Берлин, 24 июня 1938 года
В кабинете Гейдриха сидел Вальтер Шелленберг, вызванный сюда для доклада о положении дел в Чехословакии. Разговор предстоял не из легких.
- Завтра должен начаться десятый съезд "Сокола", - нервно объяснял Шелленберг, - мы рассчитывали взорвать трибуны стадиона, как раз когда там соберется все руководство "Сокола". Эту операцию мы готовили совместно с абвером. Но сегодня утром мне сообщили, что стадион оцеплен войсками. Все трибуны проверяют саперы. К стадиону трудно подойти и на пушечный выстрел. Чехи заблаговременно узнали про эту операцию.
- Печально, - сказал Гейдрих, постукивая своими музыкальными пальцами по полированной поверхности стола. - У чешской разведки есть агент, а может, даже и несколько агентов, на очень хорошем месте. Перед этим была утечка информации о дислокации наших войск. А теперь вот это. Свяжитесь с Мюллером и постарайтесь внимательно проследить весь процесс подготовки операции. Постарайтесь вычислить этого агента.
- Но утечка могла произойти и из рядов Генлейна, - робко возразил Шелленберг.
- Могла, - согласился Гейдрих, - но мы должны точно знать, где этот чешский источник. У меня есть большие подозрения, что этот источник находится где-то в руководстве вермахта. Информация слишком горячая и важная. Если еще можно допустить, что в данном случае агент находится в рядах ребят Генлейна, то с дислокацией наших войск это маловероятно. Мне не верится, что у чехов слишком большая сеть агентуры. Вряд ли. Скорее всего, это работает один, но очень информированный человек. Существование такого человека ставит под угрозу операцию "Грюн". По крайней мере, может слишком усложнить ее. Молите Всевышнего, что они просто сорвали нам операцию. А представьте себе, если бы они сумели получить доказательства нашей причастности к этому делу. Вы понимаете, какой козырь в этом случае получил бы Бенеш.
- Я все понимаю, группенфюрер
- Кстати, Вальтер, а почему вдруг вермахт оказался в курсе вашей операции со взрывом на стадионе? Они-то здесь при чем? - удивился Гейдрих.
- Вермахт ничего об этом не должен был знать, - удивился в свою очередь Шелленберг. - Единственное это то, что я обращался в абвер за консультацией по взрывным устройствам.
- Значит, уже не весь вермахт, а только абвер, - задумчиво проговорил Гейдрих.
- Это объясняет оперативность, с которой они получают информацию, - оживился Шелленберг, - Сотрудники абвера без труда могут ездить за границу.
- Это вовсе не обязательно, Вальтер, - покачал головой Гейдрих. - Если это хороший агент, то у него под рукой могут сидеть человек пять связников, которые в любой момент вполне легально могут выехать за границу. К тому же не забывайте про почту и телеграф. Но к абверу присмотритесь, я, конечно, еще и Мюллера попрошу подключиться к этому делу. И все же не будем строить из этого скоропалительных выводов: возможно, мы имеем дело с двумя обычными совпадениями. К тому же, не забывайте генлейновских парней, да и наше ведомство нельзя так просто скидывать со счетов.
- Но у нас все проходят строгую проверку, - возразил Шелленберг.
- А абвер, по-вашему, набирает себе бродяг с улицы? Они тоже не дураки: у них такая же строгая проверка. Отучайтесь делать скоропалительные выводы.
Польша, 25 июня 1938 года
Вот уже пятый день Моисей Гриншпан жил в Польше. Неделю назад он еще жил в Берлине, содержал небольшую зеленную лавку и ни на что не жаловался. Но вот рано утром в его квартире появились здоровенные парни и коричневых рубашках и вручили ему извещение, что они с женой должны в двадцать четыре часа, оставив все свое имущество на произвол судьбы и взяв с собой только минимум, достаточный на то, чтобы прожить один день, покинуть Германию и выехать в Польшу. Парни вернулись через три часа, они объявили, что поезд отходит через час, и буквально пинками вышвырнули их из дома, в котором Гриншпаны прожили около пятнадцати лет. Всю дорогу один из парней пытался поддать Берту ногой под зад, а когда Моисей хотел было возмутиться, то получил от второго такой удар, что еле устоял на ногах.
Их привели на товарную станцию, где стоял состав с вагонами для скота. Когда Моисей попытался заикнуться, что эти вагоны для людей не предназначены, один из парней заржал и сказал: "Твою телку и на живодерню уже не возьмут, а тебя, старого козла, надо бы вообще сзади к вагону привязать - и так добежишь. Так что считай, что вам достались билеты в поезд-люкс". И снова заржал как ненормальный.
