В тексте договора 944 г. Волос отсутствует, однако объясняется это, по всей видимости, не какими-то глобальными причинами, а личным характером Игоря. Все остальные компоненты предшествовавшего и последующего договоров с Византией (рота, Перун и клятва на оружии) там присутствуют. Летописец отмечает, что когда послы привезут договор с Византией Игорю и его людям "и ти, принимающе харатью, на роту идуть хранити истину, яко (же) мы свещахом (и) написахом харатью сию, на нем же суть имена наши написаны. Мы же, елико нас хрестился есмы, кляхомъся церковью святаго Ильи… А некрещении Русь (да) полагаютъ щиты своя и мечи своя наги (и) обручи свои и (прочаа) оружья, (и) да кленутся о всемь, яже суть написана на харатьи сей…". Однако текст и этого договора подчеркивает связь, существовавшую между Перуном и обрядом роты: "Заутра призва Игорь слы, и приде на холмъ, кде стояше Перунъ, и покладоша оружье свое, и щиты, и золото, и ходи Игорь ротѣ и люди его, елико поганыхъ Руси…". – "Утром призвал Игорь (византийских) послов и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото, и ходил Игорь по роте и люди его – столько было язычников на Руси…". Следовательно, особо торжественный обряд хождения по роте при заключении важнейших международных договоров совершался князем и его дружиной у идола Перуна, выступавшего верховным гарантом соблюдения роты и в случае ее нарушения обрекавшего преступившего ее на смерть. В самом тексте договора 944 г. вновь подчеркивается, что нарушитель его с русской стороны "…будеть достоинъ своимъ оружьемъ умрети, и да будеть клятъ от бога и от Перуна, яко преступи свою клятву". Имеются некоторые следы того, что не только Перун, но и Волос в одиночку был связан с заключением договора. В летописи он именуется "скотьем богом", из-за чего Волоса некоторое время считали богом – покровителем скота. Однако казна на Руси до XVI в. называлась "скотницей", и в настоящее время в науке прочно утвердилось мнение, рассматривающее Волоса как бога богатства вообще. В условиях Древней Руси богатство можно было добыть либо путем войны, либо путем торговли. Поскольку патроном военной сферы был Перун, можно предположить, что торговле покровительствовал Волос. Но торговля автоматически предполагает договор между продавцом и покупателем. Этимология происхождения имени Волос окончательно не выяснена, но можно предположить его связь с человеческим волосом. Последнее слово, по мнению В.В. Мартынова, является заимствованием в славянском языке из иранского. Если имя бога и название волос действительно связано, то любопытную аналогию мы находим у западных славян, теснейшая связь которых с северной частью восточных славян в различных областях была показана в части I. Рассказывая о верованиях лютичей-волотов, Титмар, епископ Мерзебургский, отмечает: "Мир заключают они, отрезывая на голове несколько волос, смешивая их с травою и подавая правую руку". Как видим, обряд заключения мира у западных славян своими корнями опять-таки восходил к зафиксированным "Голубиной книгой" представлениям об антропоморфном Первобоге и подобии ему человека: наряду с деревьями трава вполне могла восприниматься как волосы Первобожества. Мир в буквальном смысле "связывался" смешанными между собой божественными и человеческими волосами. Близкородственные представления мы видим и у восточных славян. Автор поучения против русского язычества "Беседа Григория Богослова об испытании града" пишет: "А инъ градъ чьтетъ; овъ же дрьнъ въскроущь на главе покладая, присягоу творить. Овъ присягы костьми человечами творить". Согласно этому свидетельству, присягу на Руси совершали, либо положив на голову вырезанный кусок земли с травой, либо на человеческих костях. В первом случае параллелизм между травой на куске земли (божественными волосами) и волосами на голове человека налицо. Что касается человеческих костей, то они, согласно духовному стиху, произошли от камней, которые, в свою очередь, исходя из реконструкции утраченной части "Голубиной книги", воспринимались как кости Первобога. Соответствующий параллелизм в клятве на них мы вновь видим у западных славян: "И удерживаемы были славяне… от того, чтобы клясться на деревьях, источниках и камнях…". Отмеченный устойчивый параллелизм языческих клятв на частях человеческого тела и объектах природы, воспринимаемых мифопоэтическим сознанием как части Первобога, позволяет нам понять их сущность. Как было отмечено выше, разделенные части Первобога пребывают в порядке благодаря вселенскому закону, изначально присутствующему в них. Человеческие клятвы являются частным проявлением этого космического принципа, которому они должны соответствовать. Торжественно подтверждая это, как восточные, так и западные славяне смешивали или просто соприкасали человеческие части тела с аналогичными частями тела Первобожества, представленными на земном уровне. Соответственно, если человек нарушал свою клятву, он совершал преступление не только против своего партнера по договору, но и против бога. Посягнувший не только на земной, но и на вселенский порядок обеспечивал себе соответствующую реакцию разгневанного божества: "Да будеть клятъ от бога… яко преступи свою клятву".
