Статья 47 определяла порядок взыскания денег. Если должник начнет запираться, то истец должен был выставить свидетелей, которые бы пошли на роту, после чего мог взять свои деньги и взыскать еще с должника вознаграждение в 3 гривны. На этой статье "Русской Правды" была основана статья 10 договора Новгорода с Готским берегом и немецкими городами 1189–1199 гг., определявшая число свидетелей: "§ 10. Оже емати скот варягу на русине или русину на варязе, а ся его заприть, то 12 мужь послухы, идеть рота възметь свое". Очевидно, такое большое количество свидетелей, необходимых для разрешения спора, возникающего при нарушении долгового обязательства, объясняется тем, что одной из сторон договора займа был иностранец.
По всей видимости, именно подобную ситуацию торгового оборота отражает и новгородская берестяная грамота № 877/572. Текст грамоты сохранился не полностью, в результате чего изложенную в ней ситуацию мы можем понять только в общих чертах. Автор сообщает некоему Петроку, что, когда он попробовал выполнить его поручение и взять у Розвадича гривну, тот отказался, сославшись, что платить ее должны какие-то полудикие люди. Когда автор грамоты потребовал гривну у этих полудиких, те также отказались платить, после чего автор информирует Петрока: "А славъNъ Nе ходи ротѣ Nи…" – "А в Славне (?) не приносят роты (клятвы) ни[кто]". Возможно, что для получения долга автор грамоты попробовал найти свидетелей, которые бы подтвердили, что Розвадич или полудикие люди должны гривну Петроку, однако никто не захотел свидетельствовать факт долга хождением по роте.
Статья 48 исходит из реалий торгового оборота Древней Руси. Поскольку в ходе торговли деньги могли потребоваться немедленно, купец мог их занять у другого купца в отсутствие свидетелей. В таком случае истцу для взыскания своих денег не нужны были свидетели, ему достаточно было пойти на роту в случае, если ответчик начинал запираться и отказываться отдавать долг. Данная статья, основанная на обряде роты, практически в точности совпадает с псковской легендой о спущенной с неба цепи над горой Судома. К горе приходили соперники в случае спора или бездоказательного обвинения – и в этой статье истец возбуждает дело при отсутствии свидетелей и каких-либо доказательств. В легенде побеждает та из сторон, которая сможет дотронуться до цепи, допускающей сделать это только праведной руке; в статье одна из сторон для доказания собственной правоты должна идти на роту, т. е. также призвать к себе в свидетели небесные силы. И тут, и там при отсутствии доказательств и свидетелей боги определяют правого. В легенде, правда, говорится о воровстве денег, но разве неотдача долга не была одной из форм воровства?
Представление о боге как о незримом свидетеле человеческих дел, в том числе и торговых, встречается нам и в новгородских берестяных грамотах, отражающих повседневную жизнь и представления жителей этого города. Так, например в грамоте № 675 читаем: "… (къ миля) т(ѣ б) рать милято Киевѣ бгъ мьжи Nама послоухо былъ: фофоудьи былъ твоихъ Θ рыклъ я собѣ" – "[От… к Миляте]. Брат Милята! В Киеве Бог был свидетелем между нами: из твоих фофудий девять выговорил я себе". В другой грамоте № 548 автор, взывая не только к совести своих адресатов, но и к богу, призывает их вернуть припрятанный ими товар: "(от) … бъга. къ моиславоу. и къ миките. цьму бра(те ба не б) ъишися. а я вьде ожь. у васъ есте тъваръ ольскы (Nъ) … [а] язо е еди о. быль. яромиръ а и ихо моуже. г. …[ъ] а правите. имъ тьваро. ба ся бояць". – "От… бога к Моиславу и к Миките. Почему ты, брат… [Бога не] боишься? Я же знаю, что у вас есть товар Олески (Олексы)… А я не один был,[когда видел это], – [был еще] Яромир и трое других людей… Так отдайте же (доставьте же) товар, побойтесь Бога". Рисуемое этими грамотами XII – начала XIII в. повседневное представление о боге, которого с помощью роты можно было призвать в свидетели правдивости своих слов, подтверждают произведенную выше реконструкцию представлений, лежащих в основе использования роты в древнерусском судебном процессе.
