- Вы злопыхательствуете, Вильгельм. Мы просчитывали и такой вариант, прежде чем приступить к операции.
- Может, и просчитывали, только не следили за тем, что делается в России. Сталин громогласно назвал Тухачевского другом врага народа и упоминал о группе шпионов в генеральном штабе задолго до того, как вы приступили к своей хваленой операции. Во-вторых, ваши документы, которые вы подпихнули в НКВД через чехов, на процессе Тухачевского не фигурировали. Сталину нужен был козел отпущения в случае, если чистка генерального штаба не удастся. И на эту роль он выбрал вас.
Гейдрих хотел было что-то ответить, но в это время к нему с другой стороны приблизился третий наездник.
- Зайдите ко мне сегодня, Рейнгард, - сказал Бест. - Я подготовил все, что вы просили. Я прошу вас зайти, потому что там могут возникнуть какие-нибудь неясности, и мы бы вместе с вами их сразу разрешили.
Братислава, 10 июня 1938 года
Штабс-капитан Моравек с тоской смотрел на стоящих перед ним мальчиков. По другому этот контингент он назвать не мог. В соответствии с приказом о частичной мобилизации этих детишек сорвали со студенческой скамьи и назвали солдатами. Но это было только название: для того чтобы из них сделать солдат, надо было время, а именно его-то и не было. Политическая обстановка накалялась с каждым днем. Эти мальчики это чувствовали, и большинство из них, конечно же, мечтало встать на защиту отечества.
Сам штабс-капитан мечтал об армии с детства: еще мальчишкой он читал книжки только те, в которых рассказывалось или об армии или о войне. Любой войне - он с интересом читал и о походах Александра Македонского и мемуары о Франко-прусской войне. Участвовать в Первой мировой ему не довелось: он только в 1918-м, когда на осколках Австро-Венгерской империи образовалась Чехословакия, поступил в кадетский корпус. Но это не имело значения. Он любил армию в любое время: ему нравилась царящая здесь дисциплина, субординация, порядок. И сейчас больше всего на свете ему хотелось хоть капельку такой же любви привить этим соплякам.
- Солдаты! - начал свою речь штабс-капитан, - У нас мало времени: враг может начать войну в любую минуту, поэтому мы должны как можно быстрее научиться всему, чтобы суметь дать ему достойный отпор. Я и мои товарищи постараемся сделать для этого все, что зависит от нас. Но в этом вопросе от вас зависит намного больше. Сейчас, при первой нашей встрече, я хочу, чтобы вы запомнили только одно: уставы пишутся кровью. Каким бы глупым или даже совсем идиотским ни казался вам тот или иной пункт устава, помните, что именно этот идиотизм и спасает жизнь в определенных условиях. Вот поэтому, как бы мало времени у нас с вами ни было, какая бы большая программа по освоению материально-технической части ни стояла перед вами, устав - это основа всему. И обойти его стороной мы не имеем права. Сейчас я приведу вас в казарму, в которой вы будете пока жить. Дам вам пару часов для того, чтобы вы освоились там. А потом - учеба, учеба и учеба. А теперь: направо! И за мной - шагом марш!
Когда он проходил вдоль начавшего маршировать на месте строя, он заметил с краю мальчонку, который, закусив губу, старательно пытался чеканить шаг.
- Как тебя зовут, сынок? - спросил штабс-капитан.
- Рядовой Потучек, - отчеканил новобранец.
- И откуда тебя сюда взяли? - поинтересовался Моравек.
- С филфака университета, - стараясь говорить по-военному, четко ответил юнец.
- Ну, будем надеяться, что ты скоро туда вернешься, - попробовал подбодрить парня командир.
"Только вот на каких условиях", - с тоской подумал про себя Моравек.
Берлин, 11 июня 1938 года
Гейдрих вызвал к себе в кабинет Мюллера, и когда тот появился, усадил его перед своим письменным столом и спросил:
- Как у вас продвигаются дела с подготовкой списков на депортацию?