С учетом данной особенности становится возможным понять некоторые странные черты, отмечаемые у различных славянских народов. Рассказывая о храме Святовита на Рюгене у руян, Гельмольд отмечает почтение к божеству и его взаимосвязь с принесением клятвы: "С удивительным почтением относятся славяне к своему божеству, ибо они не легко приносят клятвы и не терпят, чтобы достоинство его храма нарушалось даже во время неприятельских нашествий". В другом месте немецкий писатель вновь возвращается к этой теме и подчеркивает: "Клятву они с большой неохотой приносят, боясь навлечь на себя гнев богов, ибо клятва у славян равносильна ее нарушению". Если осмотрительный и ответственный подход западных славян к принесению клятвы, равно как и гнев богов, следующий за ее нарушением, был подмечен Гельмольдом правильно, то в последнее утверждение вкралась ошибка. Тем не менее, указание-предупреждение на то, к чему может привести нарушение клятвы, сохранилось у болгар, принадлежащих к южной группе славянства, даже на языковом уровне: "Проклятие соотносится и с клятвой (болг. клетва – и "проклятие", и "клятва")". Наличие подобных близкородственных воззрений у представителей всех трех групп славянства однозначно свидетельствует об их присутствии еще в общеславянскую эпоху.
Аналогичные представления засвидетельствованы и у многих других индоевропейских народов. Описывая Орка, божество, персонифицирующее понятие клятвы в греческой мифологии, Гесиод дает ему такую показательную характеристику:
И, наиболее горя несущий мужам земнородным,
Орк, наказующий тех, кто солжет добровольно при клятве.
Э. Бенвенист приводит еще другие этимологические параллели к данной идее: "В латыни… понятие предания проклятию (sacramentum) (откуда фр. serment "клятва, присяга") подразумевает sacer наделение свойством sacer ["обреченный подземным богам, проклятый, мерзкий, неприкасаемый"]. Клятва соотносится со свойством "быть проклятым", – самым страшным, что может ожидать человека. Клятва, sacramentum, осознается, таким образом, как условие стать "sacer", если обещание не будет выполнено. Напомним, что проклятого вправе был убить любой.
Такое же "посвящение себя" вновь обнаруживается в скр. sapatha "клятва", восходящем к sap – "проклинаю", в ст.-слав. kleti (то же), русск. клясться. Подобные выражения приоткрывают обстоятельства клятвы. Присягающий предавал себя проклятию в случае нарушения присяги и свой акт освящал прикосновением к предмету или субстанции, обладающим такой карающей силой". Таким образом, данные древнерусские представления явно восходят еще к эпохе индоевропейской общности.
Возвращаясь к Волосу, следует отметить, что его связь с договором прослеживается и в "Сказании о построении града Ярославля". Восходя, по мнению исследователей, к старинному первоисточнику, "Сказание" неоднократно редактировалось и, что хуже всего, в конце XIX века подверглось литературной обработке. Все это, по всей видимости, привело к потере в тексте многих древних терминов. Тем не менее, там отмечается, что церковь Св. Власия была поставлена на месте старого капища Волоса в окрестностях будущего города Ярославля, а о жившем там языческом населении сказано: "И людии они клятвою у Волоса обеще Князю жити в согласии и оброци ему дати…". Ярослав позднее, укоряя их, говорит: "…Кто убо вы, не суть литии людии, кои клятвою уверяше пред вашим Волосом служити мне, Князю вашему?". Следовательно, клятву, а возможно и роту, местные язычники давали перед идолом Волоса точно так же, как и язычники в Киеве перед идолом Перуна. Кроме того, стоит вспомнить, что и имя Митры, второго члена ведийской пары верховных богов, также переводится как "договор".
