Через мгновение откуда-то выплыла женщина неопределенного возраста в крошечном белом переднике поверх черного строгого платья, и передала хозяину конверт. Я злорадно отметила: таки не удержался от тупого подражательства лордам.
Вынув из конверта несколько фото и сложенный лист бумаги, Лёшка протянул их мне:
- Я знал, что ты не поверишь. Пришлось задокументировать. Тебе будет неприятно.
На всех снимках был Артём на фоне черной машины. В смокинге, в котором я видела его у загса. Только бабочка теперь была развязана и болталась на шее фигурной веревкой. Можно было не сомневаться: фото свежайшие, сегодняшнего "разлива". На одном из них Артём крупным планом демонстрировал рукописный документ. Текст читался плохо, но это, вне всякого сомнения, был Тёмин почерк. Трясущимися руками я развернула прилагавшуюся к снимку бумагу. Так и есть: тот самый документ, что Тёмыч демонстрировал на фотке:
Расписка.
Отказываюсь от женитьбы… в обмен на автомобиль БМВ-525… Обязуюсь не вступать в контакты с бывшей невестой. Претензий к Дружникову А.Н. не имею.
Дата,
Подпись
Слезы не позволяли прочесть расписку целиком, из-за них буквы в глазах расползались в разные стороны.
Это его почерк, никаких сомнений. Смущенная морда Тёмыча на фото свидетельствовала: ему было стыдно, но отказаться от подарка судьбы он не смог. Он продал меня. За несчастную БМВ какой-то там модели. Он меня продал.
Пора привыкать, меня теперь все продают. Артём хоть не продешевил, машину за меня взял - зачем ему Боинг? А почем меня продали Сонька с Галкой? А матери Дружников сколько за меня отвалил?
Истерить не было сил. С шумом отодвинув стул, я встала и пошла в темницу. Добровольно. Если так, если весь мир против меня - не нужен мне такой мир. Я сама от него в темницу спрячусь.
О-го! Вот это она сегодня дала.
Вслед за героиней Наталья встала из-за стола. В отличие от романного, ее стул неприличных звуков издавать не стал - колесики бесшумно скользнули по паркету. Пальцы едва разгибаются. А ведь ей еще капусту на борщ шинковать. Муж ее завтраками кормит, дочку в сад водит. Нельзя еще и борщи на него взваливать.
Или позволительно когда-никогда? Наталья устала сегодня чудовищно. Наверное, можно позволить себе немножко полентяйничать. Ей нужно многое осмыслить. У нее сегодня трудный день.
А муж… Что муж? Ему не привыкать. Работа у него такая: о девочках своих заботиться. О старшенькой и о младшенькой. Прямая мужская обязанность.
Ночью снова пришел Лёшка.
Наталья знала, что он придет. Откуда? Он говорил? Предупреждал? Этого она не помнила. Просто знала: придет ночь, а с нею Лёшка. Вернее, Лёша.
На этот раз она подготовилась к его визиту. Настроила себя как надо. Она замужняя женщина, и плевать ей на то, какими стали его руки.
У тебя был шанс, Лёша. Хороший был шанс. Тебе столько лет было дадено, чтобы меня в себя влюбить. А что сделал ты? Ты подарил мне пример, каким мужчина быть не должен. Если хочешь знать, я мужа своего к себе подпустила только из-за сравнения с тобой: раз целуется лучше тебя - значит, к нему стоит присмотреться. Вот и присмотрелась. Ты сам виноват, Лёша.
И не надо тянуть ко мне руки! Я знаю, что они уже давно не крюки. Знаю, что очень даже настоящие. Значительные. Поэтому и не надо. Потому что слишком поздно они такими стали. Потому что я как стальными канатами связана мужем и дочерью. И никому теперь неважно, хочу ли я, чтобы твои руки снова ласково чесали меня за ушком - я не поросенок, Лёша! У меня теперь свой Поросенок, которого я никак не соберусь познакомить с логопедом. Завтра все брошу и пойду.
Не нужны мне твои руки, Лёша. И ты не нужен. Ты никогда не был мне нужен, и сейчас ничего не изменилось. Понял?
Но ты все-таки не уходи. Ничего не будет. Ни сейчас, ни завтра. Никогда. Но ты все же не уходи. Побудь со мной, Лёша. Принеси малинки. Накорми меня ароматными ягодами из своих рук. На этот раз я оценю твой подвиг, и плевать на комариный трупик, прилипший к твоей щеке. Почему я запомнила его? Я не помню, как ты смотрел на меня, не помню вкуса малины. Но я помню комара, которому не посчастливилось попасть под твою тяжелую руку - я ведь знаю, какими тяжелыми были тогда твои руки. Не то что сейчас.
Не уходи, Лёша. Но веди себя прилично. Не нужно больше твоих рук. Их стало слишком много, Лёша. Даже днем я не могу от них отделаться. А днем они ужасно мешают. Они отвлекают меня от тебя. Нет, не от тебя - от Лёшки.
Совсем запуталась. Уходи! Ты меня смущаешь. А лучше останься. Только не приставай, ладно? И не лезь целоваться - целоваться не смей, понял? Не порть впечатление. Просто тихонько побудь рядом. Лучше чтоб я тебя не видела - иначе я за себя не ручаюсь. Я хочу только чувствовать, что ты рядом. Просто чувствовать, и ничего больше, Лёша. Больше ничего.
Сегодня Наталья проснулась необыкновенно рано: на часах всего-то без десяти восемь. Если такое и случалось раньше, она валялась какое-то время, пока снова не засыпала. А потом весь день корила себя за то, что снова потеряла уйму времени, которого ей вечно не хватает.
Но после Лёшкиного вторжения в ее нынешнюю жизнь что-то незримо изменилось. Валяться не хотелось. Хотелось творить! Жаль, что она не художница. Не нужно было бы сейчас изображать спящую красавицу. Намалевала бы какой-нибудь абракадабры, зашифровав в ней чувства. Вернее, эмоции. Муж даже не понял бы, что она нарисовала. Хорошо художникам - они могут быть собой. А поэтам не позавидуешь: у тех что в душе, то и на бумаге.
Наталья, к счастью, не поэт. Но и не художница. И, к сожалению, не артистка: будь она артисткой - не стала бы сейчас притворяться спящей. Как ни в чем ни бывало прошла бы в комнату с неизменной чашечкой кофе в руке, поцеловала мужа - тот бы ни за что не догадался, к кому рвется ее беспокойное сердце. Надо было идти в артистки. В следующей жизни она так и поступит.
А сейчас придется терпеливо ждать, когда он уйдет. Потому что она не выдержит его спокойного взгляда. Потому что смутится. Покраснеет. Есть у Натальи такая дурная привычка: чуть что - щеки прямо изнутри пылают, не надо и в зеркало смотреться.
И говорить с мужем она сейчас тоже ни о чем не сможет. Будь Светка дома - можно было бы спрятаться за пустой болтовней с ребенком, но та уже в саду - муж отводит ее рано, чтобы самому повисеть спокойно в интернете перед работой. А жаль. Общаясь с дочерью, Наталья могла бы не смотреть на мужа. С некоторых пор она стала испытывать неловкость, встречаясь с ним взглядом.
С чего бы, интересно? Лёша вел себя вполне достойно, на запретное не посягал. Будто он прежний Лёшка, а вовсе не нынешний обновленный человек, от которого неизвестно чего можно ожидать.
А чего ожидать от самой Натальи? На что способна она, нынешняя? Еще три недели назад, принимаясь за новый роман, она была собою. Той, которой никогда не был нужен Лёшка Дружников. А кем она стала теперь?
Что происходит? Она описала реальную историю, произошедшую с ней миллион лет назад. Пусть не миллион, пусть всего лишь десять, двадцать - смотря от чего отсчитывать: от первой встречи, или от Лёшкиной женитьбы, или от последней с ним стычки, когда Наташе пришлось кричать ему в лицо, что никогда не любила его, что его любовь всегда тяготила ее. Миллион или десять лет - в данном случае равнозначно много. Потому что давно.
Эта история, пусть насквозь реальная, произошла с Натальей очень давно, когда она еще была маленькой. И был мальчик Лёша, кормивший ее с рук свежими ягодами, сорванными ночью. И был влюбленный паренек Лёшка, не умеющий целоваться или хотя бы чуть-чуть приласкать девушку. И была некрасивая история, когда Наташа едва не расстроила его свадьбу с Ольгой. Кстати, почему Лёшка на ней женился? Раньше Наташу этот вопрос не волновал, поэтому она ни разу не задала его, хотя после свадьбы они с Лёшкой стали видеться практически ежедневно, чего не было за все годы их знакомства.
После свадьбы… Ох уже это "после свадьбы"!
На их с Ольгой свадьбе Наташа чувствовала себя вполне расслабленно: не она же выходила замуж - чего ей напрягаться? Ловила на себе тоскливые Лёшкины взгляды. Они укоряли ее: "Смотри, что ты натворила!"
Наташа его тоску не разделяла. Натворил, положим, он сам - при чем тут она? Однако равнодушно взирать на его страдания было бы слишком жестоко, и она подыгрывала ему, отвечая взглядом: прости, дескать, дуру глупую.
А самой было смешно.
Смешно было и тогда, когда танцевала с отцом жениха. Дядя Коля был серьезен как никогда, хотя обычно, приняв на грудь, хорохорился и рассказывал какие-нибудь небылицы, выдавая их за личные подвиги. В этот же вечер будто и не пил вовсе, хотя чуть забуревший нос свидетельствовал: на грудь принято немало.
Они танцевали медленный танец под быструю музыку, и дядя Коля кричал на ушко Наталье, как разочарованы они с матерью были, когда Лёшка привез невесту для знакомства с родителями. Сын ведь предупредил их заранее, чтоб готовились к смотринам. На вопрос "Кто она?" ответил расплывчато: "Привезу - увидите". Родители даже не гадали. Всю неделю радовались: добился Лёшка своего, Наташу везет - им ли не знать, что за всю жизнь у сына была лишь одна сердечная привязанность.
Рассказ дошел до места, когда таинственная невеста сняла шлем, и глазам родителей предстала неизвестная девушка. Тут дядя Коля не сдержал скупую мужскую слезу, расплакался на Наташином плече. Со стороны на него строго взирала супруга: мол, что ж ты делаешь, старый! не порть сыну свадьбу - Оля же может увидеть твои нюни!..
На второй день гульбища Наташа не пошла. Не пошли и родители. Это уже не свадьба, а пьянка для желающих опохмелиться. Занимались себе делами, ждали, когда начнется воскресное кино. Наталья и сейчас помнила: в программке значился фильм "Покровские ворота". Но насладиться любимой комедией не довелось: в дверь позвонили, едва на экране поплыли титры.
Открывать пришлось конечно же ей, как самой младшей. И в дурном сне не смогла бы предположить, что на пороге окажется Лёшка. Как же так, у него свадьба в разгаре! Пусть и второй день, но он ведь жених - молодые до самого конца должны находиться в центре внимания. Ан нет: на пороге с ноги на ногу переминался Дружников, бросив молодую жену отдуваться перед гостями. Интересно, что он ей наплел? По какой надобности отлучился?
Держать гостя в дверях не принято, тем более того, кого родители считали едва ли ни членом семьи: сын друзей - их сын.
За один день с Лёшкой произошла метаморфоза. Сколько лет прятал от всех свою любовь, хотя знали о ней все вокруг - кроме разве что Оли Авраменко, ей одной Лёшка сам сказал правду. А уж от Наташи и ее родителей прятал усиленно. Настолько усиленно, что влюбленность эта бросалась в глаза каждому, кто оказывался рядом с Лёшкой.
В этот день он стал другим. Словно перешел какую-то условную грань, не позволявшую ему раньше быть самим собой. Говорил много. Говорил без стеснений. Больше того - обращался за поддержкой к Наташиным родителям:
- Видите, что она начудесила? Как теперь это выправить? Я ж за ней столько лет собачкой прихехешничал…
Парадоксально: при всей неожиданной говорливости он так и не произнес ни единого слова о неземной своей любви. Откровенничал напропалую, чего от него и раньше никто не ожидал, а в такой день - тем более. Но все обходными словами, все не напрямик.
Под каким-то предлогом затащил Наташу в комнату, где они могли остаться вдвоем. Закрыл дверь, и тут же бухнулся на колени, обхватив ее ноги:
- Заклинаю тебя - только не выходи замуж! Я не могу развестись сразу. Пообожди год. Всего лишь год, это такая пустяковина! Я буду рядом этот год, ты даже не заметишь, как время промчит.
Ну конечно! Она только-только вздохнула спокойно: баба с возу - кобыле легче. Наконец-то она избавилась от его приставаний. А он - "Подожди"! Делать ей нечего - его дожидаться. Что изменит этот год? Лёшка ей и раньше не был нужен, а теперь, чужой муж, и подавно.
- Какой год, Лёш? Ты о чем? Ты не забыл ли - кто-то вчера женился.
- Я не могу сразу развестись. Я пообещался ей на год.
- Какой год?
Какой-какой? Год может быть один: 365 дней. От силы 366. Неважно. На самом деле Наташу озадачил не год, а сама постановка вопроса. Вернее, ультиматума: "Я дал ей год" - видимо, так нужно понимать это его деревенское "пообещался". На что он дал ей год? Насладиться мужем? Подарок нашелся! Он дал Ольге год попользоваться собой. Порадоваться радости!
- Не суть важно. Что хрен, что морковка. Я тебе о другом.
Он все еще стоял на коленях. Наташа не могла отойти от него: Лёшка вцепился в ее ноги, прижался к ним, целуя и бормоча неразборчивые мольбы. Бездарные руки то и дело совершали неловкие поползновения пробраться под халатик, но, кажется, сами же себя и одергивали: родители воспитали парня в такой строгости, что измениться в одночасье до полной неузнаваемости он не мог даже теперь, преодолев, казалось бы, внутреннее табу.
- Только не выходи замуж! Пообожди годок. Всего лишь год - что тебе стоит?
Хватит отвлекаться. Все это уже было. Об этом Наталья уже написала. Ее это больше не волнует. Описывать прошлое - что может быть скучнее?
Теперь она добралась до самого занимательного. Реальность может вызывать читательский интерес, но не целиком. Целиком - это уже иной жанр, мемуары. Для мемуаров она еще слишком молода. Но подчас произошедшие события буквально просятся на бумагу. В таком случае самый выверенный прием, по крайней мере для Натальи - на основе реального эпизода из жизни закрутить карусель невероятных событий, чтобы потом никто не догадался, где явь, а где фантазия автора. До сих пор этот приемчик срабатывал у нее на ура.
Теперь будто что-то изменилось. Но что? Она же сделала все, как в предыдущие разы. Для основы взяла историю с Лёшкой Дружниковым, влюбленным в нее мальчишкой, изменив имя-фамилию из соображений этичности: судебные иски о возмещении морального ущерба не нужны ни издательству, ни самой Наталье. Да и вообще чисто по-человечески нельзя использовать настоящие имена настоящих героев. Потом на эту основу стала нанизывать детективный сюжет: свадьба героини, похищение невесты свихнувшимся на почве нереализованной любви бизнесменом с наклонностями садиста-маньяка.
И тут в ее настоящую, отнюдь не придуманную жизнь ворвался Лёшка. Кто его звал? Сидел бы в своем забвении. Наталье ведь он по-прежнему не нужен. Уж если он не был нужен ей тогда, когда на ее горизонте не маячил кто-нибудь более-менее перспективный, то теперь, когда у нее самый замечательный муж в мире и маленький рычащий Поросенок - к логопеду, срочно к логопеду! - теперь ей тем более ни один Дружников не нужен.
А Дружников, похоже, считает иначе. Ведь почему-то же он врывается каждую ночь в ее сны. Почему-то же его руки стали другими. Почему? В этом необходимо разобраться, и желательно поскорее.
Но… В другой раз: за мужем захлопнулась дверь, и теперь ни от кого не нужно прятать взгляд. Значит, можно приступить к работе. Вероятно, именно там, в писанине, и зарыта Лёшкина тайна.
Да и народ для разврата давненько собрался. Пора, ой, пора ему остренького подкинуть! Эй, народ, не расходитесь - сейчас начнется.
Так больно мне еще никогда не было.