Статья 49 определяет, что при отдаче товара на сохранение свидетели не нужны. Если же положивший на хранение человек станет взыскивать больше, чем дал, то тот, у кого на сохранении находился товар, должен был идти на роту, сказав: "ты у мене положил лишь столько (не более)", ибо он уже тем оказал истцу благодеяние, что хранил его товар.
Затем рота упоминает в разделе о процентах: "§ 52. Послухов ли не будеть, а будеть кун 3 гривны, то ити ему про свое куны роте; будеть ли боле кун, то речи ему тако: промиловался еси, оже еси не поставил послухов". Итак, если свидетелей не будет, а иск будет в три гривны, то для взыскания своих денег заимодавцу достаточно будет идти к роте, а если иск будет на большую сумму, то следует ему сказать: "Сам виноват, что не выставил послухов (при даче денег взаймы)". С одной стороны, данная статья также соответствует псковской легенде, хоть и в несколько меньшей степени, чем статья 48. С другой стороны, в ней уже прослеживается тенденция ограничить роль роты, определив, что она действенна только при разрешении споров на сумму не более 3 гривен. Тем не менее, и эта статья противоречит более поздней статье 22 "Русской Правды" в ее окончательной редакции, дозволявшей применять в качестве доказательств роту лишь при иске менее 2 гривен.
Последний раз этот термин встречается в "Русской Правде" в статье, определяющей размеры пошлин, установленных за совершение на суде роты: "§ 109. Уроци ротнии. А се уроци ротнии: от головы 30 кун, а от бортьное земли 30 кун бес трии кун; тако же и от ролеиное земли. А от свободы 9 кун". – За хождение по роте в делах по обвинению в убийстве устанавливалась судебная пошлина в 30 кун, с дел о бортном угодье и о пашенной земле – 27 кун и с дел, касающихся свободы человека от холопства, – 9 кун. Любопытно сравнить эти расценки с собственно судебными пошлинами, зафиксированными в статье 107 "Русской Правды". Там с дела об обвинении в убийстве полагалось платить пошлину всего в 9 кун, с дела о бортном угодье – 30 кун, а с других дел – 4 куны. Вырисовывается достаточно странная картина: пошлина за хождение по роте в деле об убийстве более чем в три раза превышает судебную пошлину за само рассмотрение дела; в деле о бортном угодье ротная и судебная пошлины примерно равны (последняя превышает первую всего на 3 куны, т. е. на 10 %); в деле о свободе человека от холопства ротная пошлина снова более чем в два раза превышает судебную. Вероятно, подобное неожиданное соотношение является следом былого значения роты, сохранившимся в "Русской Правде", несмотря на господствовавшую в ней тенденцию принижения значения данного института. Объяснить эти странные расценки можно тем, что прикосновение к высшей, космической правде и справедливости ценилось в Древней Руси гораздо выше, в том числе и в материальном плане, чем прикосновение к низшей, человеческой справедливости, олицетворением которой выступал земной суд. Однако остается непонятным, почему в статье 109 указаны ротные пошлины только по четырем конкретным делам и не приведены пошлины за хождение по роте по другим делам, предусмотренным иными статьями "Русской Правды". С другой стороны, это говорит о том, что к сакральному ритуалу установления истины могли прибегать и в тех случаях, когда подобная возможность не оговаривалась непосредственно в тексте той или иной конкретной статьи.
Однако даже в столь сниженном, приземленном виде рота категорически не устраивала церковь. Несмотря на то, что древний обычай был официально признан и санкционирован светской властью, митрополит Фотий в 1422 г. категорично утверждал: "Не ротою судити повелѣно есть, но по Христову евангельскому… слову судяще: предъ двѣма или треми свѣдѣтели, да станет всякъ глаголъ". Великолепно осознавая языческую сущность роты, духовное лицо еще в XV в. однозначно противопоставляет ее Христову евангельскому слову и во имя последнего требует отказаться от первого. Однако все эти призывы не возымели немедленного воздействия, и в том же столетии составляется последний крупный юридический памятник средневековой Руси, предусматривающий широкое использование роты. Им стала Псковская судная грамота XV в., которая, как предполагают некоторые специалисты, могла основываться на "Правде" Александра Невского 1241 г.
