воздыхающее злорадное непосредственное – Минск, Жуков обратился не к канюченью и разоблачениям, а ринулся на то, что явилось главным обвинением – потерю боеспособности; в общем то и объективно-главным показателем, ради чего сверх всех кулуарных игр-подсидок, страна и содержит армию; и бросил все ресурсы не на казармы и командирские общежития, а на учебные поля и строевую и тактическую подготовку, следуя крестьянскому "будет рожь– будет и мера" – и выиграл, на "нечаянной проверке" 1934 года, проведённой с пристрастием "за 5 часов командующий сумел объехать все подразделении… Он проскакал более 80 километров и, видимо устав, приказал дать отбой". Придраться было не к чему… "Все были довольны результатами учения и, честно говоря, тем, что И.П.Уборевич не имел времени дольше оставаться в дивизии".
И теперь уже невозбранно стало требовать строителей, кирпич, цемент, лес, кровельное железо – при вполне очевидной симпатии высших властей.
И возрастать в обретении новых военных постижений: как образцовопоказательное соединение дивизия была уже переведена на новые штаты: 4 кавалерийских, механизированный, артиллерийский полки, была бронекавалерийской и Жуков со страстью неофита отрабатывал-создавал новую тактику, проверяя и развивая положения своего непринятого устава; соединяя пробивную мощь танков и открывающуюся обволакивающую проникновенность кавалерии, жадно, как губка, впитывая и наполняясь новыми боевыми впечатлениями… Это не умозрения; это дрожит под рукой в колеблемой мотором броне, стоит в глазах настигающей и уносящейся вдаль стальной и кавалерийской лавой. Это для себя – и с какой фантастической быстротой преобразуется он, как водитель войск!