Вместе с тысячами таких же несчастных он с женой в товарном вагоне добрался до Польши. Там, на границе, творилось что-то страшное: никто не знал ни что делать, ни куда идти. Первую свою ночь в Польше они провели под открытым небом, прямо в поле недалеко от железнодорожной станции, где их буквально выпихнули из вагона. На следующий день на станции появились люди из какой-то еврейской организации и попытались хоть как-то пристроить беженцев. Тех, кто был помоложе и попроворней и оказался в первых рядах, отправили в города, а вот его с женой определили в деревню, на хутор, где жила и без них довольно многочисленная еврейская семья. Таким образом, вот уже второй день Моисей работает фактически сезонным рабочим на поле. Он с детства не жаловался на здоровье, но и физическим трудом никогда не занимался, а поэтому его новое занятие было для него, в его возрасте, а ему было уже за пятьдесят, сущей каторгой. Не лучше было и его жене.
Сегодня Моисей после работы едва добрел до хутора, поужинал вместе с хозяевами кашей с молоком и хлебом и, чтобы не путаться под ногами у хозяев, вышел на улочку, сел на камешек у дороги и предался своим невеселым думам. От них его оторвал звук приближающейся машины. Он поднял голову и увидел, что по дороге из ближайшего города к хутору приближается небольшая легковая машина. За последние годы жизни в Германии у Моисея появился страх перед подъезжающими машинами: в Германии на таких машинах очень часто за людьми приезжало гестапо. Но на этот раз машина была какой-то незнакомой марки, явно не немецкая.
Когда машина поравнялась с Моисеем, она остановилась и оттуда высунулся рыжеватый молодой человек с веснушчатым лицом.
- Я ищу семью Гриншпан, - крикнул парень на ломаном даже для Моисея польском языке.
- Я - Моисей Гриншпан, - ответил старик на таком же ломаном польском и с интересом уставился на водителя машины.
У него в голове мелькнула мысль, что, может быть, эти активисты из сионистской организации уже подыскали ему местечко получше?
Парень вылез из машины. Он был одет в довольно хороший костюм, узел галстука был ослаблен, пиджак не застегнут. Парень размашистым шагом подошел к старику и протянул руку.
- Пауль Фогель, - представился он на немецком.
Моисей с удивлением пожал протянутую ему руку.
- Я - приятель вашего сына Герши, - начал парень, - Мы с ним постоянно видимся в Париже. Когда он узнал, что я буду в Германии, то попросил меня заехать к вам и передать кое-какие подарки, - при этих словах парень полез в машину и достал оттуда пакет, - Я заехал к вам в Берлине, но мне сказали, что вы уехали в Польшу. Насилу вас здесь нашел. Если хотите, то можете черкнуть ему пару строк: завтра я опять уезжаю в Париж.
- Кто вы? - спросил Моисей, так и не понимая до конца то, что ему говорили.
- Я же сказал, Пауль Фогель, - широко заулыбался парень, - Я друг вашего сына. У вас ведь есть сын в Париже, Гершель? - Услышав имя сына, Моисей кивнул головой, а парень продолжал: - Ну так вот, я сам - американец, занимаюсь тут в Европе коммерцией. Так все время и болтаюсь туда-сюда. У нас кое-какие совместные дела с Гершелем. Вот он и попросил вас навестить. А тут такая свистопляска. Насилу, говорю, вас нашел.
- Говорите, что американец, а говорите как баварец, - с сомнением сказал Моисей.
- Ну, нагнали на вас страху эти наци, - снова рассмеялся парень, - Так я и есть вообще-то баварец. У меня еще дед уехал в Америку. Но дома мы всегда говорили по-немецки. Отец-то на работе весь день, я все с бабкой да с дедом дома сидел, а они только по-немецки. А вы хотите по-английски поговорить?
- Нет, нет, - быстро замотал головой Моисей, у которого особых лингвистических способностей никогда не наблюдалось.
- Ну так будете писать сыну письмо? - спросил парень, - А то, вы уж извините, у меня времени в обрез. Надо еще проверить, как погрузили товар, а с утра в дорогу, в Париж.
- Я с женой… Она может тоже… - скороговоркой заговорил Моисей, - Вот только пригласить мне вас некуда… Сами здесь так…
- Да я все понимаю, - сказал парень, махнув рукой. - Мне все рассказали, - он достал из заднего кармана плоскую бутылку с шотландским виски, открутил крышку и спросил Моисея: - Хотите?
Тот быстро замотал головой.
- Ну, как хотите, - произнес парень и сделал большой глоток из бутылки, - Идите, пишите, а я здесь у машины подожду.
Моисей вернулся через полчаса в сопровождении жены, у которой глаза были красными от слез. В руках у Моисея был толстый конверт.
- Вот, - протянул он конверт парню, - к сожалению, послать ничего не можем. Мы ведь чуть ли ни в чем мать родила оттуда уехали - все осталось там.