Впервые рота фигурирует в Псковской судной грамоте в статье 34: "§ 34. А у которого псковитянина у какова учинится татба в Пскове или на пригороди, или в сели на во(ло) сти, – ино явить старостам, или околным суседом, или иным сторонным людем, а в пиру, – ино к пировому старосте или пивцам явити, а государю пировому (целованья) нет, а псковитину (человека из) волости во Пскове на волну роту не взяти, весть ему к роте, на кого ему не любовь.
Кто из церкви, где татба учинилася; тако же и пригорожане, или селянин псковитин на пригороде, или на роту не звати, вести ему к роте псковитину, где татба учинилася" – "Если какой-либо пскович будет обкраден во Пскове, или в пригороде, или в сельской местности, то (следует) заявить об этом старостам, соседям или (вообще) посторонним людям; если (воровство случится) на пиру, то (следует) заявить организатору или участникам пира; хозяина помещения, где происходит пир, (к присяге) не приводить; и пскович (человека из псковской) волости, (подозреваемого в воровстве), во Пскове к добровольной роте не приводит: ему (следует человека), которого он подозревает (в воровстве), привести на роту к церкви, расположенной (в местности), где произошла кража. Также и житель пригорода и села не может вызвать псковича для (совершения) роты в пригород, ему следует отвести псковича для роты (туда), где произошла кража". Необходимо отметить, что эта статья из Псковской судной грамоты в точности соответствует рассмотренной выше псковской легенде о небесной цепи над горой Судомой. И тут, и там говорится об обвинении в воровстве. И в юридическом памятнике, и в легенде истец для окончательного выяснения того, действительно ли обвиняемый вор или нет, в условиях отсутствия достоверных доказательств прибегает к помощи высших небесных сил. В легенде обвиняемый должен был дотянуться рукой до цепи, в судной грамоте – пойти на роту. Учитывая все сказанное о роте, обвиняемый, если он действительно был виновен, вполне мог и отказаться идти на это испытание, предпочитая признать себя виновным, чем обречь себя на неизбежную кару со стороны божества за преступление роты. В Псковской судной грамоте впервые предусмотрены юридические последствия (в "Русской Правде" их нет) отказа от роты, что доказывает существование этого явления, носившего явно не единичный характер: "§ 99. А которой истец на суднеи роте не станет, – ино ему заплатит без целованья; а цена ему, что искали на нем". – Итак, если какая-либо сторона не являлась на суд для принесения роты, то она проигрывала процесс и должна была заплатить искомое другой стороне, которая освобождалась от крестного целованья. При этом платилось все сполна в соответствии с претензиями истца. Уклонение от обряда роты приравнивалось к признанию своей неправоты.
Также впервые в Псковской судной грамоте различается вольная или добровольная рота и судная рота – рота, приносимая на суде по требованию этого органа. Однако вполне вероятно, что если человек добровольно не шел на роту, то по требованию противоположной стороны его могли привлечь к этому в судебном порядке, а если он не шел и на судебную роту, то всем становилась очевидной его вина и наступали уже известные последствия. Показательно и то, что статья 34 Псковской судной грамоты специально подчеркивает, что рота должна совершаться не где угодно, а в церкви той местности, где произошла кража. Этот немаловажный момент в "Русской Правде" тоже отсутствует. Храм для христианина – наиболее сакральное место, и именно в этом месте человек должен соприкоснуться со вселенским законом. Особое, заранее строго определенное место прикосновения к небесной цепи справедливости оговорено и в псковской легенде – это гора Судома. Известно, что язычники почитали горы, зачастую помещая на них жилища богов (гора Олимп в Греции, Меру в Индии). Гора воспринималась как модель вселенной, расположенная в центре мира в месте прохождения мировой оси, связывающей небо и землю. Очевидно, что для псковитян-язычников гора Судома также была символом наибольшей чистоты и святости. Разумеется, что для язычников, в отличие от христиан, местом наибольшей сакральности была отнюдь не церковь, а место их культа. Единственное место, конкретно указанное в летописи как связанное с обрядом хождения по роте при заключении международного договора в языческую эпоху, – это холм с идолом Перуна в Киеве. Для язычника Игоря и его дружины именно это капище было местом наибольшей сакральности, и именно там они ходили по роте в 944 г. Со своей стороны, вторая псковская легенда связывает с горой Судомой двух богатырей, в которых без особого труда угадываются черты пары Перун-Волос. Таким образом, мы можем констатировать полную однозначность как в правовом, так и в мифологическом смыслах роты Псковской судной грамоты и небесной цепи псковской легенды. Корни связанных с ротой представлений были столь глубоки в Псковской области, что несмотря на все протесты церкви она упоминается в местном юридическом документе почти через полтысячелетия после введения христианства, а ее несколько завуалированный мифологический образ дожил там в устном народном творчестве до XIX в., оказав при этом влияние на произведения А.С. Пушкина.
