* * *
В воскресенье они придумали себе праздник – первый день месяца августа. Потому что Марина очень любила август. Хорошее время. Летняя жара перестает быть пылко-злобной, и зелень деревьев и трав не так агрессивно яркая. А скоро появятся в уходящем пространстве лета нотки зрелого достоинства – первые желтые листья на деревьях. Увидишь их и пугаешься – батюшки, осень! А потом думаешь – ну, осень… И что? Чего ее пугаться-то? Так мудрая женщина бальзаковского возраста обнаруживает первые седые волоски в прическе – да, не молода уже, но всему свое время, всякому возрасту свои радости…
По случаю придуманного праздника решили дома закатить вкусный обед, а вечером пойти на люди – посидеть, посозерцать людское движение где-нибудь в уличной кафешке. Марина за последнее время и сама не заметила, как пристрастилась к этому спокойному созерцанию. Сидишь себе, расслабляешься, еду вкусную ешь, винцо потягиваешь, купаешься в обращенном исключительно на тебя мужском взгляде, как в теплом море. Ни дать ни взять – чистый санаторий. Постепенно даже чувство женской неловкости ушло – все казалось поначалу, что люди кругом смотрят на нее осуждающе. Ишь, мол, дамочка, прикупила себе альфонса. Прилично, наверное, раскошелилась. Не объяснишь же всем, что Илья никакой не альфонс, а самый настоящий любовник, посланный ей судьбой в утешение. А что делать, если повезло? Отказываться, что ли?
Правда, в последнее время взгляд его более спокойным стал. Не таким восторженно-телячьим, как раньше. Появилась во взгляде некая мужская гордость обладания. А может, ей показалось, что это гордость. Может, это первая суматоха чувств начала успокаиваться, раскладываться по полочкам. Так всегда бывает. А потом чувства полежат на этих самых полочках, совсем успокоятся и станут снижать градус. До нуля. Не дай бог и ниже нуля опустятся. Тогда – катастрофа. Надо бы нужный момент не упустить, не расслабляться особо. Хорошо бы совпал с приездом Машки этот момент.
– Мариш… Может, ты последишь за курицей? Боюсь, сгорит. А я пока футбол посмотрю. Там сегодня наши играют.
– Ага! – весело поднялась она с дивана, уступая ему самое удобное место у телевизора. – Посмотрю, конечно. Пообедаем, досмотрим твой футбол и гулять пойдем. А тебе пива сюда принести? Чего ты без пива-то? Все порядочные мужики футбол с пивом смотрят, я знаю!
– Не. Не хочу. Я не порядочный.
– Да-а-а? – изумилась она притворно, поднимаясь на цыпочки и близко заглядывая ему в глаза.
– Иди на кухню, болтунья! – развернул он ее за плечи и даже слегка поддал коленкой под зад. – Курица сгорит!
Она то ли ойкнула, то ли кокетливо взвизгнула и впрямь помчалась на кухню, подпрыгивая по-девичьи. И снова привиделась ей вся эта идиллическая картинка как бы со стороны. Хорошая, хорошая картинка! Игры двух любовников называется! Ничего в ней предосудительного нет, и возрастной изъян практически незаметен. Можно сколько угодно всматриваться. Хотя… Вот кто бы показал ей эту картинку пять недель назад, она б тому в лицо плюнула. Потому что не может серьезная женщина, верная жена и хорошая мать, а еще прекрасная хозяйка, кулинарка, а еще ценный специалист… Кто там еще? Не важно! В общем, не может все это, вместе взятое и под зад подпихнутое, скакать козочкой от дивана к двери и визгливо хихикать. Оказалось, может. Еще как может. Вот интересно, если б Илья был не Илья, а взрослый какой мужик с матримониальными на нее видами, она бы повела себя так? Нет, это вряд ли. А тут смотрите-ка – расслабилась.