- Дело идет к завершению, - ответил Мюллер, - Нам не потребовалось много времени, так как все евреи и так стояли на учете. Оставалось только проверить, кто откуда взялся.
- Это хорошо. Не страшно, если отправите тысячу-другую и лишних. Но у меня к вам еще одно очень важное задание. Подберите из этого списка несколько семей, у которых есть родственники за границей. Я имею в виду не Польшу или Литву, а что-нибудь более цивилизованное, например Францию или Англию. Сделайте это как можно быстрее, до начала депортации. Естественно, мне нужно не только имя такой семьи, мне нужна и характеристика на тех, кто у них живет за границей. Этот родственник по своим данным должен подходить для того, чтобы мы могли его использовать. Вы понимаете, что я хочу сказать: такой, чтобы его можно было купить или пригрозить каким-нибудь разоблачением. Сами разберетесь?..
- Так точно, группенфюрер.
- Если потребуется, свяжитесь с Шелленбергом, он последнее время много занимался заграничными делами и, вполне возможно, сумеет помочь вам в этом деле. Но повторяю, подберите несколько человек, чтобы не бояться провала.
В этот субботний вечер Гейдрих вернулся домой пораньше. На пороге его радостно встретил восьмилетний сын Клаус. Обнимая сына, Гейдрих подумал, что ребенку надо бы уделять побольше внимания и тут же сообщил сыну:
- Завтра воскресенье, давайте все вместе поедем куда-нибудь в загородный парк.
- Ура! - закричал мальчишка. - А ты возьмешь с собой пистолет, чтобы там пострелять?
- Обязательно, - засмеялся Рейнгард.
Когда вся семья собралась за столом, Клаус вдруг спросил:
- Папа, нам учитель говорил, что евреи наши враги. Так почему же мы с ними не воюем?
Рейнгард внимательно посмотрел на сына, потом сказал:
- Ну, видишь ли, враги - это слишком громко сказано. Господь сотворил много разных тварей и не все они доставляют нам радость или пользу. Вот, например, такие паразиты, как вши или блохи. Заведутся у тебя такие твари: пока их несколько, то ничего страшного, ну укусят, ну, почешешься. Но когда их много, то это уже принесет тебе страдание, а еще хуже, если они занесут тебе какую-нибудь заразу. Поэтому надо соблюдать гигиену. Примерно то же и с евреями. А воевать с ними это уж слишком громко сказано. Просто гигиена, мой друг, гигиена. Так что можешь передать своему учителю, что воевать с евреями могут только им подобные, например, цыгане.
Берлин, 15 июня 1938 года
Как только Гейдрих появился в здании Управления безопасности, он тут же вызвал к себе Шелленберга, когда молодой офицер явился, Гейдрих сразу же перешел к делу:
- Как у вас продвигаются дела в совместной с абвером операции против английской резидентуры?
- Люди из абвера свели меня с резидентом английской разведки в Голландии. Вот уже год, как они пытаются через него выйти на агентурную сеть в Германии, но результаты пока незначительны. Я предложил им как-нибудь заинтересовать голландского резидента, например, имитировать группу высших офицеров, недовольных режимом и планирующих переворот. Они обещали это обдумать.
- Вальтер, вы забываете один небольшой нюанс: вы служите не в абвере, а в службе безопасности. Поэтому все подобные планы первым должен узнавать я, и только после моего одобрения эти планы могут проводиться в жизнь, независимо от решения руководства абвера. И все же, должен отметить, что идея ваша неплоха. Добавьте туда один небольшой штрих: пусть эта группа готовит покушение на фюрера и просит у англичан помощи. О том, какую помощь запросить, подумайте сами.
- Слушаюсь, группенфюрер.
