И потом: "Наша первая любовь - это наша мать. Всему мы учимся у нее. Любить или не любить. И если любить, то определенным образом. А дальше начинаем подходить с мамиными мерками к своему… избраннику во взрослой жизни. Нам легче учить, перевоспитывать, но не понять, принять, почувствовать гармонию и уникальность живого человека. Мы с радостью подменяем его искусственно созданным идеалом…"
- Идеалом? - опять перебивает Давид. - Я давно простился с идеалами. Но встретил тебя…
- Да разве я идеальна? О, Давид, твои слова - страшный симптом. - Я смеюсь.
В конце октября мы на неделю уезжаем в Испанию - так Давид решил отпраздновать мое тридцатипятилетие. С утра мы посещаем Прадо, любуемся творениями Веласкеса - придворными в парадных костюмах, потом на маленькой, взятой напрокат машине (Давид комично прижимает колени к подбородку) объезжаем загородные замки, обедаем в маленьких ресторанчиках и бродим по городу. Непоздним вечером возвращаемся в отель.
- Чего бы ты хотела еще сегодня?
- Вас. - Я со смехом толкаю его на кровать.
- Это нескромное желание, мадемуазель.
И вы отлично знаете, что я никакая не мадемуазель. - Я скидываю туфли и устраиваюсь рядом. Мне хочется болтать и смеяться. - Представьте себе, сегодня весь день, гуляя по городу рядом с вами, я просто умирала от желания.
- Ты шутишь? - почти серьезно спрашивает он.
- Не знаю… И да и нет. В каждой шутке ведь только доля шутки.
Он опять как-то странно смотрит на меня. Словно пытается что-то понять, вспомнить. Может быть, он помнит меня по прошлой жизни? А может, наоборот, хочет запомнить для будущей? На всякий случай, я подхожу к зеркалу и поправляю прическу. Пусть, по крайней мере, запомнит красивой…
После Мадрида мы собирались в Барселону, но позвонила Булыжная. Дела предприятия требовали срочного возвращения Давида в Москву. Я заметила, что он взволнован.
- У вас неприятности?
. - Возможно, - хладнокровный ответ. - Будем разбираться на месте.
На месте выяснилось, что никаких неприятностей. Ложная тревога. Но мне от этого не легче: поездка испорчена. Другой такой не будет - это почему-то остро ощущается.
- Может, Настя просто соскучилась по тебе? - лукаво спрашиваю я за утренним кофе.
- В каком смысле?
- В прямом! Захотела тебя увидеть.
- Не говори глупостей! - От удивления у него округляются глаза.
Неужели не догадывается? Медведь! Меня это забавляет, и я улыбаюсь. Торжествую победу над Булыжной.
Из дома выходить совершенно не хотелось на улице ледяной ветер срывал с деревьев последние листья, по серому небу мчались свинцовые тучи. Мир за окном казался окаменевшим, оледеневшим, хотя снега еще не было. Я завернулась в плед и взялась за телефон.
Для начала позвонила Ольге, сообщила о своем возвращении. В редакции за неделю ничего не изменилось, ни намека на какие-нибудь новшества. Это вам не бурное море бизнеса!
Настроившись, набрала мамин номер.
- Нагулялась? - сурово спросила та, заслышав мой голос- А я тут Илье два раза "скорую" вызывала!
Господи!.. Я так и знала… Давид, Испания… Это все слишком большое и незаслуженное счастье. За него надо заплатить. О. жизнь знает, как наказать побольнее. Бедный, бедный мой мальчик!
- Алло! Ты слышишь? - позвала мама. - У него ангина. Ему стало плохо прямо в школе. Георгий Николаевич ездил за ним. Ты слышишь меня?
- Я сейчас приеду.
- Не вздумай! Ты же можешь заразиться. Тебе нужно акклиматизироваться после Испании.
- Но за Илюшкой кто-то должен ухаживать…
- Я сделаю это не хуже тебя. Не волнуйся, я буду звонить, - добавила она почти ласково.
Все-таки временами мама бывает невозможной! Напугала, хоть пей успокоительные. Я поуютнее закуталась в плед и разломила шоколадку. После такой растраты нервной энергии можно себе позволить…
Изин телефон не отвечал, зато Анька схватила трубку мгновенно.
- Привет, Мариш. Наверно, существует телепатия. Я только что думала о тебе.
- По поводу? - спросила я, невольно подражая манере Давида.
- Такой ветер - стекла звенят. Я подумала, что ты сейчас наслаждаешься нежным испанским климатом и творениями сеньора Гауди.