- Да знаю я, - махнул рукой парень, он достал из кармана бумажник, вынул оттуда стодолларовую купюру, протянул ее Моисею и сказал: - Возьмите хоть это пока. Мы там с Герши сочтемся. А больше, извините, дать не могу.
- Спасибо, огромное спасибо, - затараторил Моисей. - Вы нам так поможете. Мы ведь здесь, как бедные родственники. Ничего с собой нет.
- Да не беспокойтесь вы, - успокоил их парень, - Я Герши все расскажу, в следующий раз сюда приеду, где-нибудь месяца через полтора, опять к вам заеду, наверное, завезу что-нибудь от Герши. Ну, до свиданья, а то меня уже время поджимает.
Парень напоследок еще раз приложился к фляге, и машина уехала. А Берта и Моисей еще долго стояли у края дороги и смотрели ей вслед.
Прага, 25 июня 1938 года
Этот день в Праге выдался солнечным и жарким. Настоящий июньский день. И вот в такой-то день поручику Альфреду Бартошу пришлось проторчать почти пять часов на самом солнцепеке.
Его взвод подняли по тревоге, усадили в машины и отвезли к центральному стадиону. Там им дали приказ встать в оцепление и не пропускать никого ни в сторону стадиона, ни со стадиона. Альфред попытался было возразить, что это дело полиции, но штабс-капитан строго посмотрел на него и сухо сказал:
- Там, на стадионе, саперы. Немцы заминировали стадион.
Сегодня на стадионе должно было пройти открытие X съезда "Сокола". Немцы, очевидно, хотели поднять на воздух все руководство этой популярной чешской спортивной организации, которая, впрочем, не игнорировала и политические вопросы.
Стоя на солнцепеке в намокшей от пота на плечах и спине форме, поручик с раздражением клял немцев: "Что им неймется? Что им еще надо?.."
Он краем уха слышал все эти разговоры об автономии, но не придавал им никакого значения. Всю свою недолгую жизнь он провел в тех районах, где немцев было немного, они не отличались от обычных жителей, а поэтому порой было очень трудно разобрать, кто немец, кто чех, а кто словак. В пограничье он никогда не бывал, и все эти разговоры о судетских немцах были ему просто непонятны.
- Эх, Фреда, - прервал его мысли стоящий рядом с ним сержант, - сейчас бы нам в погребок, в такой глубокий, тихий, прохладный. Где пахнет плесенью и сыростью, а там кружечку холодненького. пенненького, темненького пивка, одну, потом другую, потом третью. А после этого оглядеться и посмотреть, а нет ли там случайно еще и хорошеньких девушек. А, Фреда?
- Романтик ты, Ян, - буркнул Бартош, - нам бы к ужину в казарме оказаться, и то, считай, за праздник можно будет принять.
- Да, с тобой не помечтаешь, - грустно протянул сержант.
Минут через пятнадцать после этого диалога к стадиону подкатила легковая машина. Оттуда вышел невысокий полноватый мужчина и попытался прорваться через оцепление к стадиону, но его не пустили. Бартош подумал о том, что надо бы подойти и выяснить; что ему надо, но двигаться по такой жаре было очень лень. К счастью, на горизонте показался их штабс-капитан. "Вот пусть он и разбирается", - мрачно подумал Бартош и стал изучать носки своих ботинок.
Но штабс-капитан разбирался не долго: мужчина показал ему какой-то документ, после чего штабс-капитан отдал честь и махнул солдатам, чтобы те пропустили мужчину.
Мужчина вышел со стадиона примерно через полчаса. Вышел он совсем с другой стороны в сопровождении людей, которые так же, как он, были в штатском. Вся группа что-то раздраженно обсуждала. Когда они проходили мимо Бартоша, тот уловил обрывок фразы, которую говорил полноватый:
- …не рвануло, и слава Богу! А вот не выставили бы оцепления, не вызвали бы саперов, и рванули бы трибуны, вот тогда бы все по-другому заговорили…
Из обрывка этого разговора Бартош понял, что никакой бомбы, очевидно, нет, и вполне возможно, что к ужину в казарму они все-таки успеют.
Пригород Берлина, 29 июня 1938 года
Гейдрих приехал, когда Гиммлер и Геббельс сидели уже за столом. Он поздоровался и извинился за то, что его задержали дела.
Во время обеда о делах не говорили: обсудили некоторые слухи, поделились свежими анекдотами. Когда же официант принес десерт и коньяк, перешли к делу.
- Ну, так что вы решили с моим предложением? - спросил Гейдрих.
- Ты знаешь, Рейнгард, чем больше я о нем думаю, тем больше оно мне нравится, - сказал Гиммлер.
