С самого начала сражения Кутузов предупреждает свой генералитет об его оборонительном характере, оговаривая в диспозиции наличие путей отхода.
Оба как бы сговорившись, требуют от своих подчиненных строжайше беречь резервы – в битве, решающей судьбы столь многого? Стоило ли одному идти вглубь к вражеской столице, а другому до нее отступать – чтобы демонстрировать бережение резервов, означающее для одного потерю кампании, для другого сдачу столицы?
Вот факт, мелкий, но вследствие своей бытовизны какой-то особо выразительный – вступая в сражение полководцы не отдали совершенно распоряжения на приготовление пищи к концу дня – и это Кутузов, в бытности на Балканах посылавший кашеваров вперед войск за авангардом, чтобы на бивуаках солдат ждал обед, и Наполеон, смотревший на солдат как на машину, заправляемую жирами, крупами, мясом, водкой, без которых она не пойдет. Да собирались ли они давать бой на следующий день вообще?
Генерал Пелле, восхищаясь французским военным гением в то же время отдает должное и русскому Главнокомандующему "Император мог бы погибнуть, если бы сделал хотя бы одну ошибку в присутствии таких неприятелей" – всецело с ним согласен! – в то же время хочу добавить, что Кутузов при Бородино явил странную картину – он обозначил множество угроз Наполеону, но ни одной из них не претворил, он все их видел, но как бы не удосуживался наклониться к открывшимся возможностям. Позволю себе дерзость – любая из них была бы применена тем же Барклаем шире, методичней, ярче для сражения в целом и его итога… Он и переброску войск Справа-Налево провел бы раньше, как то предлагал накануне боя 26(7) и проделал с корпусом Багговута 26-го, и рывок через Колочу осуществил бы напористей, с большим размахом, если не всем отделом Милорадовича, то уж точно с присоединением к Уварову и Платову более весомых сил, может быть корпуса Крейца (драгуны), а по и дивизии Депрерадовича (кирасиры) – тогда конец Богарнэ и резкая приостановка действий перед фронтом 2-й армии, изменение всего вида сражения к пользе русских… если бы он такую возможность увидел, как ее видел Наполеон – Кутузов видел, и проходил мимо, так, слегка покрутив казачьей нагайкой… Ну прямо Обломов, перенесенный с Гороховой улицы на Бородинский простор!
В этом было нечто завораживающее, к чему-то влекущее и что-то заслоняющее, непонятное и потому слепо-страшное.
Присутствие какой-то подспудной опасности постоянно ощущалось Наполеоном, в сущности он все время чувствовал подвох, пытался понять, ждал его реализации через час, день, неделю и держал в преддверии этого часа последнюю толику "больших батальонов" – его объяснения своих действий в совокупности только заявления о предчувствии через названия: новой битвы, новых противников… – ведь он о них ничего не может сказать, потому что ничего не знает!.. Только обозначение через удобопонятные наименования этого ощущения угрозы, предчувствия нахождения в рамках чужого замысла.
Наполеон не допустил ни одной ошибки, видел и отслеживал все побочные результаты своих действий – и в то же время у него должно было накапливаться чувство, по мероприятиям противника, что и тот все это видит, но по неполной ясности его поступков – и что-то ещё… И это нечто он пытался перехватить или от него обезопаситься в пределах обозримого, Бородино – Можайск – Москва… Это не предположение – факт, Наполеон все время ждет чего-то, называя это ощущение ожиданием новой битвы, борьбы за Москву, последнего перелома судьбы Кампании, и к этому придерживает полки, дивизии, Гвардию, Армию… Да, вечером 26(7) он уже беспокоится и об Армии, и не очень ее торопит утром 27(8)… Так странно, нелогично, впрок, он ни до, ни после не предостерегался…
Наполеон в сумятице фактов почувствовал систему, не проникнув в ее смысл и не провидя пути к ее итогу – выход на свое близкое крушение, он почувствовал методизм в хаотизме, но не распознавал его цели. Мы знаем итог, у нас собраны все внешние части события, но внутренняя сторона его не заиграла, обращая данность в организм.