- А вот и нет! - Я пересказала ей историю с Барселоной.
- Ну, это досадное недоразумение, - засмеялась Анька. - Происки неудачливых конкурентов. - А вообще, хорошо съездили?
- Очень хорошо! А ты как? А Макс?
- Есть подвижки. Слушай, приходите к нам в воскресенье обедать, поболтаем.
- И Макс будет? Отпустят его в воскресенье?
~- Я же говорю: есть подвижки.
- Тебе помочь приготовить обед?
- Я сама! Знаешь, с твоей подачи у меня стало неплохо получаться.
- Тогда до воскресенья.
Но к концу недели я уже напрочь забыла про Испанию. Навалилось все сразу: редакционные проблемы, Илюшкина болезнь, мамины капризы. Я чувствовала усталость и раздражение.
- Хочешь, не пойдем? - Давид словно прочитал мои мысли.
- Хочу, но неудобно. К тому же я собираюсь надеть новое платье.
В Мадриде я купила себе платье: короткое, темно-голубое, расшитое стразами.
- Коктейльное платье для сумерек, - объяснила продавщица.
- Оно идеально подходит для этого случая - сейчас сумерки наступают как раз после обеда.
- Ты хочешь идти в этом платье?
- А что? Оно не нравится тебе?
- Нравится. Но я хотел тебя попросить: оденься так, как в тот день, когда… я увидел тебя в первый раз.
- Зачем?
- Знаешь, я тогда смотрел на тебя и не верил, что… у нас может что-то получиться.
- А теперь собираешься насладиться победой?
- Ну, наверное…
Я расхохоталась:
- А ты сентиментальный! Ни за что не подумаешь.
- Сам удивляюсь, - ответил он смущенно. Почему бы не доставить Давиду маленькую радость? Конечно, здорово прийти к Аньке в платье из мадридского бутика. Удивить народы своими нарядами. Но его прихоть… такая милая, такая забавная… однако не так легко выполнимая. Черная юбка из искусственного бархата вот, болтается на вешалке, но тот свитер, темно-бордовый, из тонкой шлифованной шерсти, я упрятала на антресоли на Чистопрудном. Что же вместо него надеть? Только шелковую кирпичную блузку. Все остальное - в сине-зеленой гамме…
К счастью, Давид не замечает подмены.
Я собрала волосы, как в тот день, из украшений - только старинные серьги с маленькими рубинами, на лице - минимум макияжа и яркие коралловые губы. - Так? - Вопросительно и чуть насмешливо смотрю на него.
Он улыбается:
- Хочешь, завтра сходим куда-нибудь, и ты наденешь свое платье?
- Завтра я надену свое платье, мы останемся дома и проведем такой вечер, что через некоторое время ты попросишь повторить его. Жаль только, что платье сумеречное, а возвращаешься ты глубокой ночью.
Он обнял меня за плечи, привлек к себе:
- Давай все-таки никуда не поедем.
От счастья у меня падает сердце, я закрываю глаза и запрокидываю голову.
Зачем куда-то ехать, когда тут такое?!
Но мы садимся в машину, по дороге покупаем цветы, вино, фрукты и в назначенный час появляемся на пороге Анькиной квартиры.
Обед потряс качеством и разнообразием. Единственное неудобство - барная стойка: на ней можно было только расставить приборы для гостей, а все остальное пришлось разместить на сервировочном столике, так что Анька то и дело спрыгивала с высокой табуретки:
- Давид, попробуй осетрину.
- Марина, возьми еще тарталетку, я вижу, они тебе понравились.
Макс сидел с рассеянным выражением лица. Ничего не ел - лениво ковырялся в тарелке.
- Если ты закатываешь такие обеды, нужно купить нормальный обеденный стол, - сказала я, когда после горячего мужчины ушли в кабинет.
Анька вздохнула:
- Тут не так просто что-то менять: все продумано до сантиметра. Да и куда мне одной целый стол?!
- Ну почему же одной? Все еще будет. Сама говорила, есть подвижки.
- Ох, Маришка. - Анька как-то трагически скривила рот и неожиданно стала похожа на русскую эмигрантку, бежавшую от революции в Париж через Стамбул. - Я ведь ни во что хорошее уже не верю. Давно. Поэтому и установила у себя вот это… А Макс, - продолжала она возбужденно, - видишь, какой он расстроенный? Это из-за Лары.
- Кто это, Л ара?
- Господи, жена.
