Равные или меньшие потери русской стороны легли худшими последствиями – 2-я армия была обращена в лохмотья: в ней были разрушены организующие компоненты, и в целом как боевая сила она была утрачена. В то же время возможности для продолжения боя сохранялись: русские войска в любой момент могли беспрепятственно свернуться в колонны и уйти с позиции – самая опасная часть французской военной организации в условиях движения, кавалерия лежала во рвах у Семеновских Высот и Курганной батареи; были и скрытые незадействованные резервы: Старая гвардия (4 тыс.), егерские полки правого фланга (6 тыс.), казачьи и легкая конница (8 тыс.), т. е. около 20 тыс. регулярного и организованного войска. Ссылка Троицкого на рапорт Кутузова и записку Барклая-де-Толли их наличие отвергающие неосновательна – утверждением о задействовании всех войск Первый оправдывал свой отход к Москве; Второй покрывал бессмысленную гибель многих солдат и офицеров Гвардии, особенно 600 великанов Петровской Бригады, горделиво простоявших весь день на указанном им месте в чрезмерной близости к фронту и поражаемых не только пушечными выстрелами но и излётными пулями – выпороть бы русских военачальников, от гвардейских Розена, Лаврова до Наивысших за такую растрату жертвенной доблести войск. Наконец, если Троицкий так настаивает, во всяком случае на канун битвы, имелось 20–25 тыс. ополченцев, которые за ночь обзавелись ружьями вместо пик из обилия разбросанного по полям оружия и во вторых линиях могли явить ярость равноценного штыкового боя "скопом" при условии прикрытия их от артиллерийского обстрела и налетов конницы, что вроде бы было возможно…
Огнеприпасов в парках сохранилось достаточно. При расходе за день боя 60 тыс. выстрелов оставалось еще более 80 тыс., в необходимых количествах по всем классам… На подходе было ещё 28 тысяч выстрелов, спешно отправленных Ростопчиным из Московского Арсенала, которые должны были прийти на следующий день…
Если неприкосновенность Москвы в размышлениях Главнокомандующего была свята как целомудренность дева Марии – бой следовало продолжать! И ведь что особенно любопытно – Кутузов, эта бездна всё в себя вбиравшая, о критическом положении противника догадывался, едва ли не знал, его замечание в записке М. Б. Барклаю-де-Толли на продолжение сражения содержит слова, что по жестокости боя атакующий неприятель должен понести потери во всяком случае не менее обороняющейся русской стороны – стоило ли тогда отступать не дав этому проясниться вполне и всему свету, оставшись в пристойно-оборонительном положении на открытой, легко покидаемой назад позиции Горки – Утица. Да-да, Утица, которую французы тоже оставили, убрав и это сугубо-военное оправдание кутузовскому отходу: "смятый левый фланг". И продемонстрировав "победу", уже не в нравственном – в материально-политическом, амбициозно-личном плане, достойно удалиться, разразившись убедительно-возмущенными разоблачениями обманов Горчакова-1, плутен Ф. Ростопчина, нерасторопности Н. Салтыкова, умалчивая, но тем особо выделяя двоемысленность Александра – и всего-то постоять до выстрелов, что прогремят не ранее за полдень, он что, не знает, что противник отодвинулся до Шевардино, на 4 километра, и не имеет даже оформленных артиллерийских позиций на линии фронта?
Кутузов явно и крупно подыгрывал Наполеону своим отходом, извлекая того из мучительно-патового положения, и заигрывал его дальше и дальше… мог ли тот не пойти ему вслед, это было еще более невыносимо, нежели не атаковать, если Кутузов останется, это значило восстать против всего, в том числе и РАЗУМА, отлаженного, смазанного, несмущённо-европейского; продемонстрировать самое презренное – слабость и глупость; восстать против всколыхнувшегося настроения армии по одному предчувствию…
В сумерках, до рассвета, русская армия уйдет с Бородино – Наполеон ей мешать не будет, потому что уже не в силах; в полдень он выступит за ней т. к. не следовать за ней он тоже уже не может.
Итак, что мы имеем кроме того, что вечером Кутузов был явно доволен, а Наполеон мрачен, какой итог положат себе на душу две армии, одна из которых утром ушла с поля боя, другая на нём осталась? Какое БЛЕСТЯЩЕЕ поражение, какая страшная ПОБЕДА, и разум обеих наций примется бороться с несуразицей словосочетаний, сокращая их до БЛЕСТЯЩЕГО и ПОБЕДЫ, а раздраженные противники по прежнему будут идти-рваться друг за другом.
Не в этом ли цель всех действий Кутузова, на поле боя давшего свободу и Наполеону и своим помощникам, пусть позабавятся – пусть один атакует и так и там, где ему улыбнется, пусть проявит свои качества несравненного тактика, а вы, бравые, уж поколотите его всласть, нигде не остановлю, а и сам адъютантиков туда-сюда погоняю – но только один раз шевельнулся удав, когда сбился строй 2-ой армии и разом, на 2 часа, пустяшным рейдом, переломил все расчеты Наполеона, явил свою волю и – опять свернулся…
Но только ли? – А само Бородино в целом?
Уже в середине августа сильнейшие сомнения терзали Наполеона, 20-го он заявляет приближённым, что если погода через два дня не улучшится – шли полосой мелкие дожди – наступление прекращается, армия поворачивает к Смоленску.
Было ли неизбежно Бородинское сражение и всё за ним воспоследовавшее, если его судьба колебалась уже и летним дождичком в засушливую пору?
И Наполеон ли его востребовал, или Кутузов почти навязал, сразу заметив перемену в настроении неприятеля, переставшего давить на арьергард и принявшегося усиленно обустраивать бивуаки инженерными сооружениями – о чём напишет особо 23-го?
И не сделает попытки простым маневрированием, демонстрацией уклонения от схватки, убедить неприятеля "уйти с миром"…
Глава 15. …Он хорошо знал своё Племя!
Планировал ли Кутузов новое сражение? Почему бы и нет… – Вот если Лобанов-Ростовский приведет 15 полков – Только их у него нет…
– Вот если Клейнмихель подойдет с 3-мя полками – Вряд ли он подойдет…
– Вот только Ростопчин выдвинет – Сколько он писал? 75 тысяч? – Ничего у него нет!
Старого лиса обманывают, а он старательно обманывается – Ах-ти, ребятушки, шибчей, шибчей, а я уж раззужусь!
Он, многократно создававший новые соединения для Потемкина, Долгорукова, Суворова и обнаруживший к тому особое дарование, созидатель целого рода войск в России – легкой егерской пехоты, трижды формировавший полные армии: для себя в 1804, для Бенигсена в 1806, для Прозоровского в 1809, верит в то что за 3–4 месяца можно обломать корявого мужика в егеря-мушкетера-гренадера, собрать, составить, сколотить из вооруженных скопищ полки-дивизии-корпуса? – Да вы его удивительней барона Мюнхаузена полагаете, тот хоть врал, этот верит…
Полноте, породненный со всем цветом русских дворянских родов, перечисляю по алфавиту – Аксаковы, Бутурлины, Воронцовы, Каменские… до Челядниных – он, светлейший князь, свой человек, не в кабинетах, за столами у Управляющего Военным Министерством А. Горчакова 1-го, Председателя Комитета Министров Н.Салтыкова, старейшина в роде екатерининских генералов, которому писали, в дружелюбии, приязни, но и по истово-служебному правилу "отмечаться" Ланжерон, Тормасов, Гудович– младший, Марков, Эссен – он уже по одной корпоративной солидарности мог узнать все, что пожелал. Он, выражавший их государственную волю, был неслыханно осведомлен обо всем, что делалось в стране и обществе, и если в чем-то обнаруживал незнание, значит в этом себе потворствовал.
Русское общество испытывало ощущение победы от самого факта равенства борьбы – треснуло проклятое яйцо! – Александр должен был ему уступать, Кутузов объявлен победителем (в национально-нравственном и лично– политическом плане так и есть), возведен в фельдмаршальство (без награды – как бы "в старшинство"), теперь надо победить в войне, и руки у него развязаны небывало… Пусть только помогут: Александр, Ростопчин, Чичагов – все… Пусть повяжут себя пустыми обещаниями, обкладывающими обманами, самоуспокоенной обязующей болтовней, пусть наговорят, а лучше напишут, а мы потихонечку, полегонечку им и поможем, где промолвим от себя, где за них, а где и в простоте душевной; он уже может слушаться их в том, что считает нужным и лепить частями с тем, что полагает сам – и кто там разберет, отчего так выходит, вроде бы все как лучше, а вышло как есть и при том, что старик-фельдмаршал где-то что-то о том и говорил:
– Здорово, кума!
– Спасибо, я сама.
– Да ты глуха?
– Купила петуха.
– Ну так прощай!
– Зайду и на чай.
Краткое письмецо, частная записка, отправленная еще до битвы в Рязанскую губернию родственнице с настоятельным указанием отъехать свидетельствует, что для него Москва уже была обречена, второе сражение он не планировал, надо было провести мимо него армию. Пусть поприкладываются к местности, помечутся в ожидании обещанного, пусть внутренне уже обвыкнутся с мыслью о неизбежном – его не страшит формальное несогласие, ему достаточно и отчужденной исполнительности в проведении того небывалого решения, которое он определил. А бумажки, слезницы, вопрошания, недоумения напишем, все соблюдем, и волкам сыть и овцам жить – все по вашему а к итогу наш шиш! Да спасибо скажите, дураки, что вам играл – подыгрывал, да свою думу думал, тогда покрывал, а сейчас и сами за меня спрячетесь, ну-ка, шибче! Да не мешать!
Кутузов возвращал все заявленное его авторам в логически завершенной, грандиозно-бытийственной форме – Ростопчин кричал о поголовном вооружении сословий – вооружай! Когда как не сейчас – становись с Иверской в руках и Стотысячной Черной Сотней – вооружившейся вчерашней и завтрашней дворней!.. Александр носится с мыслью об Испании – вот она, Смоленско-Владимирская, Тверско-Калужская! Вот он час Сарагосы и Тарагоны, вот она возбухающая рана, что прорвется гноем и кровью всего, что было… Страшно стало?! Так молчите-кричите, но не мешайте, то что я задумал ужасно, но в сравнении с тем, что наговорили вы – только цветочки.
Кутузов являл им картины их бредней и прикрывал своими, страшноватыми, но после них уже не такими умопомрачительными тем более, что выбора уже не было – старик не давал времени одуматься и видел далее чем они, оставалось безропотно ему следовать.
Вот замечательное предвидение, одну сторону которого так засветили, что она ослепляет и в отношении другой. В бегущие часы перед битвой Кутузов принимает Д. В. Давыдова, с живейшим одобрением выслушивает его горячечное желание ринуться на тылы неприятеля, как гверильясы в Пиренеях и майор Шилль в Германии и дает ему не то, что тот полагал – заверение в одобрении с обещанием вернуться к счастливой мысли после сражения – немедленное распоряжение на исполнение, много дать сейчас не могу, батальончик гусар да полчёк казаков, эх, надо бы тысчёнки две…
Что это – провидение одной военной стороны дела? Малая война – долгая, день – неделя там значат немного, а три сотни войска у рачительного хозяина на тот срок всегда сгодятся, особенно в канун сражения генерального!
Разжигание войны народной? Ее лучше пробудить символической раздачей толики оружия, между тем Кутузов определенно оружие собирал, в крайности уничтожал, и этого требовал от Ростопчина, но не раздавал, кроме как выдач создаваемому и руководимому лучшей традиционно служилой частью дворянства ополчению.
Нет, это предвидение неизбежности народной войны, имеющей характер восстания против поражения, т. е. прямо против захватчиков и косвенно против уступившего им Государства, его Строя и Верхов. В ее канун он вводит в клокочущую стихию стальные спицы контроля, армейские партизанские отряды; храбро-беспощадный А. Фигнер, прямой генетический предшественник Пестеля, с неумолимой жестокостью будет вводить в "рамки" разметавшуюся стихию народной войны, если она наклонится в социальную, и своим присутствием гасит, остужает ее искры, направляет их вверх и в стороны, препятствует рассыпаться по земле, лечь на торф старой ненависти – как беспощадно стал бы расстреливать и вешать нынешний юный прапорщик, изготовляющийся к Бородинскому бою, через 14 лет "главный злодей вне рангов и состояний" тех же мужиков, если они возмутятся против его расписаной постной республики. Даже рыцарски-отходчивый Денис Давыдов перепорол целую деревню, крестьяне которой попытались разделить добро бежавшего барина, как, впрочем, и Николай Ростов… Это было важно, крайне важно, важнее Бородино! И именно в тот момент, когда если "пугач-войну" не перехватить, пойдет сама – если судьбу Москвы уже взвесили… Ведь он шел по самому краю пропасти, падение столицы вызвало явственные деформации всего сословно-государственного корабля – и уже устрашённый ими архиепископ Могилевский и Витебский Варлаам начинал приводить свою паству к присяге "Императору французскому и Королю Италианскому Великому Наполеону".
Ох как далеко видел удав-орёл, насколько он возвышался до невозможности рассмотреть, охватить взглядом, до растворения в облаках, насколько он глубже и современников и сторонних наблюдателей, которые 200 лет принижают и обтёсывают его в куклу, тюфяк, дедушку-домового, клюквенного спасителя отечества – как далеко он забрасывал свой единственный глаз…
– Единственный?!?!?!
Обманул! Обманул! Как мальчишку обманул! Как котенка ткнул носом, прямо хоть выбрасывай красивый пассаж о демонической раздвоенности его лица – оказывается Алуштинская пуля, пройдя через глазницу, все же миновала глазное яблоко, глаз сохранился и Михаил Илларионович мог даже им читать только быстро утомлялся и потому иногда покрывал темной повязкой, но перед фронтом, в официальной обстановке перед императором носил ее всегда, как бы обличаясь живым памятником-ветераном (и театралом-с), перед дамами, как мадам де Сталь, никогда, обвораживая их обволакивающей ласковостью. Кажется поэтому он в солдатском фальклоре всегда одноглаз, а в портретистике без повязки, хотя глаз означен неживым…
Тьфу, свинья вы Михаил Илларионович! Благо бы Александра, Наполеона, Ермолова, Мадам де Сталь, так, походя через 200 лет разыграть какого-то штафирку, бумажного червя. Ну не стыдно ли, не скучно, ведь уже 67… тьфу!! – 254 года! Креста на вас нет!
Хоть все заново!
Знаете, что мне хочется больше всего сделать – дернуть вас за торчащий нос!
Ладно, оставлю все как есть, что я, умней Наполеона, чувствительней мадам де Сталь, начитанней Евгения Викторовича Тарле – тоже ведь пассажировал вашей "одноглазостью"…
Признаюсь, этот крючёк-живинка в деле сейчас мне даже нравится, но как мне было неуютно пару дней назад, когда узнал из Балязина про эту подробность кутузовской повязки…
И опять сомнения – вот официальный прижизненный портрет для галереи кавалеров ордена Святого Георгия – правый глаз старательно прописан как вставной…
Да что там глаз, какая-то странная мистификация происходит уже и частями его тела, они тоже начинают множиться – скажите, где похоронено сердце Кутузова? – весь 19 век был уверен, что оно замуровано в сосуде под основанием памятника, воздвинутого в Брунцлау, как оставленного неразделённо с доведенной им сюда армией – и кроме того очень обязуя романтично-сентиментальных немцев эпохи STORM UND DRANK на совместное продолжение войны! – век 20-ый прозаически уверен в его пребывании в том же сосуде в гробнице Казанского собора – SiS!
Портрет М.И. Кутузова в 1811 г. Гравюра Ф. Боллингера с оригинала К. Розенштеттера. Признается наиболее достоверным изображением полководца.
Это подталкивает меня коснуться еще одной стороны бесчисленных отношений Михаила Илларионовича; читая написанное им самим или списанное с его слов, невольно обращаешь внимание на разнообразие его языка, тут все переливы словесной парчи 18-го века – угрюмословие Тредиаковского, заздравие Державина, просвещающая октава Ломоносова, экивоки-подколы Фонвизина. Он звенит в обращениях к армии "Вам ли бояться их, Сыны Севера!", основательно тяжелодумствует с генералитетом, покойно-долго обстоятельствует с дворянством, дерюжничает с близко-верными "Ступай куда хочешь – только с глаз долой!" – ко всякому свой язык, естественный, сразу обращаемый в зримую образность лиц, в равносогласованность планов ситуации.
А вот от бумаг, обращений, отношений к Александру 1-му веет какой-то неустойчивостью, неслагаемостью… Александру, воспитанному в стиле и слоге конца 18 века, десятилетий Лессинга, Гете, Радищева, гладкой ясности классицизма он пишет языком едва ли не Хераского, это племянник-то первого переводчика Вольтера в России!
Что бы вы почуствовали, если бы к вам, пропитанным мочесловием "МК" обратились со словами:
– Ты же, друг мой, который знал и любил меня в так называемые счастливые лета моей жизни, который я уверен сохранил и поднесь истинную ко мне дружбу, хотя она со времени нашей разлуки ничем не могла измениться, ты имеешь полное право на всю мою доверенность
из письма1826 года
– Что_тебе_надо?! Что_это_значит?!
Между тем Кутузов писал так Александру постоянно, в слонообозримости оборотов и размазывании изъявлений; каким он вставал из этих бумаг – живое ископаемое, талантливо-лживая екатерининская, да нет, елизаветинская сволочь, "то царь – то раб", поползающий вокруг своего бога-болвана императора – и это Александру, сложившейся двойственности царя-республиканца, рефлексионеру и оттеночнику?
Что должен был испытывать при их чтении Александр, самодовольство что так низкопоклонно хвалят или раздражение, что так мелко, дешево ценят, так грубо льстят: Александр – воспитанник Лагарпа, Александр – ведущий политик Европы, Александр – глуховатым ухом сразу прослышавший звонкую ноту шалопая Пушкина? В этом была явная нестерпимая фальш, которую Александр не мог остановить – все выглядело как причуды старика, обращающегося из века минувшего в век нынешний, и почему-то поддерживалось Кутузовым, что, завзятый театрал не видел, что публика– император его постановки "не принимают"? И тем не менее продолжал этот изнуряющий зрителя наигрыш, более того, усиливал его до гротеска в моменты встреч, на виду у общества; Он, поразивший своим гражданским достоинством европейца Лористона настолько, что тот почувствовал себя Дариевым Сатрапом в лагере Мильтиада – обращался на них в слюноточивое пресмыкающееся, елейного лакея, мизинную тварь…
Как же богато для размышлений выглядит свидание царя и полководца в Вильне в декабре 1812 г.: просвещённый властитель в элегическом забытье от личины "государя" стремится на встречу с гражданином-героем, и что выходит? – Медвежистый пыхтящий старик-придворный брякается на колени, повергая пару случившихся к тому сроку знамен к стопам обожаемого монарха, одни приближенные отворачиваются, не в силах сдержать слезы умиления: старики, и, холуи, сентименталы, непонятно кто -, другие прячут глаза, боясь проявить смех или стыд татаро-московщиной, кого? Царя? Старого дурака? – Обоих!