Извольте выслушать – все войны выигрываются и проигрываются заложенным в них смыслом, все они логичны или алогичны в отношении его и завершающий итог – выражение победившего разума, обуздавшего бурю; в его отсутствии ломаются лучшие армии, великие империи, рушатся блистательные судьбы и кусок черепицы и малярийный комар становятся фатальным предопределением, и появляются "задно-разумные" объяснения ученого брата… Если военная сторона событий не прояснена, не схвачена, не облеклась в систему принимаемых мер и действий полководца, следует крах в войне – вопреки Догме Толстова это явили все войны, бывшие до него и случившиеся после него, от Северной до Великой. Соотношение Смысла и Бессмыслицы дает победу над противником, захватившим до 1/2 вашего военно-экономического потенциала (1941 г.) и рушит усилия корпусной группировки войск против 7-10 тысяч уголовного сброда (1994 г.); познающий его полководец либо та "единица", что обращает скопище нулей в миллионные армии, либо тот "нуль", что обнуляет их окончательно. Везде где есть победа – есть система, созданная полководцем, где её нет – есть её отсутствие или разрушение, но сама по себе она порождающее прозрение разума.
Мы признаем великость Кутузова по итогу – но не можем понять его провидения в ведущих к нему действиях. Позвольте, но это и есть признак великого человека, "превышающего" наши возможности, в том числе и возможности постижения; не по доступному, а по непонятному, сверх нашего разумения оцениваются такие люди и победитель из них тот, кто проникнулся в еще более "непонятное" для противника.
Отсутствие смысла или "шатания" вокруг него в действиях Кутузова этих дней имело бы своим результатом падение 2-ой столицы, долгую мучительную кампанию при сохранении армии, а при ее гибели "народную" войну подобную гверилье или более близкому нам по духу Смутному времени с деформациями и едва ли не крушением Государства – мы имеем налицо другое, через 7 недель Наполеон побежит… Смысла предельно обобщенного, в рамках которого допускается и своевольство подчиненных, и их примечательные поиски и неудачные плутни – может быть признаваемые и полезными, как заметающие главное, и прихватываемые иногда даже впрок – на дорожке и верёвочка пригодится, возьмем и верёвочку…
… Они могли лучше видеть потребности минуты, часа, дня – но гигантской кривой его замысла, не умозрительной – реальной, в пространстве, которую он закладывает сейчас и осуществит в ближайшие дни, не видел, и даже не мог вообразить никто – мы ее видим, но также не можем вообразить…, даже как-то стыдимся и стараемся самооправдаться за полководца своими домыслами о его действиях, забыв, что война не окрестности твоего садочка за окном – твой сапог на шее неприятеля, его стекленеющие глаза и вываливающийся язык…
… Она, начавшаяся от нас и вокруг нас, сразу переступает через все прежде бывшее и уже поднимается своими путями, своей страстью – эту войну он только начинает и о начале ее скажет через 5 недель Лористону; ту войну, что пригрезилась и утомила гр. Л.Н. Толстого и что вязко-липкая, смраднодышащая облапит сейчас Наполеона. Сложившийся на европейской паркетине "мера важнее всего" мог ли тот, вступивший в мир иного принципа "ничто не чрезмерно!" убояться ее, коли совершенно не подозревал. Русской Войны он никогда и никак не понял, она не вошла в него далее кошмаром, бунтом подсознательного против дикого раздрая сновидений ума и картин яви, его не поразил, а покоробил а" логизм москвичей предпочёвших обратить в поток и пепел все, нежели малой долей того с ним поделиться, и тем разрушавших основы самое "его" войны. – и также как московский обыватель, тулупник и копеечник, вдруг оттолкнувшись жертвовал в одночасье всем что у него было, домишком, скарбом, кошуркой и поросенком, и освящённо голым уходил в Русь, не так ли его Русский Главнокомандующий снимает сейчас последнее ограждение Русской Войне – Москву, и заголосит она трубно и страшно единую погибель. А встанет срок, ляжет Москва к чему– то другому преградой – а и переступят через нее снова, как то было при Петре, Нем, и не станется ли в начале 3-го тысячелетия…
Глава 14. Французская армия разбилась о Русскую…
Глыбистый русский граф, в утверждении глубины и бесхитростной правдивости народного чувства, и по его оценкам судивший о Бородино, отрицал особую значимость цифр потерь обеих сторон для итогового результата 1/4 на 1/2 или 1/3 на 1/3 от состава армий, как не отражавших вселенского существа спора, что разрешался на Бородинских полях – я вполне с ним согласен, хотя более полагаю за национальным чувством неисповедимую тайну, в отсутствии которой народы растворяются во "все человечестве", а в этой индифферентности итога к его внешним выражениям уже присутствует ее обаяние. В то же время некоторый свет затеняющий или выделяющий утверждаемые положения эти данные могли бы пролить, некоторую объективацию их рангов могли бы произвести…