В самой же Псковской судной грамоте рота в последний раз упоминается в статье 116: "§ 116. А кто зажоги на ком учнет сочит, а долики ни каковы не будет, ино на волною роту позвать вольно". – Если кто-либо предъявит кому-нибудь обвинение в поджоге, а прямых улик никаких не обнаружится, то истец может вызвать обвиняемого для совершения вольной роты. Вновь бросается в глаза параллель с псковской легендой: там к цепи приходили в случае бездоказательного обвинения, а в статье к роте прибегали в случае отсутствия улик данного преступления. Обвиняемый мог снять с себя подозрение в поджоге с помощью добровольной роты. Следует отметить, что это было крайне серьезное преступление, и статья 7 Псковской судной грамоты предусматривала за поджог смертную казнь. То, что благодаря роте обвиняемый избавлялся от смерти, однозначно указывает на огромную важность обряда хождения по роте в глазах как судей, так и всего населения средневековой Руси. Это в гораздо большей степени, нежели положения хронологически более ранней "Русской Правды", соответствует истинному значению роты. Указанное обстоятельство вполне согласуется с данными других источников, указывающих на большую степень сохранения языческих представлений именно на севере Руси. Необходимо подчеркнуть и то, что, несмотря на более позднее время своей фиксации, Псковская судная грамота в ряде случаев содержит более архаичные элементы, восходящие к русскому языческому праву, чем предшествовавшая ей "Русская Правда".
Письменные источники упоминают роту при совершении наиболее важных и ответственных событий – заключении международных договоров Руси с другими государствами, межкняжеских соглашений внутри самой Руси или, по крайней мере, судебной процедуры, прямым предназначением которой являлось поддержание внутреннего мира и порядка в обществе. Все эти события происходили на государственном или общественном уровне. Однако сфера применения этого сакрального понятия была, судя по всему, гораздо шире и захватывала, по крайней мере частично, следующий уровень отношений между людьми – семейный. Поучение св. отца Василия Кесарийского рисует следующую безрадостную для церкви картину: "многи бо суть жены. егда въ болѣзни моужь боудеть. хощетъ даяти Бога ради имѣнiя. жена же плачеть оумильно лжющи. дабы моужъ не раздаялъ имѣнiя. ротитъ бо ся много и глаголетъ. сѣсти (остаться вдовой. – М.С.) по тобѣ хощу или постригоуся. но не исполняютъ того многи жены". Согласно этому известию, не редка была ситуация, когда умирающий муж хотел завещать свое имущество церкви, но жена, плача и ротясь, убеждала его не делать этого, обещая после его смерти хранить вдовство или постричься в монастырь. Негодование церкви вызывало не столько то, что торжественно данная умирающему рота не исполнялась, а то, что ненавистное и преследуемое ею языческое понятие самовольно использовалось в семейном праве, которое в Средние века целиком и полностью находилось в ведении церкви. Для нас наибольший интерес представляет то обстоятельство, что понятие роты возникает в связи с определением женой своей судьбы после смерти мужа. Если хранение вдовства существовало и в языческие времена (для того времени летопись фиксирует один подобный случай – правление Ольги после гибели Игоря), то уход в монастырь явно представлял собой христианское нововведение. Этой форме отречения от мира в языческой Руси предшествовал обычай самосожжения вдов, свойственный и другим индоевропейским народам от Скандинавии до Индии.