- Меньше оглядывайтесь на абвер, берите на себя максимальную инициативу. Если потребуется, обращайтесь ко мне, и я постараюсь вообще освободить вас от опеки абвера. Мы с ними делаем одно дело, и руководить здесь должен тот, у кого это лучше получается. Идите и не забывайте держать меня в курсе дела.
Когда новоявленный начальник внешней разведки вышел, Гейдрих вызвал адъютанта и попросил пригласить к себе Мюллера.
Мюллер появился через несколько минут, он, как всегда, неуклюже отсалютовал, потом положил перед Гейдрихом на стол несколько папок.
- Я выполнил ваше поручение, группенфюрер, - доложил он. - Думаю, одно из них как раз то, что нам надо.
Гейдрих взял папки, начал перебирать их и спросил:
- Которое?
- Семья Гришпанов, группенфюрер. Сын проживает во Франции, занимается какими-то спекуляциями, жаден, психически неуравновешен.
- Очень хорошо. При депортации этих семей проявите особую жесткость. После депортации постарайтесь так, чтобы они отправили особо жалостные письма своим родственникам. Подумайте, может быть даже передать эти письма с нашими людьми. После передачи письма сразу начинайте обработку родственника. Если акцию будем проводить во Франции, то объектом акции должен стать фон Рат: последнее время он слишком пренебрежительно отзывается о нашей внешней политике в дипломатических кругах и становится объектом пристального внимания наших врагов.
- Слушаюсь, группенфюрер.
Мюллер уже собрался было уходить, но тут Гейдрих его остановил.
- Но я вас вызвал, собственно говоря, несколько по иному вопросу. Постарайтесь подыскать мне кого-то наподобие уголовника, который согласился бы выполнить очень щекотливое поручение, конечно, за определенное вознаграждение. Суть этого поручения я сейчас вам говорить не буду, но его исполнитель должен хотя бы мало-мальски разбираться во взрывном деле. Подумайте над этим, но не затягивайте.
- Слушаюсь, бригаденфюрер. Разрешите идти?
- Идите, Мюллер, и не забывайте, что оба эти задания относятся к категории чрезвычайно секретных.
- Так точно, группенфюрер.
Когда начальник гестапо вышел, Гейдрих какое-то время сидел погруженный в раздумья. Эта идея, которая сейчас крутилась у него в голове, пришла к нему случайно во время разговора с Шелленбергом, но чем больше он о ней думал, тем она ему казалась все более привлекательной.
"Надо все хорошо обдумать, - наконец решил Гейдрих, - а потом посоветоваться с Гиммлером".
И чем более невероятной казалась эта идея, тем больше она ему нравилась.
Пригород Берлина, 17 июня 1938 года
Геббельс снова пригласил Гейдриха и Гиммлера все в тот же ресторанчик, очевидно, ему не терпелось узнать, как продвигаются дела, связанные с поднятием энтузиазма населения.
После ужина он немедленно приступил к делу.
- Вы уже продумали, как мы осуществим ту акция, о которой я вам говорил?
Гиммлер снял очки, не спеша протер стекла и сказал.
- Я отдал приказы своим людям подготовить подробные инструкции на случай возникновения стихийного возмущения. На следующей неделе мне принесут предварительные проекты для ознакомления. Насколько я понимаю, главная задача сейчас лежит на Гейдрихе.
- Я подобрал несколько человек, которые могут подойти для такой акции, - сказал Гейдрих, - С ними уже начинают работать. И кандидатуру для жертвы я тоже подобрал: им скорее всего будет фон Рат. Последнее время он только и занят тем, что критикует все, что происходит в стране. Причем делает это в среде иностранных дипломатов. Те, кто не понимает, что он дурак, думают, будто у нас полстраны недовольно тем, что происходит. Но я в связи с этим подумал о другом, правда, мне нужен ваш совет и ваша поддержка. Я подумал о том, что эту акцию хорошо бы было объединить с покушением на фюрера.