Увы, это самое больное место. Устойчивая западная цифра 30 тысяч для французской стороны несоизмеримо мала усилиям французских войск и условиям боя, в которых они действовали, она принижает Наполеона как полководца – неиспользование Гвардии в этом случае становится необоснованным проявлением слабости, между тем, в почти разгромных условиях Прейсиш-Эйлау, не имея всей армии под рукой и вынужденной ее собирать ввиду русской позиции, он тем не менее использовал все до последнего солдата и переломил поражение до "ничьей – неудачи", ценой 22–26 тысяч солдат из имевшихся 53 тысяч; в безнадежных условиях Асперна до последнего часа рвался к победе, положив 37 тысяч солдат из наличных 80-ти… потеря 1/4 состава армии при сохранившихся костяках соединений, ни одно из которых, даже в кавалерии, не было утрачено, его бы не остановила. Не совпадает она и с достоверным числом выбывших из строя французских военачальников (49), что было беспримерным в эпоху наполеоновских войн, и в отношении таких же потерь русской стороны (29), при равной доблести высших офицеров обеих армий, и при большей, кстати сказать, степени вовлечения русских военачальников в непосредственные боевые действия – начальник штаба Наполеона маршал Бертье в штыковые атаки не ходил, в то время как Ермолов, таковой при Барклае-де-Толли и Сен-При при Багратионе ходили и были ранены, ни один из 4-х начальников французской артиллерии впереди пехотных строев в битву не бросался, в то время как русский начарт Кутайсов ринулся и растворился в ней бесследно (…и потеря этого изумительно одаренного 26-летнего генерала по настоящее время еще не вполне оценена, при "артиллерийском" характере Бородино она вровень утрате Багратиона).
Полагая потери комсостава в равных пропорциях к остальному составу войск с обеих сторон и отбрасывая "генерал-кофишенков", "генерал– оберегермейстеров", и "генерал-обершталмейстеров" наполеоновского двора и учитывая большую "генеральскую плотность" французской армии (42 дивизии и командования) против русской (30 дивизий и командований), т. е. в 1,4 раза, при равенстве потерь мы должны были бы получить на 29 русских пораженных военачальника 41-го французского, выведенного из строя, против наличных 49, т. е. наполеоновская армия в целом понесла равные или несколько большие потери (на 10–15 %) в отношении русской. Об этом же свидетельствуют и данные по пленным – 1000 человек и 13 орудий захваченных русской стороной и 1000 человек и 15 орудий французской.
Захват обороняющимися русскими 13 орудий им в серьезный плюс.
Захват наступающими французами 15 неподвижных орудий инженерных сооружений естественен и только.
Равенство в числе пленных плюс русской стороне – наступающие французы должны были захватить больше.
Таким образом, если исходить из ведомости потерь по Главной Армии русских (совокупных 1-й и 2-й) – 38506 человек, то Наполеон потерял от 38 тыс. до 44 тыс. солдат и офицеров, а если основываться на мнении Н. Троицкого, что это потери только линейных войск, без ополчения и казаков, составлявших ¼ армии (какой? – ополченцы были в основном при обозе, инженерной и санитарной части), т. е. русские потери составили 45,5 тыс. человек, а французские соответственно от 45 тыс. до 55 тыс.
Сразу выскажу сомнение в последнем ряде цифр. Казаки в битве участвовали мало и плохо, ополченцы привлекались только в районе Утицы, не более 7 тыс. человек, участвовали кажется в одной атаке, в основном же для охраны тыла, поэтому потери тех и других невелики, и не увеличивают общей цифры русских потерь более 40 тысяч, т. е. не поднимают наполеоновских потерь сверх 44–46 тысяч.
Н. Троицкий, в обаянии "европейского объективизма", ссылается далее на результаты изысканий инспектора Главного штаба "Великой армии" борона П. Денье, который определил потери французской стороны в 28086 человек – превосходная точность для армии, сгинувшей вместе со всеми документами между Москвой и Студёнкой – что ж я сошлюсь на Господа Бога, который установил основные числовые соотношения во Вселенной и поддерживает их всей мощью своей, и назову другую цифру 40–46 тысяч.
Простое равенство пропорций 10/39 = 6/23 т. е. 230=234, где в числителе число убитых генералов с той и другой стороны, а в знаменателе число раненых соответственно свидетельствует, что Вседержитель не склонен их нарушать.
Кстати, присутствующая у Троицкого иная статистика тоже обращает к этой цифре: в октябре, покидая, сытую, пьяную и теплую Москву, Наполеон вывел из нее 114-тысячную массу; отбрасывая нестроевые части, которых в счет войск у Бородино не принимали, – перекличка 21 авг. (2 сен.) осуществлялась только по линейным частям, – т. е. 12 тыс. человек, и исключая дивизии Пино и Делаборда (13 тыс.), которые подошли после сражения, получаем, что состав наполеоновской армии сократился после Бородино с 133–135 тысяч до 89 тыс. т. е. на 44–46 тысяч.
Да, потери в первый день битвы 1/3 наличного состава могли заколебать и Наполеона. Хотя, повторяю, в отношении итогов боя спор не принципиален, а амбициозен, в конце концов цена Дня Ватерлоо определилась 25 тысячами – здесь 28 тысяч, убедительно и так. Спор отсутствовал бы, или имел академический, внутри темы, характер, если в нем не просматривалась все та же скудоумно-торгашеская западноевропейская метода опошления неповторимого "исчислением однородностей", низводящая французского военного гения до уровня англо-саксонского лавочника, ввечеру подводящего итоги по сальдо бухгалтерии, а в ее отечественном клопино– интеллегентском варианте начинающая высасывать полнокровие исторического и стругать пространство непомерного до евро-сводимого, плоско-датского.
В 20 часов французская армия начнет отход на исходные позиции, оставляя все что было взято такой неслыханной ценой – Батарею, Семеновскую, Флеши – не хотели спать на костях? – а простое соображение, что завтра опять прийдется идти-прорываться через эти пункты, и – простите, как вы планируете начать сражение, если артиллерия не заняла позиции против отодвинутого русского фронта, а прежде чем ее выдвинуть туда, их еще надо инженерно обустроить, обеспечить боезапасом, провести пристрелку по секторам – и это долгая работа, в канун 26(7) ей занимались целый день…
До 24 часов войска держали в повышенной готовности, даже как бы от чего– то оберегались, запрещали разводить костры под начавшимся редким дождём в быстро остужающих сумерках – на дворе сентябрь… Чего-то ждали?
Нападения?
Приказа?
Читая мемуары рядовых участников событий с французской стороны, не оставляет ощущение, что "низы" ещё "не отстали" от сражения, а "верхи" как-то не очень их в том укрепляют. Такое впечатление, что боевой дух армии не "возвышали", а "дожигали": ночь войска провели нервно, Старую гвардию поострили четырёхугольником вокруг Ставки и она продремала стоя до утра, опираясь на штыки в ожидании диверсий казаков.
Солдаты линейных частей ночевали без пищи, зачастую без воды – по Колоче змеились багровые полосы, даже лошади храпели и отказывались пить…
Конница утратилась как род войск не только по неслыханным потерям в личном составе, но по ещё более страшному истреблению строевых лошадей; она "гарцевала на палашах"…
Артиллерия испытывала острейший недостаток всех выстрелов, кроме картечных; совершенно не было гранат. Была израсходована большая часть возимого боекомплект(90 тысяч выстрелов из 130). Её потери оказались неожиданно велики и, даже захватив и включив в состав 156 орудий Московского арсенала, Наполеон не смог восстановить её состава кануна сражения (587ор.), а лишь приблизился к нему(569 ор.)…
Никаких распоряжений, никаких приуготовлений на следующий день сделано не было – утром тысячи солдат ринутся на поля, будут рыться в ранцах убитых, искать сухарей…
Скажите, совокупность этих фактов не убедила вас, что утром продолжения боя не последует? – Меня кажется убеждает… Не мог Наполеон ввязаться в сражение, в разгар которого его артиллерия прекратит огонь, раскрыв картину полной невозможности продолжения боя Великой Армией ликующему неприятелю, таких сражений он просто не начинал, вы его с кем-то путаете, скорее всего с Адольфом Николаевичем… Более того, даже подход свежих дивизий Делаборда и Пино не облегчал положения – ближайшие артиллерийские парки были израсходованы полностью, оставались только дальние смоленские базы… Решиться на полурукопашный бой личным оружием против пехоты, конницы, артиллерии врага? А кровавые каша человечины паперти церкви Святого Роха, в которые он обратил посредством пушек 20 тысяч мятежников в 1797 году в Париже, решившихся на таковой!?
И в понимании этого не начинает ли Наполеон искать отходных путей, нагоняя страхи на ещё распалённую армию, поворачивая конрверзами недалёких маршалов – а сообразительные, почувствовав настроение кумира, уже бросаются ему на помощь, изъявляя готовность разделить груз, принять на себя вину непопулярного первого слова, например Бессьер, которому тоже не нравятся обстоятельства боя, вдруг выдвинувший удивительное для капитана вольных стрелков 1791 года обоснование невмешательства гвардии в бой – это не её задача, она создана для охранения особы императора. Эта Поразительная Ложь умницы и храбреца, бесчисленное количество раз возглавлявшего Гвардию на острие решающих атак, прозвучала как оглашение, что есть нечто важнее успеха Армии, Победоносного завершения кампании – как предложение моста назад…