- Мне тоже, - согласился Геббельс, - но я все же настаиваю, что надо поставить Гитлера об этом в известность. Представьте себе, как мы будем выглядеть, если на каком-то этапе наше предприятие станет известно фюреру. Вы думаете, он поверит, что мы не хотели ничего дурного?
- Я продолжаю настаивать на том, что если мы сообщим об этом фюреру, то операция потеряет смысл, - возразил Гейдрих. - То, что она будет открыта в процессе подготовки, маловероятно: мы постараемся соблюдать полную секретность. С другой стороны, даже если что-то и станет известным, то все это в первую очередь попадет к нам в руки, а мы сразу же сумеем принять меры. Если же мы будем предварительно разговаривать об этом с фюрером, то круг лиц, посвященных в наши планы, резко возрастет, и секретность снизится в геометрической прогрессии.
- Вы слишком самоуверенны! - воскликнул Геббельс. - Вы забываете, что на наши приготовления может наткнуться абвер, и тогда нам точно не сносить головы. Как говорится, неожиданное приходит очень часто.
Гейдрих покачал головой:
- Абвер занимается совсем другими задачами: внутри страны у него практически нет никакой агентуры, разве что в вермахте. Это не реально. К тому же конечную цель операции знаем только мы втроем. Больше никто из участников настоящей цели и ее организаторов знать не будет.
- Я согласен с Рейнгардом в том, - вмешался Гиммлер, - что посвящать фюрера в эту затею не следует. Если мы посвятим в это дело фюрера, то в определенный момент он же и повернет его против нас. Чего вы боитесь: мы никого из исполнителей далеко от себя не отпустим.
- И все равно - риск слишком велик, - продолжал возражать Геббельс, - Один неверный шаг, и мы все втроем окажемся на одной виселице.
- Тогда - забудем про этот разговор, - отрезал Гейдрих.
- Но, может, все-таки мне поговорить на эту тему с фюрером? - продолжал настаивать министр пропаганды, - Я сумею ему все объяснить.
- Не надо, - покачал головой Гиммлер, - Забудем про это. Рейнгард, а как у вас движутся дела в отношении погрома?
- Мои люди начали операцию по подготовке исполнителя акции. Но вы же сами понимаете - это требует времени. Акцию проведем, скорее всего, в Париже. Я долго думал и пришел к выводу, что для нашей цели больше всего подходит фон Рат. Лучше он таким образом сослужит нам хоть какую-то службу, чем кончит за решеткой. А за решетку он рвется всеми силами: у меня папка с его высказываниями пухнет день ото дня.
- Неужели же он зашел так далеко? - изумился Геббельс.
- Наша задача в том и состоит, чтобы не дать человеку зайти слишком уж далеко, - улыбнулся Гиммлер. - Любое преступление легче задавить в самом начале, чем устранять его последствия.
Геббельс только удивленно покачал головой.
- У меня уже готовы проекты инструкций по проведению погрома, - продолжил тему Гиммлер, - Я посоветовался кое с кем из руководителей местных организаций, они говорят, что их люди вполне могут осуществить такую акцию. Никаких эксцессов не будет - все будет под контролем.
- Все это надо сделать в стихийном порыве возмущения, но с немецкой аккуратностью и точностью, - оживился Геббельс.
- Вот для этого там и будут наши люди, - кивнул головой Гиммлер.
Когда они уже разъезжались после дружеского ужина, Гейдрих сел в машину Гиммлера, сославшись на то, что по дороге им надо будет обсудить кое-какие дела. Уже устраиваясь рядом с Гиммлером в машине он сказал:
- Я полагаю, задуманную попытку покушения надо будет осуществить, не привлекая к этому Геббельса. Мы слишком много выиграем от этой операции.
- Вы с ума сошли, - возмутился Гиммлер, - он же первый нас с потрохами и выдаст!
- Не думаю, - возразил Гейдрих. - Вы же видели, какой он трус. Мы его предупредим, что если он заикнется где-нибудь хоть словом о том, что ему известно, то пойдет с нами в одной упряжке. И предъявим ему для этого доказательства. Он с перепугу даже не догадается их как следует проверить. А вот мы от этой акции выиграем много: заговор раскроем мы, и наши акции взлетят к потолку.
- Может, вы и правы, - задумчиво сказал Гиммлер, - Я верю вашей интуиции и способностям, Рейнгард.
И Гейдрих понял, что ему дан зеленый свет.
Прага, 4 июля 1938 года
В кабинет президента Бенеша вошел взволнованный секретарь с газетой в руке. Бенеш удивленно поднял глаза, обычно его секретарь был сдержан и спокоен.
- Что случилось, Ян?
- Мы получили сегодняшнюю "Таймс", посмотрите, что они пишут!
С этими словами секретарь положил перед Бенешем свежую газету.