Всю кухню насквозь заполонил умопомрачительный запах томящейся в жару духовки курицы. Плотный, перцовый, с душком чеснока и базилика. Рот сразу наполнился голодной слюной, и она с вожделением приоткрыла дверцу духовки. Нет, не скоро еще. Минут двадцать точно потерпеть надо. Как оно все-таки приятно на вкус, это аппетитное ожидание! Она и не знала. Всегда относилась к еде как к долгу. Чтоб обязательно в холодильнике выстроились полным штандартом кастрюльки – одна с супом, другая с гарниром, третья с котлетами. А на нижней полке поднос с овощами для салата. Чтоб все было вымыто и почищено, только нарезать. Полный сбалансированный обед – дежурный и безликий. Зато была семейная жизнь! Не праздник, конечно, но у кого и где семейная жизнь выглядит праздником? Скорее долговым, но необходимым обязательством она выглядит. И если уж выбирать между праздником и долгом, то…
Додумать ставший для нее в последнее время привычным философский доморощенный постулат Марина не успела – дверной звонок тренькнул так скромно и коротко, что моментально сердце покатилось вниз. От испуга. Так деликатно звонил в дверь только Олег. Коротко нажимая на кнопку звонка два раза. Она прошла босиком через коридор – почему-то на цыпочках, – краем глаза отметив про себя, как напрягся на диване перед телевизором Илья. Нет, ничего такого особенного он не сделал, по-прежнему пялился в мельтешащий сине-белыми одеждами футболистов экран, но она все равно почувствовала – напрягся.
Лицо Олега в дверном глазке выглядело незнакомо и странно. Будто не Олегово было лицо. Улыбающееся и в то же время нахмуренное, упертое какое-то. С такими лицами приходят с претензиями интеллигентные и шибко воспитанные соседи, которые совсем ругаться не умеют. Вроде того – извините нас, конечно, господа, но вы (сволочи такие), затопили нашу квартиру по самое ничего. Так что уж позвольте вас побеспокоить, будьте так любезны и все такое прочее, пройдите в ванную (чтоб вы сдохли в этой своей ванной побыстрее) и перекройте там забытые краны. Если вас не затруднит, конечно (и скажите спасибо, что у меня пистолета с собой нет). Марина осторожно покрутила рычажок замка, медленно отступила от двери, дернула за ручку. Взглянула в лицо Олегу немного тревожно, немного с вызовом:
– Привет! На чем записать такое счастье?
– Не понял… Какое счастье? – моргнул Олег непонимающе, устало переступая через порог.
– Да. Тебя всегда выручала эта способность – ничего не понимать. Зачем при шел-то?
– Да… так. Я забыл кое-что.
– Халат, наверное?
– Ага. А как ты догадалась?
– Обижаешь, Олег. Я с тобой двадцать лет прожила, между прочим.
– Да ладно, не заводись…
Он обошел ее осторожненько, как опасный для себя объект, затопал в ботинках по коридору. У дверей гостиной остановился, привлеченный яростными криками футбольного комментатора, прислушался заинтересованно. Потом прошел в комнату, приник к экрану телевизора.
– Какой счет? – не поворачивая головы к Илье, спросил быстро и застучал кулаком по ладони, приговаривая что-то из привычного лексикона рядового болельщика, состоящего из одного междометия "ну" в разных вариациях – то вопросом, то восклицанием, то разочарованным многоточием.
– Три-два. Наши проигрывают, – напряженно ответил Илья, глянул на него удивленно.
– А-а-а… – протянул разочарованно Олег и вяло махнул рукой. – Кто бы сомневался… – Потом, спохватившись, протянул Илье руку, пробормотал, будто извиняясь: – Олег…
– Илья.
– Ага. Илья, значит. Что ж, очень приятно. А Машка где?
Илья пожал плечами, глянул на Марину с немым вопросом. Она тут же пришла ему на помощь:
– Олег! Пойдем на кухню, поговорить надо.
Он глянул на нее непонимающе, вышел следом за ней в коридор, направился прямиком к комнате дочери, взывая на ходу:
– Маша! Маш! Ты чего парня одного оставила? Ты где, Машка?