Глупости. Когда умер папка, было еще больнее. Тогда ушел из жизни единственный человек, которому ничего от меня не было нужно, который любил меня просто так, такую, какая получилась. Папке хватало одного взгляда, чтобы все понять: нужно ли меня тормошить, ругать за двойку или замечание в дневнике, подбодрить ли шуткой или просто оставить в покое. Папка - это папка. Папка у меня был самый мировой в мире, и пусть это непозволительная тавтология.
Вот тогда боль была чудовищной. Потому что навсегда.
Теперь тоже навсегда. "Предать временно" не бывает. Даже если бывает, то не в моем случае. Сегодня Артём предал, а завтра скажет: прости, и протянет мизинчик для примирения. Как в песочнице: "Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись, а если будешь драться, то я буду кусаться. А кусаться ни при чем, я ударю кирпичом. А кирпич сломается, дружба начинается".
Хорошенькая дружба - кирпичом по башке!
Вот-вот. Кирпичом, да по башке. Тёмычу. Только на такое примирение с ним я и согласна. Пусть знает, гад, как меня предавать!
И я убиваюсь по этому уроду! Смех, да и только. По уроду, предавшему меня за несчастную железяку. Не предавшему, откровенно продавшему. И не за железяку несчастную - за БМВ какой-то там модели. Знать бы еще, что за модель такая бесценная, за которую можно продать человека. Да не стоит этот моральный урод ни единой моей слезинки!
Он-то, может, и не стоит, но слезы все же катились из глаз безостановочно. Как он мог?! Как? Он ведь так меня любит! Какие слова говорил, как замуж звал. А целовал как! У меня от этих поцелуев ноги в коленках непроизвольно подкашивались.
И оказался такой дешевкой. Или не такой уж и дешевкой: поди, БМВ игрушка дорогенькая. Знать бы еще, сколько конкретно она стоит. Иными словами, сколько стою я. Пятьдесят тысяч? Или больше: насколько там эта модель наворочена? Допустим, на сто. Значит, я стою ровно сто тысяч американских президентов. Это много или мало? Как сказать. От президента зависит. Если Джордж Вашингтон - маловато будет. Если Бенджамин Франклин, то можно и за комплимент принять. Вот только Франклин никакой не президент. Берите выше: отец-основатель Соединенных Штатов. Один из отцов-основателей, так правильнее. Выходит, я одна стою сто тысяч отцов-основателей.
И все-таки как это низко! Тёмка, Артём… Такой весь из себя тонкий-звонкий ценитель прекрасного. Как он мог? Как не стыдно ему, мужику, сотруднику ох каких органов, торговать любовью.
Хех, как же, не стыдно. В том-то и дело, что стыдно: вон как морду-то от объектива воротил, расписку демонстрируя. Но несмотря на стыд, машину таки принял.
Да чтоб я еще когда-нибудь с ментом связалась! Или со спецагентом каким. Говорили мне, говорили. Втолковывали: добра от служивых не жди, их в секретных училищах обучают, как людей в разменную монету превращать. А Тёмка дальше пошел: не на монеты меняет, на машины. Гад ползучий!
А вот не стану я ради этого урода убиваться! Не стану, и все тут. Это папку я до конца дней оплакивать буду. Это он золотым человеком был. Он меня лучше всего мира понимал, хоть с виду и мог кому суровым показаться. А Тёмыч ни единого доброго слова не стоит, не то что слез. Не человек - букашка! Мерзкая, склизкая. Фу!
Может, и мерзкая. Может, и склизкая. Однако еще несколько минут назад я готова была весь мир поубивать за эту букашку. Весь мир, положим, это явное преувеличение, но Дружникова со мордатые товарищи запросто. А теперь выходит, что убивать никого не надо.
Как это не надо? Как это не надо?! Еще чего! Да я… да за такое… Да всех подряд! Да в сортире!..
Внезапно пыл вышел вон, словно воздух из шарика: пшшш. Расхрабрилась. В сортире мочить собралась. Кого? Лёшку? Нашла террориста. Лёшка - такой же пшик, как Артём. В некотором роде я его благодарить должна, что не позволил за мразь замуж выйти. Что глаза на мелкость Артёмову открыл. А то сама бы я еще нескоро ее разглядела: любовь, как кривое зеркало, реальность извращает. Он ведь мне еще час назад полубогом казался.