Гейдрих, увидев испуганное выражение на лицах своих собеседников, сделал многозначительную паузу, а потом продолжил:
- Мы найдем человека, который заложит бомбу в том месте, где должен будет, например, выступать фюрер. Бомба, конечно, взорвется после того, как фюрер оттуда уже уйдет. Но на большинство населения это произведет потрясающее впечатление. Прибавьте сюда убийство фон Рата, и никто в мире не посмеет сказать, что выступления наших граждан были спровоцированы. Впоследствии мы "повесим" всю организацию покушения на англичан. У меня есть даже кандидатуры на эту роль. Ну, что вы на это скажете?
Почти на целую минуту над столиком нависла тишина. Первым заговорил Геббельс, обращаясь к Гиммлеру:
- А вы знаете, Генрих, ведь это гениальная идея! Я сам пойду к фюреру и поговорю с ним об этом. Это покушение как электричеством зарядит гнев народных масс. И такое быстро не забывается! Главное, надо будет почаще напоминать об этом!
- А вот с фюрером об этом говорить не надо, - как-то почти зловеще сказал Гиммлер. - Он уйдет, произойдет взрыв, мы поймаем преступника. Чем меньше об этом будут знать, тем лучше. Эту операцию, если уж проводить, то проводить с особой секретностью. В заговорщиков должен поверить не только народ, но и все руководство страны, включая фюрера. Вполне достаточно, что о задуманном в полной мере знаем мы втроем…
- Слишком рискованно, - засомневался Геббельс.
- Иначе нет смысла, - обрезал Гиммлер, - Давайте обдумаем эту идею в течение недели, а потом решим, стоит ли за нее браться.
Все это время Гейдрих хранил молчание. Сам он уже несколько дней и так и эдак обыгрывал эту операцию. Гиммлер был прав. Операцию надо произвести на свой страх и риск, больше никого не посвящая в детали. Чем больше людей из руководства страны поверят в это, тем выгоднее им с Гиммлером.
- Давайте остановимся вот на чем, - сказал Гейдрих, - вы неделю обдумываете это предложение, а я продолжаю пока подготовку людей. Через неделю мы снова собираемся и решаем - будем ли мы ее осуществлять.
На том и порешили.
Берлин, 20 июня 1938 года
В этот день с самого утра во всех более-менее крупных городах Германии чувствовалось необычное оживление. В разных направлениях сновали озабоченные люди в форме СС, непонятное оживление наблюдалось и среди полицейских. В этот день началось вручение повесток пришлым евреям. В повестках кратко сообщалось, что такой-то и такой-то должен в течение суток покинуть страну. В повестке указывался номер поезда и вагона, время отправления. С собой разрешалось взять не более пятидесяти марок и продукты на одни сутки. Внизу стояла приписка, что не подчинившиеся данному распоряжению будут привлекаться к административной ответственности.
В этот день все члены СС, независимо от того, к какому подразделению они относились, носили повестки, сдавали расписки в получении повесток, сверяли списки. В тот день таких повесток по стране разнесли более десяти тысяч.
Посольство Польши пыталось связаться с министерством иностранных дел, но никого из руководящих работников министерства на месте не оказалось, а для мелких служащих эта акция была такой же неожиданностью, как и для поляков.
Среди еврейского населения зарождалась паника. Оптимисты считали, что они еще хорошо отделались: все-таки Польша, а не концентрационный лагерь, пессимисты - полагали, что их просто собирают в одно место и не позже как через год вообще всю Польшу превратят в один концентрационный лагерь.
Все руководство СС, включая Гиммлера, Гейдриха, Небе, весь день разъезжало из штаба в штаб и проверяло, как идут дела. Иностранные корреспонденты пытались получить хоть какие-то комментарии от кого-нибудь из правительства, но на них никто не обращал внимания.
Во многих домах раздавался плачь и причитания: некоторые семьи вынуждены были расставаться.