– Олег! Перестань! Чего ты орешь как ненормальный? Нет ее дома, не приехала еще! Ты зачем пришел, говори? Если что надо, забирай и вали отсюда. Разорался тут… Ой, курица! – вскинулась она заполошно и понеслась прыжками на кухню.
Он двинулся следом, встал в дверях, смотрел голодными глазами, как она торопливо сует руки в варежки-прихватки, как достает противень с масляно-шкварчащей аппетитной курицей.
– Марин… Я не понял, а кто это? Я думал, Машка с югов приехала… Это чей парень, Марин?
– Мой, чей… – обжегши-таки запястье о край горячего противня, досадно проговорила Марина.
Олег посмотрел недоуменно, улыбнулся, потом обернулся зачем-то, потом переспросил то ли весело, то ли с обидой:
– Шутишь?
– Нет. Ничуть.
– И ты… И ты с ним… Так он же пацан совсем! С ума сошла? Он же мальчишка!
– Ну и что? – подняла на него Марина спокойные глаза. – У тебя девчонка, у меня мальчишка. Все в равновесии. Чем я хуже тебя?
– Да нет, конечно… Нет, ничем не хуже, но… Просто странно как-то… – Он запнулся, замолчал, смотрел перед собой мутно и растерянно, будто ткнулся лбом в невидимое препятствие. Потом вдохнул в себя воздуху, наморщил горестно лоб, выдохнул и на следующем уже вдохе проговорил строго и громко: – Марина, а как же Машка?! Ты о дочери вообще подумала? Это что у нас получается? Девчонка будет жить рядом с… с… Но это сплошное дерьмо получается, Марина! А вдруг…
– Ладно, не ори. Без тебя разберемся, – сердито махнула она в его сторону рукой. – Воспитатель пришел, нравственность чужую блюсти!
– Да не нужна мне твоя нравственность, ты о чем? Не делай из меня ревнивого идиота! Хотя, если честно, я и предположить не мог, что ты вообще на такое способна… Но если ты так решила, это твое дело.
– Да. Это мое дело.
– Марин, но Машка! Я же из-за Машки психую! Она мне не чужая, между прочим. Она мне дочь! И я требую…
– От Насти своей будешь требовать, понял? – развернулась она к нему от плиты всем корпусом, вскинув подбородок. – Давай вали отсюда! На себя посмотри, павиан хренов! Ложку самостоятельно держать не умеешь, а туда же! Девок ему подавай!
– Ого, как грубо… – усмехнулся он в ответ грустно. – Раньше ты такой хамоватой не была… Что с тобой произошло, Марин?
Она и сама знала, что раньше такой не была. Но видимо, обида делает всех женщин немножко хамками. Даже самых воспитанных и утонченных. Переворачивает обида все в организме с ног на голову, крушит барьеры сдержанности, придает хрипловатость голосу и резкость движениям. Видимо, и с ней то же самое произошло. Вдруг противно стало от самой себя, хоть плачь. Махнув рукой, оно проговорила грустно и тихо, повернув голову к окну:
– И правда, Олег, шел бы ты отсюда…
– А я вошел, смотрю, ничего не понимаю – что это с тобой такое? Вроде ты, и вроде не ты… – будто не слыша ее, повертел он игриво руками над головой. – Что с собой сотворила-то, Марин?
– Ничего не сотворила. Прическа новая.
– А-а-а… Ну-ну. Понятно. Новая жизнь, новый рисунок образа. Слушай, а тебе идет… На десять лет моложе стала. Хороший, хороший рисунок! А насчет Машки ты все же подумай. Не надо ей…
– Без тебя знаю. Разберусь как-нибудь.
Они встретились короткими взглядами и тут же отвели друг от друга глаза, будто испугались чего. Или обожглись. Олег тут же развернулся резко, прошагал в ванную, сдернул с вешалки свой халат. Потом постоял в прихожей, неловко сворачивая его в трубочку и придерживая коленкой, завертел головой беспомощно.
– На. Возьми, – выглянув из кухни, сунула она ему в руки пакет. – Еще что-нибудь забыл?
– Нет. Все вроде бы. Пока.
– Пока.
Проходя мимо гостиной, он глянул на Илью коротко и с неприязненным интересом. Тот встретил его взгляд спокойно, даже приготовился было встать, чтоб выйти к сопернику лоб в лоб. Но Олег соперничать и не помышлял – прошел быстро мимо, завертел торопливо рычажок дверного замка. Уходя, неприлично громко хлопнул дверью. Марина от хлопка вздрогнула, потом рассмеялась тихо, взахлеб, почти истерически. Илья подошел, обнял ее, притянул к себе, начал гладить по вздрагивающим плечам. Потом отстранился, тряхнул ее с силой:
– Прекрати, Марина! Слышишь? У тебя истерика!
– Нет! Нет у меня никакой истерики! Погоди, я сейчас, сейчас…
Повернувшись к раковине, она пустила сильной струей холодную воду, стала торопливо брызгать себе в лицо полными пригоршнями. Потом распрямилась, схватила полотенце, вдохнула посвободнее, медленно опустилась на стул, глянула на Илью виновато:
– Слышал, как мы с мужем общались?
– Да. Слышал. Только я не понял, чего он хочет. Ему возраст мой не понравился? Но он тебе не строгий отец, а всего лишь бывший муж. Я хотел выйти, чтобы поговорить…
– Да ничего он не хочет, Илья. И хорошо, что ты не вмешался. Слушай, давай поедим, наконец! Курица вон остывает. Весь праздничный обед нам испортил, сволочь.
Она встала было, чтобы похлопотать с обедом, засуетилась бестолково по кухне. Было что-то нервное в ее суете и немного злое, будто Илья своим присутствием мешал ей. Наверное, и впрямь мешал. Хотелось нареветься вдосталь, выпустить женское уязвленное самолюбие на свободу, посмотреть ему прямо в глаза, и чтобы не мешал никто. Не стоял над душой. Не лез ни с жалостью, ни с любовью, ни с советами.
– Марин… Ты хочешь, чтоб я ушел? – тихо спросил парень, пытаясь поймать ее убегающий взгляд.
– Ой, да с чего ты взял? – раздраженно хлопнула она дверцей кухонного шкафа, развернулась к нему резко. – Ничего я не хочу! Я есть хочу, понимаешь? Просто есть! Голодная я!
– А я все равно не уйду, Марин. Ты сядь. Сядь и успокойся. Я сам все сделаю.
– Нет-нет… Погоди! Где же у меня нож такой большой был, с зазубринами, я забыла…
Она снова лихорадочно завертелась по тесному пространству кухни, и он с силой схватил ее за плечи, заставил сесть – почти пихнул на кухонный стул. Она дернулась было, но тут же и успокоилась, сникла. Поставив локти на стол, сунула подбородок в ковшик ладоней, отвернулась к окну. От прилетевшего из прихожей звука дверного звонка вздрогнула, посмотрела на Илью с возмущенным удивлением, спросила тихо:
– Кто это? Он что, вернуться решил?
– Сиди. Я открою.
Илья направился было в прихожую, но она обогнала его, первая подлетела к двери, приникла к пуговке глазка. Искаженное выпуклое лицо Блаженной Кати улыбалось из подъезда, смотрело прямиком в растревоженную душу. Как всегда, не вовремя. Аккурат под Катиным подбородком трепыхалось что-то невразумительно вислоухое, потом дернулось вверх, ткнулось ей в щеку, и Катя, не отрывая широко распахнутых глаз от Марининой души, улыбнулась радостно, чуть отодвинув голову назад. Марина отвернулась от двери, махнула рукой, вздохнула.
– Кто там? – спросил Илья. – Почему не открываешь?
– Да это Катя. Блаженная Фауна. Опять где-то щенка подобрала, теперь по квартирам ходит.
– Так давай возьмем?
– Ага! Мне только щенка сейчас для полного счастья не хватает! Муж ушел, любовника завела, сейчас щенка еще заведу – и полный вперед! И вообще – мы будем сегодня обедать или нет?
– Будем, будем. Пошли. Все готово уже. А за любовника и щенка отдельное спасибо.
Илья развернулся, быстро пошел на кухню, и она поплелась за ним, немного пристыженная, закусив губу. Сев за столом на прежнее место, глянула виновато:
– Обиделся, да? Не обижайся. Понимаешь, не так это все просто. Когда живешь долго с мужчиной, бок о бок, рожаешь ему детей, кажется, прорастаешь в нем корнями… А потом…
– Да я не обиделся, Марин. Ты ешь. Нет, давай лучше сначала вина выпьем…
Он молча стал возиться с бутылкой красного вина, ввинчивая штопор в плотную пробку, а она все говорила и говорила, будто плотину прорвало:
– Нет, не в том дело, что я на него злюсь! Хотя и злюсь тоже, конечно. Я и без него проживу, и в материальном, и во всяких других смыслах. Но тут, понимаешь… Тут такая вещь… Вот есть, например, праздник, а есть обыденная жизнь. Обыденной жизни больше, гораздо больше, она фактически все твое время занимает, и хочется, чтоб она как-то обустроена была заботами, стабильными обязанностями, чтоб знать – кто-то в тебе постоянно нуждается, кто-то дома с ужином ждет… Так все женщины устроены, понимаешь? Внутри. Снаружи им красивого ленивого праздника хочется, цветов, заботы и ухаживаний, а на самом деле женское самоутверждение совсем не в этом. Глупо звучит, но приходит тоска по стабильным, каждодневно проклинаемым обязанностям, и никуда от нее не денешься. Я, наверное, сумбурно сейчас говорю, но это так… Ты меня понимаешь? Это катастрофа, когда ты оказываешься не востребована в обязанностях. Просто не нужна.
– Понимаю, Марин. Только не до конца. Ты мне нужна. Ты нужна – мне! Со всеми потрохами. И со стабильными обязанностями и заботами, если хочешь, тоже.
Он вытащил наконец пробку из бутылки, разлил темное вино по бокалам. Марина схватила свой бокал за тонкую ножку, мигом осушила до дна, будто томимая жаждой. Подняла горячие влажные глаза на Илью:
– Да. Нужна, наверное. На какое-то время. А с мужем я двадцать лет прожила.
– Ну и что? И со мной двадцать лет проживешь. И даже больше.
– Не все так просто, Илья.
– Да что, что не так просто, Марин? Чего ты все усложняешь? Стабильные обязанности, корнями проросла, тоска… Все, все проходит! И тоска пройдет. Забудь его. Он тебя предал, он тебя недостоин. Забудь!
– Зачем он сегодня приходил, Илья? Вот скажи – зачем? За халатом? По-моему, его проще в магазине купить… Новый…
– А я тебе скажу – зачем. Он пришел свою бывшую территорию пометить, как жадный кобелек. Тоже, мол, моя территория. Хоть я ею и не пользуюсь.
– А ты грубый, Илья…
– А я всякий, Марин. Просто ты меня узнать не хочешь. Твои корни еще там застряли, внутри у кобелька.
– Илья! Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь!
– Хорошо, не буду. Пометил-таки кобелек свою территорию…
– Прекрати!
– Прекратил. Ешь давай. И гулять пойдем. У нас же сегодня по расписанию праздник назначен. Первое августа. Смотри, день какой чудесный.
Марина повернулась к окну, снова отпила из наполненного до краев бокала. Вино медленно проникало в кровь, несло по организму волну запрограммированной алкоголем релаксации. И впрямь – чего это ее на спор понесло с мальчишкой? Сама виновата. Связался черт с младенцем. Кобельком, главное, Олега обозвал… А впрочем, так ему и надо. Кобелек и есть. За халатом он пришел! Знаем, за каким халатом…