Исходя из всего вышеперечисленного, можно утверждать, что как по отдельности, так и вместе (что особенно важно) Перун и Волос были тесно связаны с ротой, являясь ее гарантами и хранителями и обрекая преступивших ее на смерть. Подобная совместная деятельность Перуна и Волоса очень напоминает главную функцию Варуны и Митры по охранению риты. Сходство тем более усиливается, если учесть, что никакой другой пары верховных богов, за исключением Сварога и Дажьбога, в русском языческом пантеоне не было. Однако пару Сварог – Дажьбог можно исключить из числа вероятных аналогий как по полному несовпадению функций с ведийскими богами, так и по различию в родственных отношениях (Дажьбог был сыном Сварога, а Варуна и Митра были братьями). Рассмотрим теперь остальные функции Перуна и Волоса, чтобы оценить, насколько они соответствуют схеме Ж. Дюмезиля.
Сразу обращает на себя внимание общий корень "рун" в именах Перуна и Варуны. Корень этот также имеет индоевропейское происхождение и был распространен от Атлантического до Индийского океанов. Византийский историк VI в. Агафий Миринейский упоминает славянского воина по имени Сваруна. Как было показано в главе 5 части I, этим же именем назывался Первобог в эпоху славянского единства. Повествуя о сильнейшем славянском племени ругов или ран, обитавших на острове Рюген, немецкий автор XI в. Адам Бременский отмечает, что они также назывались рунами. Иордан пишет, что колдуньи у готов назывались галиуруннами, чему соответствует древневерхненемецкое альруна – ведьма, колдунья, прорицательница. Священные знаки письменности, с помощью которых гадали и совершали разнообразные магические действия, у скандинавов назывались рунами, само же слово в германских языках означало "тайна" или "заклятие". В Индии родственным словом является прана – мистическая животворящая энергия, разлитая по всей Вселенной.
Само слово перун означало огонь или молнию. Еще в XVII в. Адам Олеарий отмечал, что русские огонь называют перуном, в это же время в белорусском языке это слово означало гром, а в украинском языке до XIX в. – молнию. Эти связи не ограничивались восточнославянским ареалом: в Болгарии в XVIII в. о. Спиридон объясняет слово "молний или Перун", а в древнегреческом языке κεραυνος обозначало громовой удар, молнию. Гераклит, один из знаменитейших мыслителей Древней Греции, даже возвел его в руководящий принцип. Ипполит так описывает его учение: "Он считает этот огонь обладающим сознанием и причиной управления Вселенной, о чем говорит так: "Всем этим-вот правит Перун". ("Правит"), т. е. "управляет"; "Перуном" же он называет вечный огонь". Все это указывает на славянского Перуна как на бога-громовержца. По представлениям белорусов, этот грозный всепобеждающий и карающий бог мчался по небу в грозу в пылающей колеснице и стрелами из лука убивал нечестивцев. Гром воспринимался как грохот его колесницы, а молнии – как его стрелы.
С принятием христианства этот образ почти целиком был перенесен на Илью-пророка, связь которого с грозой была известна у всех восточнославянских народов. Так, например, в одном из народных "плачей" Илья-пророк жалуется богу на нечестивого крестьянина, не соблюдающего религиозных заповедей и пашущего в запретный для работы божий праздник, а затем поражает его стрелой-молнией:
Пресвятой Илья-пророк свет преподобной
Пролетал он ко престолу ко господнему,
И проречет Илья владыке многомилостливу:
"Уж я дам да эту тучу неспособную
Уж я на это на чистое на полюшко,
Я стрелу спущу в крестьянина могучего,
Заражу да я грудь-то его белую!"
‹…›
Заразил-побил Илья – свет преподобной
Да он славного крестьянина могучего.
