- Кому что. У нас малый есть один в заводоуправлении. Такой чудак! Очень за футбол болеет. Раз пришел я к нему бумажку подписать. Весной было. Он сидит, таблицу чертит. "Ну, - говорит, - товарищ Матвеев, жизнь начинается. Будем скоро с тобой футбольные таблицы заполнять". "А я, - говорю, - не буду". - "Неужели не интересуешься?" "Нет", - говорю. Удивился. Подумал, подумал, потом спрашивает: "Слушай, а, например, лотерейные билетики ты покупаешь?" - "Нет, не покупаю". Он опять подумал, а потом и говорит: "Слушай, Матвеев, а есть у тебя хоть какие-нибудь страсти?" Такой чудак!
- Для чего ты это мне рассказал?
- Так, к слову. Спи давай.
- Интересно, что видит сейчас во сне Пашка Сокол?
- Ничего. Он, наверное, никогда снов не видит.
- А Калныньш?
Васька надолго замолчал. И когда Андрей решил уже, что он уснул, ответил негромко и улыбчиво:
- Старик видит себя молодым. Ты этого еще не понимаешь.
Ни в том ни в другом случае Матвеев не угадал. Павел Соколов метался головой по смятой подушке и мчал вдоль кромки трека, а вслед, в каких-нибудь сантиметрах позади, бесшумно летела за ним и бесшумно смеялась маленьким треугольным ртом физиономия Быбана со шлемом, надвинутым на круглые и неподвижные фарфоровые глаза. Так уж спится в полнолуние - беспокойно и тяжко.
А Калныньш вовсе не спал. Клавдия уложила его силком и сама села качать кроватку Дзинтарса, и на стене шевелился ее рогатый от бигуди силуэт, а Дзинтарс надрывался и всхлипывал - вчера ему впервые привили оспу. Калныньш знал, что заснуть необходимо. Он закрыл глаза и попытался увидеть море, большое и сверкающее, и янтарную прибрежную косу, и точки сейнеров на той дальней грани, где темная синева переходит в светло-белесую. Сейнеры ушли, а Калныньш так и не уснул до рассвета, когда наконец успокоился его сын.
Васька проснулся в восемь и тут же растолкал Андрея, и они десять минут, пыхтя, приседали, бегали по коридору, наклонялись, махали руками, а потом Васька поднял Андрея под мышки, втолкнул под холодный душ, запер ванную снаружи и стал жарить глазунью из шести яиц, которые вчера предусмотрительно захватил из дому.
В девять позвонила Ксеня. Васька вырвал у Андрея телефонную трубку и, отпихивая его локтем, быстро сказал, что все у нас в порядке, настроение бодрое, а увидеться с нами можно не раньше пяти часов, возле трека, понятно?
Она засмеялась и ответила, что ей все понятно, есть - возле трека, будет исполнено, товарищ командир. Васька повесил трубку и гневно спросил Андрея, почему это тот не дает ему полюбезничать с девушкой. "Что это за штучки такие? Вот отобью, будешь знать! У меня по этой линии полный ажур", - добавил он без особой уверенности.
Полный Васькин ажур заключался в том, что он время от времени влюблялся в какую-нибудь красотку из сборной страны и начинал помогать механикам готовить к соревнованиям ее велосипед. Делал он это серьезно, даже мрачно, ни взгляда не роняя на владелицу, так что она волей-неволей никак не могла проявить ответных чувств. Больше того, когда одной его пассии подруги разъяснили, что Васька весь прошлый год за ней бегал, она искренне изумилась.
Ровно в пять Ксеня ждала Андрея у ворот стадиона Юных пионеров. Он появился не снаружи, как она предполагала, а изнутри - бежал по дорожке в красном с белым верхом тренировочном костюме и в белой шапочке козырьком назад. "Пойдем скорей, а то разминка начинается". Они спустились в люк, где пахло сыростью, а за открытыми дверями боксов поблескивали рули и колеса, прошли по коридору и стали подниматься вверх, ко входу на трек.
- Молодой человек, а девушка куда, - въедливо поинтересовался пожилой контролер, преграждая им дорогу.
- Это со мной. Пойдем, Ксеня.
- Чего, чего "со мной"? Не положено посторонним.
- Да кто посторонний? Со мной, говорю.
- Подумаешь! - с удовольствием сказал контролер. - Вас тут вона - целый батальон. Не имею таких прав всех пропускать.
Пришлось вернуться вниз.
- Андрюша, я лучше на трибуну сяду, я возьму билет.
Уши его побелели.
- Погоди здесь. Сейчас пропуск принесу. Врезал бы я этому деду.
- Кому это ты собираешься врезать? - спросил, проходя мимо, Соколов, голова закинута, на круглой шее - складочка, зубы сверкают, сверкает всем солнечным спектром велосипед итальянской марки, а на шапке, над козырьком, латинскими буквами написано: "Чемпион". - Что, не, можешь девушку провести? А ну, посмотрим, может, у меня получится. Шагай вперед, мы сейчас. - И он крепко взял Ксеню повыше локтя.
- Паш, ну нельзя ведь, - просительно сказал ему контролер, уже не заслоняя дороги.
- Тихо, старик, тихо. - Соколов шепнул ему что-то на ухо.
- Но ведь…
- Тихо, тихо. Все в порядке.
И они вышли на трек, в самый его центр, в сочную росистую траву.
- Что вы сказали этому дядьке?
- Какая разница? - Соколов победно засмеялся. - Сказал, что вы моя двоюродная тетя.
- И он поверил?
- Я же говорю - какая разница? Вам важно, что вы здесь. А ему важно, что моя. Понимаете - моя?
На самом деле только это и шепнул контролеру Соколов, наклонив близко к его лицу свой лихо подмигивающий глаз. "Понял, будет моя". И старик собрал морщины, любовно обозвав Соколова прохиндеем.
- Если у вас имеется сестричка, похожая на вас, приводите завтра. Здесь любят моих родственников, - добавил Соколов, ставя ногу в туклипс и мягко садясь в седло.
Но ему было вовсе не так весело и легко, как старался он показать всем, и себе главным образом. Три желтенькие папки с выездными документами были полностью оформлены, и начальник международного отдела ждал только телефонного звонка, чтобы переслать одну из этих папок в МИД, откуда курьер повезет бумаги в посольство для получения визы на въезд во Францию. Может быть, уже завтра начальник равнодушно отберет одну из трех папок, а остальные две сунет в шкаф, где желтеют сотни таких же. Ему безразлично, дело Калныньша посылать, Ольшевского или Соколова.
…И вот они снова выходят в полуфинал Кубка страны - все трое. И еще Костя Гогелия, спринтер из Грузии, не очень сильный, хотя и злой. Главный судья, слоноподобный старец с огромной орденской колодкой на парадном зеленом пиджаке протягивает им белую кепку со свернутыми билетиками.
- Тяните, братцы, живее, - говорит он, отдуваясь, - а то мне лысину напечет. Первый с третьим, второй с четвертым, запомнили?
"Если я везучий, вытяну Костю", - думает Андрей.
Его номер - второй.
- Четыре! - восклицает Калныньш, высоко поднимая свою бумажку. - Опять мы с тобой, да? - весело удивляется он. - Но ты меня не будешь теперь обижать?
"Ладно, - подумал Андрей, - надо сосредоточиться". Что-то сегодня он не нравился себе. Он едва не проиграл в четвертьфинале двум круглоголовым мальчишкам из Симферополя, которые, судя по всему, думали только о выигрыше друг у друга, а ему заранее отдавали победу. А он уже после колокола на миг отвлекся, что-то нашло на него, туман какой-то, а потом увидел, как мчат они далеко впереди, извиваясь вы седлах, словно ужата. Едва догнал. "Нет, так нельзя, надо сосредоточиться". Он выбрал щербинку на верху виража, вцепился в нее глазами и стал медленно считать про себя: "Раз, два, три, четыре…"
Васька Матвеев, сидя на корточках, осторожно массировал его ноги.
- Что ты думаешь, - проговорил он, помусолив нижней губой ус, - еще Костя может Пашку уделать. Как пойдет…
Ксеня держалась в стороне. Видно, Васька строго наказал ей перед заездами не подходить к Андрею, и она только смотрела в его сторону неподвижными, расширенными глазами. Смотрела осторожно, чтобы он не заметил. "Хочу, чтобы победил, хочу, хочу, хочу, хочу", - твердила шепотом Ксеня, стуча в такт кулаком о кулак.
Полуфиналы проводились в два заезда. Первыми стартовали Соколов и Гогелия. Андрей лежал на скамье, подложив под голову Васькину куртку, и смотрел в небо - только в небо. Вокруг поля прокатился рокот трибун, звон колокола, снова рокот, громче, и Васька пробормотал: "Чисто". Соколов первый заезд выиграл.
Теперь была их с Калныньшем очередь. Опустив глаза, глядя на носки своих туфель, Андрей осторожно пронес к бетонному полотну всю накопленную за эти минуты сосредоточенность. Он взглянул на Калныньша, только сев в седло. Встретился с ним глазами, и Калныньш чуть-чуть улыбнулся ему из-под низко надвинутого шлема: серебряный брелок лежал прямо над переносицей. "Иди первым колесом", - раздельно сказал над ухом Васька и, подчиняясь выстрелу, легонько толкнул машину.
"Первым колесом" - это значит впереди. Заезд для Андрея пронесся молниеносно. Он ни разу не видел Калныньша. Только однажды, на предпоследнем вираже, перед самым выходом на прямую, некое движение, а скорее, даже просто теплая волна воздуха почудилась ему у правой лопатки, и он решительно взял вправо, а потом - на бровку и пошел по ней, пошел, клонясь все ниже, потому что все плотнее жал на него ветер и, значит, все быстрее шел он. Еще, еще, еще! Он не видел и не знал, что Калныньш давно не выдержал этой скорости, давно покорно выпрямился и медленно едет сзади, чуть шевеля опущенными, затекшими кистями рук.
Казалось, Калныньш выключился из борьбы в самой ее середине потому, что допустил тактический промах, который поздно было исправить, и решил не тратить дальше сил, приберегая их к повторному заезду. Но это было не так. На самом деле он проиграл раньше, гораздо раньше, еще тогда, когда приехал на трек в автобусе вместе с ребятами, каждый из которых на его памяти был совсем желторотым птенцом, таким же, как Кот. Он привычно, в тысячный, наверное, раз выгрузил из машины свой велосипед, опустил его на асфальт и почувствовал крохотный пружинный скачок. Он провел велосипед через люк, поднял его на плечо, вышел, оглянулся, увидел стойки для машин, вокруг которых топорщились колеса, коричневые валики станков, бодрую разноцветную карусель разминки и почувствовал вдруг, что знает здесь все и всех, и мысль каждого, и желание, и особенно мысли и желания молодых мальчишек и девчонок. А почувствовав это, он ясно и отчетливо понял, что сегодня ему не выиграть. Ничего не дала ему привычная картина окружающего, ничего в нем не зажгла: ни злости, ни упорства, ни веселого "а вот я вам всем" - ничего. Он не испытает этого, опускаясь в седло, и не перехватит ему грудь вместе с усталой задышкой обжигающее торжество на финише. Калныньш понял, понял абсолютно трезво и взросло, что его рассудочный настрой на выигрыш (выиграешь - попадешь в сборную, попадешь - быстрее получишь квартиру) - этот настрой ничто по сравнению с обыкновенным мальчишеским задором. А задора в нем не было.
Правда, он знал и то, что не имеет права уступать без боя. Уступив слишком явно, он обидит соперника и разочарует зрителей. И думая уже совсем о другом, о том, что теперь придется во многом иначе строить свою жизнь, он тем не менее полумашинально четко выполнял за много лет заученные действия: вертел педали, совершал рывки и маневры, финишировал, отдыхал, разминался и начинал все снова. И поскольку тело его было хорошо тренированным телом, а условные рефлексы - быстрыми и безошибочными, своих более слабых конкурентов он победил и попал в полуфинал.
Андрей легко выиграл у него и второй заезд. После этого Калныньш снял старый белый шлем и, поморщившись, с трудом разорвал шпагатик, на котором висел возле лба потускневший серебряный брелок. Брелок изображал щит со старинным гербом Риги: двумя львами, сжимающими в лапах ключ от города. Калныньш подбросил брелок на ладони, хотел было отдать кому-нибудь из ребят - хоть тому же Ольшевскому или, например, Коту. Все-таки этот брелок много лет приносил хозяину удачу! Но он передумал и сунул игрушку в карман. Пусть остается Дзинтарсу. Айвар переоделся, пошел на трибуну и сел среди публики. Здесь отныне было его законное место.
18
День второй подходил к концу. Над треком зажглись фонари под жестяными колпаками, и в желтых сегментах закружилась мошкара. Фонари высветили бетонный овал, расчерченный двумя линиями: красной - посередине и черной - у самой бровки, свежеокрашенный голубой барьер и головы зрителей в первых рядах. Дальше простирался полумрак, в котором вспыхивали и гасли рубиновые точки сигарет, потом большие тела флагов, похожие на птиц, сидящих на кромке трибуны, и за самой трибуной, в ущелье между черными прямоугольниками домов с разноцветными точками окон, - чуть надкусанный желтый ломоть луны.
В этот вечер все и решалось. Здесь, прямо на треке, собрался президиум федерации, чтобы окончательно утвердить состав сборной. Федерация торопилась, потому что времени для оформления виз осталось очень мало. Члены президиума теснились в судейской ложе, мешая работать секретарям, стартерам и секундометристам, а председатель в который уже раз мягко жал на главного судью, уговаривал побыстрее провести финал спринтерской гонки. Но старик главный, надевая красную повязку, забывал об авторитетах. "Нет, нет и нет, - говорил он, протирая платком складки большого и рыхлого лица. - Регламент есть регламент. Ты уж извини, Иван Александрыч, но тут решаю я".
По регламенту шла стокруговая гонка - соревнование не классическое, но острое и увлекательное и одинаково любимое и спортсменами и публикой. Пестрый ком гонщиков стремительно кружил по серому эллипсу, трезвонил колокол, отбивая промежуточные финиши, судья-информатор выкрикивал в микрофон фамилии победителей "промежутков", а победители, не успев отдышаться, вновь падали на руль и включались в горячую эту суету.
- Дух захватывает, - шепнула Ксеня Андрею. - Ничего не понимаю, а все равно словно с ними мчусь, даже голова кружится. Тебе нравится?
Он раздраженно повел плечом, отталкивая ее руку.
- Черт, где же Васька?
Васька Матвеев пропал. Еще несколько часов назад, когда команда только садилась в автобус, он вдруг растерянно снял очки, шлепнул себя по лбу и обозвал полным кретином.
- Колеса забыл, - сказал он жалобно. - Сколько готовил, специально для финала!
- Обойдется, - утешил его Андрей.
- Ну да, обойдется! Ты знаешь, какие это колеса! Идеал! По формулам рассчитывал! Слушай, ты езжай, а я смотаюсь к себе в Химки и мигом назад. У вас финал поздно, я успею.
И он убежал и до сих пор не появлялся.
Плохо было без Васьки. Все вроде то же самое, а не то. Не в массаже дело и не в том, кто придержит тебя за седло. Просто вот сидит он рядом и рассказывает разную чепуховину, вычитанную из технических журналов: как сделать из байдарки вертолет или приспособить магнитофон к электросчетчику, чтобы он после каждой сотни ватт исполнял популярные песни. И ведь знаешь, понимаешь ведь всю тонкую Васькину игру - это он тебя успокаивает перед заездом, - и ни черта не делается спокойнее, а все равно хорошо. Куда же провалился этот идиотина?
- Андрюша, - помолчав, предложила Ксеня, - хочешь, я сделаю тебе массаж? Я была когда-то в санитарном кружке, нас учили…
- Не надо, - ответил он, сдерживая готовое прорваться раздражение. Разве она в чем виновата? И отправился работать на станке, разогревать мышцы.
Соколов на станке уже отработал и теперь катался по бровке, медленно проворачивая педали, не давая себе остыть. Он вчера легко выиграл у Кости Гогелия, настолько легко, что во втором заезде позволил Косте порезвиться, тем более что усатые и глазастые его земляки опрометью бежали вслед у самой бровки и свирепо кричали что-то по-грузински. Соколов позволил Гогелия уже на последнем прямике вырваться чуть вперед, потом обошел его, а после финиша обнял и помог сойти с седла. "Третье место у тебя в кармане", - сказал он Косте, а тот обхватил его за шею тонкой волосатой рукой и оцарапал усами щеку. Действительно, полчаса назад Костя выиграл у Калныньша, и компания других усачей понесла его на руках к люку, что-то ритмично и несвязно крича.
Настроение у Соколова было хорошее. Веселое настроение было. Сегодня утром он прикинул список того, что надо брать с собой во Францию, и сейчас ему казалось, что главное позади, остается формальность - два заезда, четыре круга.
…Ах, как быстро это все произошло, как обидно и незаметно! Чуть угадал Андрей за спиной справа короткий, похожий на всхлип вздох, обозначающий начало рывка, и прянул вправо, подумав: "Шалишь!", а тень была уже слева, снизу от руля, и он бросился влево, а потом тень заставила его опять рвать вправо руль, уже ничего не думая, подчиняясь только подсознательному чувству опасности, и в тот же миг слева, на уровне его ступни, вздыбив горячий вихрь, пролетело что-то большое и длинное, как торпеда.
Он понял, что произошло, он вонзил подбородок в грудь, и педали, кажется, готовы были сломаться, и слышно было, как стонет от скорости рама его машины.
Но вот прянула в глаза белая черта финиша, и, подняв голову, он увидел широкую спину и торжествующе раскинутые руки Соколова.
Они прокатились круг, чтобы отдышаться. Соколов, победитель, по традиции ехал чуть впереди. Ему хлопали, и что-то кричали, и протягивали навстречу ладони, а он щурился, играл ямочками щек и слегка колыхал возле скулы кистью, затянутой в черную перчатку без пальцев. В середине круга он повернул к Андрею крепко очерченный ремнем шлема подбородок и что-то сказал вполголоса, косясь на зрителей. И зрители поняли, что сказал он побежденному дружеские и теплые слова, и захлопали еще громче.
Вот что ты сказал, Пашка: "Мальчик. Мало каши ел". Так ты мне сказал, Пашка Сокол. Нежным и ласковым тонким голосом. Как бы даже сожалея. Даже советуя есть побольше каши. Кушай, деточка, тю-тю-тю.
Вот ты идешь-идешь к пьедесталу почета, где сейчас кого-то награждают в голубом луче прожектора под отрывистый, торопливый туш. Коротенькой походкой, коротенькой и твердой, и в темноте мне далеко видна твоя улыбка. Ты идешь поздравлять победителя, а через десяток минут придет его черед тебя поздравлять. Ты в этом уверен.
Уверен, да? А может, не очень? Не так уж ты уверен? Может, и про кашку сказал ты мне потому, что "не очень"? Сказал, чтобы я сжался от злости, чтобы губы свело судорогой? Вот небо, все в звездах. Желтые световые круги на сером бетоне трека. И нет ни неба, ни звезд, ни кругов, ни бетона. Только колючий угол приподнятой брови и скула с ямкой. Вот люди, их шаги и голоса. "Не заводись, Андрюша". - "Нет". - "Еще два заезда". - "Да". - "Андрей, тебе что-нибудь нужно?" - "Нет". - "Может быть, воды?" - "Нет".
Ремень шлема щекочет подбородок. К черту ремень. Оторвать ремень.
Так, ладно. Думаешь, добился? Зря думаешь. Вот оно, небо, и на нем звезды. Вот Большая Медведица. Это ковш, это ручка. Вот круги на сером бетоне. Красная линия и трещина наискосок. Черная линия, и на ней тусклый блик. "Чепуха, кто это заводится! Да, Ксеня, будь добра - воды. Попроси у ребят нарзана. Скажи, что для меня". А ремень мы застегнем. И затянем потуже.