Польские власти были в панике: они понимали, что к завтрашнему дню они получат более десяти тысяч человек, без денег, пищи и крова. И что вся ответственность за заботу о них падет теперь на них, поляков.
Прага, 22 июня 1938 года
Пани Ортликова собралась на рынок, когда часы уже пробили полдень. Она уже привыкла поздно ложиться и поздно вставать: ее муж, журналист одной из центральных чешских газет, предпочитал работать до поздней ночи. Стук его пишущей машинки разносился по всей квартире и просто не давал спать. Да пани Ортликова и не пыталась ложиться раньше мужа: она любила сварить ему ночью кофе, послушать о том, над чем в данный момент работает ее муж. Когда был срочный материал, курьер из газеты приходил в середине ночи, забирал готовую статью, и только тогда в квартире Ортликовых устанавливалась тишина и покой. Вчера был как раз один из таких дней.
Спустившись на первый этаж, молодая женщина приветливо поздоровалась с привратником, тот так же приветливо ответил и, засуетившись, достал письмо.
- Вам письмо, пани Ортликова, - сказал он, протягивая ей конверт, - Наверное, от отца.
- Наверное, - согласилась Марта. Она еще издали определила, что письмо пришло из Дрездена, где жил ее отец и где она и сама родилась.
Она повертела письмо в руках, потом сунула его в сумку и вышла на улицу. Письмо было не от отца, хотя и пришло из Дрездена. Еще год назад муж предупредил ее, что время от времени к ним будут приходить письма из Дрездена, на которых будет стоять обратный адрес ее отца. Но почерк будет другой. Эти письма он сразу просил передавать ему. Жене он объяснил это тем, что у него в Дрездене появился помощник, который будет сообщать ему важные новости. Марта восприняла это вполне спокойно: муж был политическим обозревателем, старался всегда быть в курсе всех последних событий и имел таких помощников в разных городах. Правда, раньше все его помощники подписывались своими именами. Что было в этих письмах, она никогда не интересовалась, зная, что, если там есть что-то интересное, муж обязательно поделится с ней новостью.
Домой на улицу Сметаны Марта вернулась через час. Муж, очевидно, встал совсем недавно: за ее отсутствие он успел только выпить кофе и сейчас брился. Марта передала ему письмо и занялась обедом. Муж закончил бриться, объявил, что ему надо быстренько сбегать в одно место, и тут же ушел из дома. Занятая приготовлением обеда Марта не очень-то обратила на это внимание, только попросила мужа не задерживаться. Прочитал ли муж письмо из Дрездена, она так и не заметила.
В два часа дня это письмо уже лежало перед полковником Моравцем. Адрес журналиста Ортлика был одним из каналов, по которым агент "А-54" посылал свою информацию, когда не мог передать ее лично. Ему только что расшифровали сообщение, содержавшееся в письме. Весть была не из приятных: в письме говорилось, что на открытии X съезда "Сокола" на стадионе будут взорваны трибуны. Моравец прекрасно понимал, на что направлена эта акция, но своими силами, силами разведки, предпринять ничего не мог. Такой взрыв ребята из "Сокола" просто так не оставят, а значит, по всей стране начнутся массовые беспорядки. Полиция своими силами, скорее всего, ничего сделать не сможет, привлекут армию. Тут-то немцы и закричат о кризисе власти в Чехословакии и о неспособности нынешнего чешского правительства создать мирное многонациональное государство. Идея была проста как табуретка в сельском доме. Надо было срочно идти и докладывать об этом президенту. У агента "А-54" временами случались неточности в сообщениях, но в большинстве случаев они были верными и проигнорировать их было нельзя. Полковник тяжело вздохнул. Съезд должен был начаться через три дня, и времени было в обрез.
Моравец решил, что собственное начальство подождет, и, еще раз тяжело вздохнув, снял трубку телефона и позвонил в приемную президента с просьбой о срочной аудиенции.