Бела грудь его стрелой этой прострелена…
Наложение христианских образов на исходные языческие представления у южных славян дало такой же результат. В сербских песнях Илья-пророк называется "громовитым" и получает молнию и стрелы:
Стаде Муне даре диjелити:
даде Богу небесне висине,
святом Петру петровске врутине,
а Iовану леда и сниjега,
а Николи на воду слободу,
а Илiи мунiiе и стриjеле.
Следует отметить, что представление о разъезжающем по небе на колеснице Илье-пророке, вооруженном стрелами-молниями, было чисто народным и представляло собой очередной пример "двоеверия", то есть наложения верхнего слоя новой религии на старую языческую основу. Наиболее принципиальные христиане решительно осуждали подобный синкретизм, и в одном средневековом сочинении мы читаем: "Епифаний рече: по праву ли сие глаголють, яко Илья пророкъ есть на колесницѣ ѣздя гремитъ, молнiя пущаегь по облакамъ и гонитъ змiя? Святый же рече: не буди то чадо, ему тако быти, велико бо безумие есть, еже слухомъ прiимати: человѣци бо умовредни суть, да по своему безумию написали. Илья по на небеса не взыде, ни на колесницѣ сидитъ благодать имѣя на дожди, да ся молить Богу, да въ годину бездождiя дабы Богъ далъ на землю дождь. А на небо не вшелъ есть никтоже, но единъ сынъ человѣчь, иже есть на небеси. Илья живъ есть, и есть на земли во плоти своей, и никто же его не знаетъ". Итак, образ небесного Громовержца на колеснице, смертью пресекающего беззакония (в частности, в крестьянской среде широко распространено поверье, что в Ильин день нельзя косить и убирать сено, так как за это Илья может убить человека громом и сжечь сено молнией), однозначно является наследием языческой эпохи, расцениваемым наиболее последовательными христианами как безумие, и первоначально принадлежал Перуну.
Если функция пресечения беззаконий у ведийского Варуны выражена совершенно отчетливо, то колесница с молниями-стрелами ему в целом чужда. Однако объясняется это тем, что функция громовержца в ведийском пантеоне стала принадлежать уже не ему, а Индре, который также стал восприниматься как небесный царь. Исследователи отмечают глухие отзвуки противоречий между Индрой и Варуной, каждый из которых претендует на верховенство. Мы видим, что в некоторых аспектах индийская мифология уже в эпоху "Ригведы" успела в своем развитии дальше уйти от исходных индоевропейских представлений по сравнению со славянской. В русской мифологии Индра так и остался на уровне зверя, что и обусловило сохранение функций громовержца за Перуном. В Индии же он приобрел антропоморфный облик, стал главой пантеона и отобрал роль громовержца у Варуны. Впрочем, некоторые отголоски в РВ свидетельствуют, что этот свойственный Перуну образ был первоначально присущ и Варуне. Один гимн так определяет любимый атрибут этого бога:
Ты (же), о Варуна, – царь надо всеми (существами).
Глава (всему), ты любишь колесницу.(РВ Х.132.4)
Колесница эта была небесной, судя по пожеланию поэта в другом посвященном ему гимне: "Вот бы мне увидеть (его) колесницу (, спускающуюся) на землю!" (РВ I.25.18). Если Перун поражал чертей и другую нечистую силу стрелами-молниями, то и Варуна убивает демона-ракшаса дротиком. В гимне это деяние относится к обоим верховным богам, однако очевидно, что оно более подходит грозному Варуне, чем Митре:
Кто правит в соответствии с порядком, (а именно), два царя:
Митра (или) Варуна, (и) озирает воздушный простор -
Пусть швырнет он дротик в затаившегося в глубине ракшаса…(РВ VI.62.9)
Как видим, в некоторых случаях отечественное язычество бережнее сохранило более древние индоевропейские представления даже по сравнению с индийской "Ригведой", в которой исходные образы были зафиксированы уже на следующей стадии развития и дальнейшего переосмысления.
Возвращаясь к русскому "двоеверному" образу Ильи-пророка, следует отметить, что, помимо обязанности пресечения частных случаев беззакония, народное мировоззрение наделило его общей функцией защиты божественного закона, отсутствующей и у этого персонажа в Библии. В одной популярной старообрядческой песне о нем поется: