Это, в свою очередь, означает, что христиане повсеместно могут заняться делом создания всемирной бюрократии и чувствовать, что тем самым служат своему Богу. Другой путь указал Павел пристрастием к письмам. Дальние связи всегда тщательно поддерживались верующими в римском и иранском мире – они считались кровеносными артериями церкви. И самые банальные, и самые трансцендентные вопросы активно обсуждались христианами на необъятных просторах соперничавших империй. Ни цезарь, ни шахиншах не могли предложить лучшей перспективы. Христиане это видели и определенно упивались тем фактом, что "для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество – чужая страна". Иными словами, пределов для христианской веры не было.
Но христианская церковь в течение нескольких веков оформилась в самую грозную неправительственную организацию из всех ранее существовавших не только потому, что изначально оперировала только глобальными масштабами. Локальные действия тоже имели место. Прошло чуть больше поколения после распятия Христа, а у христиан уже появилась необходимость в упорядоченной бухгалтерии. Бумажная работа в каждой отдельной церкви поручалась чиновнику, которого выбирала местная конгрегация "надсмотрщиком", или епископом. Правда, довольно скоро эти чиновники существенно расширили свои функции. Прошло триста лет, и епископ превратился в полновластного монарха той конгрегации, которая его выбрала. Он представлял местных христиан в общении с другими церквями, помогал решать проблемы и защищал их во время кризиса, разъяснял положения веры, говорил, какие тексты следует читать, и отвечал за них перед Богом. А значит, "на епископа должно смотреть, как на самого Господа".
Епископ, таким образом, обладал авторитетом, который оценил бы даже римский или персидский аристократ. Хотя епископы, как правило, избегали шелков и драгоценностей, столь любимых высшими классами, но грубая шерсть их одежд не могла скрыть того, что они тоже, как любой великий магнат, занимались патронажем. "Если хочешь быть совершенным, пойди продай имение твое и раздай нищим" – это предписание Христа, хотя ему не всегда следовали буквально, тем не менее установило среди христиан традицию благотворительности, которая смогла обеспечить епископов, людей, управлявших ее плодами, огромными резервами щедрости. В городах – одном за другим – церковь теперь составляла не просто государство в государстве, а нечто более исключительное – богатое государство. В мире, где было очень мало безопасных мест для нищих, вдов и больных, это помогло наделить местного епископа блистательной аурой святости, а святость для христиан означала силу. Из этого, в свою очередь, вытекало многое. Имея силу, епископ имел возможность дисциплинировать свою паству, а имея дисциплину, церковь могла поддерживать свой образ как универсальной и всеобщей – "католической". Прошло всего три столетия после распятия Христа, и ничто не могло являться более надежным свидетельством величия его торжества над смертью, и силы Святого Духа, чем христиане, сплотившиеся воедино.
Безусловно, в бесконечном калейдоскопе идолопоклоннических культов не было ничего, даже отдаленно сравнимого с чувством общности, которое автоматически приобретали христиане, – и пропагандисты не устают нам об этом напоминать. Но это вовсе не значит, что христиане могли похвастаться совершенным единством. До этого все же было далеко. Мир оставался царством греха, и тело церкви, как и тело Христа на кресте, корчилось от мук, причиняемых злом. Не все, претендующие на звание христианина, желали признавать власть епископа. Сам Христос предостерегал: "Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные". Пища для размышлений: как отличить овцу от волка, надевшего овечью шкуру? Тертуллиан, христианский философ, живший в Карфагене, дал полезный совет: он предложил считать истиной истоки веры. Иными словами, ничто не могло считаться действительно христианским, если это нельзя было проследить сквозь поколения ко времени самого Христа и его первых учеников – апостолов. Если это правда для доктрин, настаивал Тертуллиан, то правда и для священнослужителей. Любой епископ, происходивший от одного из апостолов, является наследником христиан, получивших благословение из рук Сына Божьего. Разве может родословная быть лучше? Таким образом, сохраняется то, что церкви получили от апостолов, апостолы от Христа и Христос – от Бога.
Вероятно, эта логика считалась безупречной. Оставалось только одно но: другие христиане могли играть в ту же игру. Хотя организация самопровозглашенной Католической церкви была грозной и не имевшей равных, не только она одна оглядывалась назад к истокам веры, чтобы одобрить свои доктрины. На самом деле в каком-то смысле сами усилия верующих проложить прямой путь через дебри потенциальных возможностей веры – ортодоксии – помогали лишь открыть альтернативные пути. Существование сети епархий на огромных пространствах изведанного мира отражало понимание учений Христа, которые были оформлены прежде всего Павлом: в этом понимании церковь была всеобщим институтом, определенным скорее верой, чем законом, и насыщенной "силой духа Божия". Однако на все эти предположения могли найтись возражения. Почему, к примеру, церковь не должна была остаться тем, чем она была в самом начале своего существования – чистым сообществом избранных, пусть маленьким, но зато незапятнанным внешним миром? И как получилось, если Тора действительно совершенно бесполезна, как учил Павел, что сам Христос утверждал прямо противоположное: "Доколе не пройдет небо и земля, ни одна йота и ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все".
Но даже это не коснулось самого глубокого, самого непонятного и сбивающего с толку вопроса: каковы в точности взаимоотношения Святого Духа и Христа и Христа – сына Божьего – и его небесного Отца? Общепринятый ответ дал Тертуллиан, никогда не боявшийся трудностей. Он объяснил, что Бог есть Три: Отец, Сын и Святой Дух. Так же три аспекта божества – творец, искупитель и вдохновитель есть Один. Парадокс, конечно, но парадокс, который философ, не обученный тонкостям греческой философии, считал выражением самой сути божества. Бога, который есть Три в Одном и Один в Трех, можно назвать Троицей.
Но даже Тертуллиан, несмотря на свою дерзкую уверенность, не испытывал иллюзий и не считал, что дал исчерпывающий ответ. "Таинство осталось". Это еще мягко сказано, необходимо прояснить очень много скользких моментов. Например, если Бог действительно Один, значит ли это, что он не подчинен Отцу и во всех отношениях равен Ему? В ортодоксальных кругах все чаще присутствует тенденция ответить на вопрос "да". Но тот факт, что это подразумевает Сына, такого же вечного, как его родитель (явная алогичность, которая беспокоила еще Тертуллиана), гарантировал, что нашлось множество христиан, которые сочли неприемлемым согласиться. В церкви, которая почти не имела средств навязывания особого мнения, за исключением увещеваний и споров, они были вольны это сделать. В результате спектр христианских верований не только не сузился со временем, но и включил удивительное разнообразие оттенков. Тертуллиан и ему подобные могли с пеной у рта утверждать, что в сердце веры лежит непознаваемая тайна. Однако было немало христиан, которым трудно было остановиться на этом. Слишком многое было поставлено на карту. Заявление христианской веры – что Бог при помощи Иисуса как-то вторгся в человеческую плоть – поднимало больше вопросов, чем давало ответов, и не только о сути божественного, но и о том, кем был Иисус. Бог и человек – таким спустя три сотни лет после распятия был самый распространенный среди глав церкви ответ. Он, возможно, являлся самым распространенным и удобным, но не единственным. Одни христиане доказывали, что Иисус – божество, в котором нет ничего человеческого, другие утверждали, что его тело было смертной оболочкой для небесного Духа, который снизошел на него во время крещения и покинул до смерти на кресте. Были и те, кто считали Иисуса приемным Сыном Бога, плотью и кровью человеческой. Короче говоря, вариаций, пусть и не слишком распространенных, было много.
Именно эти разнообразные мнения (по-гречески ереси) отвлекали внимание тех, кто стремился утвердить единственную ортодоксальность (среди нехристиан слово "ересь" стало обозначать школу философской мысли). Разумеется, каждая христианская секта считала, что именно ее понимание Христа истинное, однако самопровозглашенная Католическая церковь благодаря большим размерам и охвату имела наибольший вес. Но и она больше всего теряла в случае неудачи. На протяжении веков она старательно решала большую задачу ликвидации доктринальных ловушек, коих было немало под ногами верующих. И ученые, и главы Католической церкви проявляли вполне объяснимое нетерпение к тем, кто осмеливался саботировать такой проект. Христиан, которые отвергали авторитет церкви, считали не попутчиками, а скорее заблудшими душами, потерявшимися на извилистых тропах. Или людьми жестоко ошибавшимися, сознательно пожелавшими уйти с единственной верной дороги – еретиками. Они вели себя "как если кто, взяв царское изображение, прекрасно сделанное умным художником из драгоценных камней, уничтожит представленный вид человека, переставит и приведет в другой вид эти камни и сделает из них образ пса или лисицы". Причем образ этот будет негодным. Такая горечь Ириния вовсе не удивляет. Старания поколений христианских ученых установить истину – что мог сказать и сделать Христос – были не менее скрупулезными, чем любого художника-мозаиста. Для этого использовалась только самым тщательным образом градуированная мерка – по-гречески канон. Историками применялись самые высокие стандарты. Ни одно Евангелие не называли "каноническим", если не было доказано, что оно основано на аутентичных свидетельствах очевидцев описанных событий. Только четыре Евангелия – два приписаны ученикам Иисуса, одно – ученику Симона Петра, главы апостолов, и одно – коллеге Павла. Однако прошло сто, двести и даже триста лет после распятия Иисуса, а его биографии продолжали меняться. Конечно, жизнеописания, созданные с таким большим сдвигом во времени, вряд ли могут претендовать на биографическую точность; но вовсе не она была главной целью тех, кто их составил. Для многих авторов мотивация оказывалась совсем простой – желание развлечь, рассказав сказочную историю и заполнив очевидные пробелы. В какие игры, к примеру, играл маленький Спаситель со своими друзьями? Многие Евангелия дают однозначный ответ. Любимым занятием Христа в детстве было делать птичек из глины и оживлять их своим дыханием. Возможно, это не такая поучительная история, как те, что есть в четырех канонических Евангелиях, но достаточно невинная. Но другие корректировки биографии Христа могли стать слишком важными и иметь более серьезные последствия. Некоторые из них даже наносили удар в сердце христианской веры.
Когда, например, христианин по имени Василид пожелал продемонстрировать, что Иисус не умер на кресте, он возместил полное отсутствие свидетельств этому в канонических книгах простейшей уловкой – написал свое собственное Евангелие. История распятия Иисуса в переработке Василида содержит весьма неожиданный поворот. Христос, когда нес свой крест по улицам Иерусалима, каким-то волшебным образом поменялся телами с Симоном Киренским, человеком, пришедшим, чтобы помочь ему. Так что распяли неудачливого Симона, а Христос, наблюдая с безопасного расстояния, "покатывался со смеху".
Но откуда Василид все это взял? Для него, как и для его оппонентов, не была тайной особая важность родословной. Евангелие – ничто, если нет авторитетного информанта. Поэтому, предлагая миру свой вариант рассказа о распятии Иисуса, Василид позаботился о том, чтобы приписать его самому безупречному источнику, какой сумел найти – самому Симону Петру. Однако критики Василида не приняли это заявление всерьез. Они сразу отметали любые идеи о том, что какие-либо подробности жизни Христа могли быть скрыты от массы его последователей и известны только избранным. Претензии Василида на привилегированные знания (gnosis), которые оставались тайной для менее просвещенных христиан, сочли за обычное хвастовство. В конечном счете, не уставали твердить они, Василид был всего лишь одним представителем назойливой толпы. Существовало немало "гностиков", каждый со своими претензиями, и у всех имелись собственные писания. У церкви четыре Евангелия, а у еретиков – много. А если так, как им можно доверять? Совершенно ясно, что все они сфабрикованы. И ни одно не может быть приписано апостолу. И смехотворное утверждение Василида, что его Евангелие основано на воспоминаниях, много лет передававшихся из уст в уста и ни разу не записанных, указывает на явную подделку. Совершенно очевидно, что церковные истины пришли к нам из глубокой древности, а многочисленные ереси имеют более позднее происхождение и являются недавними выдумками, сфабрикованными из правды.
Вот только любой раввин, рассуждая о притязаниях нееврейской церкви, мог бы сказать то же самое. В конце концов, Танах был намного старше любого Евангелия. Христианские мыслители, устанавливая параметры своей веры, всегда испытывали неловкость из-за этого. Чувство оказалось настолько сильным, что один из них, сын епископа по имени Маркион, сделал решительный шаг и отверг идею о том, что он вообще чем-то обязан иудеям. Чтобы не признавать существование пуповины, связывающей Евангелия с Ветхим Заветом, он ее попросту обрезал. Христос, утверждал он, не имел абсолютно ничего общего с иудейским Богом. Один проповедовал любовь и милосердие и занимал самое высокое место на небесах, а другой издавал бесконечные законы, наказывал всех, кто ему не подчинялся, и опустился на самые нижние небесные этажи. Одни христиане, убежденные учением Маркиона, решили создать совершенно новую церковь, другие – таковых было большинство – в ужасе шарахались от него. Хотя все они, размышляя над вопросом, кем или чем был Христос, неизменно приходили к необходимости разобраться, какова их связь с иудейским прошлым. Если Иисус на самом деле Мессия, тогда неспособность богоизбранного народа это признать является чудовищной помехой. Само собой разумеется, вина за такой скандал лежит не на Христе, а на иудеях. Тогда утверждение нееврейской церкви, что она реализует выполнение еврейских священных писаний, требует отвергнуть претензии синагог, и как можно решительнее. Потомки Авраама, которые соблюдали закон и не пришли к вере во Христа до самой смерти, не будут спасены.
Тора – куча навоза, ее исследователи – сборщики мусора, а бесчисленные законы давно выхолощены. Еще никогда не предпринималась столь масштабная попытка лишения наследства.
Раввины не удостоили язычников, лишивших их "родительских прав", прямым опровержением. Они предпочли занять пренебрежительную, высокомерную позицию. Пусть человек бежит, заявил один из них, от того, что его отталкивает. Тем не менее даже в своих самых могущественных крепостях – иешивах – они не могли чувствовать себя в полной безопасности. Начался прилив, и вода уже плескалась у их ног. Признаки надвигающейся опасности появились уже давно. Христиане не были новым явлением в Месопотамии. Если быть точным, они появились на ее границах одновременно с раввинами. Хотя Павел – во времена апостолов – путешествовал на запад, в города греческого мира и Рим, другие миссионеры довольно рано обратили свои взоры в сторону восходящего солнца. В конце концов, дороги плодородного полумесяца были так же открыты, как морские пути через Средиземноморье. И ко времени основания в Месопотамии иешив, в начале III в., там появился – всего в двух неделях пути в северном направлении от Суры и Пумбедиты – пугающе могущественный оплот христианской мудрости, ничем не уступающий школам раввинов.
Как и ее сосед Харран, Эдесса располагалась на линии геологического разлома между противоборствующими империями – Римской и Персидской. Но в отличие от Харрана, который явно процветал, имея репутацию центра идолопоклонничества, Эдесса была известна среди христиан как "Благословенный город". Говорили, что сам Христос написал послание одному из ее царей. Документ вроде бы имелся в городских архивах – очевидное доказательство для скептиков. Но это еще не все. Эдесса претендовала на обладание еще более сенсационным сувениром от Христа: Его единственным известным автопортретом, нарисованным и отправленным Им в ответ на письмо царя – его поклонника. Понятно, что христиане верили: город, обладающий столь бесспорными доказательствами божественного благоволения, никогда не падет. Его правители всегда дружили с церковью, и со временем город стал настоящей "оранжереей" христианских ученых. Написанные там гимны, молитвы и переводы сделали сирийский язык, на котором говорили жители Эдессы, лингва франка всего христианского Ближнего Востока.
Пока раввины сидели взаперти в своих школах, влияние Эдессы быстро распространилось за ее пределами. Раввины встретили этот вызов ледяным молчанием, но проблема от этого не исчезла. Христианин, вероятнее всего, не испытывал сожалений или угрызений совести относительно обращения в свою веру иудея – в отличие от последнего. И прозелитам стало ясно, какая из двух конкурирующих вер побеждает.