…Анька с какой-то садистской скрупулезностью анализировала все усложняющиеся отношения Макса с женой: новый виток начался после того, как мадам вернулась из Красноярска.
- Она заявила ему: все, живи как знаешь и в мою жизнь не вмешивайся!
- Так это ж хорошо!
- Так кажется тебе, наивной. А Макс, представь себе, ревнует ее, а когда я уезжала в Германию, ревновал меня. Мы необходимы ему обе.
- А Мартин как? Не звонил? - Я решила переключить разговор.
- Причем тут Мартин? - разозлилась Анька. - Здесь вся моя жизнь!
Я молчала. Тут не посоветуешь и не объяснишь. Любовь к Максу для Аньки как тяжелая, иссушающая душу болезнь. Пройдут годы. От болезни как-нибудь удастся отделаться. Только в душе останутся километры выжженного пространства, а на кухне - барная стойка.
- Как ты думаешь, - спросила Анька вполголоса, - у нее - любовник?
Теперь пришла моя очередь разозлиться.
- Да какое тебе-то дело? - почти заорала я на Аньку. - Макс, его жена, ее любовник, это не семья - а клубок змей. Брось ты их, пожалуйста, пусть разбираются сами!
Раздражение мешало спокойно сидеть на месте, я соскочила с табуретки и принялась собирать посуду.
- Успокойся, я помою.
- Как не надоело тебе самой-то! И на что ты гробишь жизнь? - Я открыла кран и загремела тарелками.
- Сегодня утром, - Анька подошла к раковине, чтобы не перекрикивать шум воды, - он приехал ко мне такой радостный. Ему очень нравится, как я теперь готовлю. И вас он любит. Вы - самые приятные наши друзья. Сначала все было просто замечательно: я крутилась у плиты, он сидел вот тут на диване и травил какие-то истории (обожает это занятие!). Потом я более или менее закончила и пошла в ванну, но забыла в спальне крем. Вернулась, слышу, он с дочкой разговаривает, выясняет, где мама. Потом, видно, звонил ей на мобильный. Глухо. Все, настроение испортилось… Ну что говорить, ты сама видела.
- Да пойми ты наконец: это настоящее рабство. Раньше ты зависела только от мадам, теперь будешь еще и от ее любовника! Захочет он быть с ней, у тебя один расклад, не захочет - другой. Ну, нравится тебе зависеть от какого-то чужого человека?! Вернее, двоих!
- Слушай, а может, это не любовник, а тактический маневр?
- Все, прекращай, не порть вечер ни себе, ни мне. - Я домыла последнюю тарелку, плюхнулась на диван и закурила.
Анька молча взяла полотенце и стала вытирать посуду.
- А ведь ты права, - задумчиво отозвалась она через некоторое время. - Старалась-старалась, готовила-готовила, а Лара взяла и испортила все.
- Вот! Ты же не хозяйка в собственной жизни: Лара что хочет, то и творит. Ну что, звонил Мартин?
- Один раз… - начала Анька, но тут на кухню вернулись мужчины.
- Беседуете на интеллектуальные темы? - с иронической улыбкой спросил Макс.
Он уже был в хорошем настроении. Наверное, нашел свою Лару.
Давид внимательно смотрел на меня. Я докурила сигарету, смяла ее в пепельнице. Он присел рядом на диван, продолжая так же смотреть.
- Представляешь, Давид, - прикалывался Макс, - я тут где-то слышал выраженьице "интеллектуальная женская проза". Сильно, а?
- А я даже держал в руках образчик, - неожиданно подыграл ему Дод.
- Ну и как?
- "Любящий человек способен увидеть в вас то, чего вы и сами-то в себе не видите…", и дальше такое же на триста страниц.
Макс довольно рассмеялся.
- Там не было такого! - воспротивилась я.
- Почему ночные страхи или детские комплексы - объект, достойный внимания господ мужчин? - серьезно спросила Анька. - А любовь, самое важное в жизни…
- Точно: основной инстинкт, - перебил Макс.
- Что толку с тобой спорить? - Анька посмотрела на Макса так, будто действительно только сейчас разглядела в нем что-то доселе невиданное. - Давайте пить чай, я наполеон испекла настоящий, с заварным кремом.
- Давайте! - Макс с готовностью забрался на высокую табуретку.
- Хочешь, я буду заботиться о тебе? - спросил Давид еле слышным шепотом, слегка наклонясь ко мне.
- Подумаю, - ответила я серьезно. Давид засмеялся.
Глава 21
На следующий день, несмотря на бурные мамины протесты, я перевезла Илюшку к себе.
Температуру удалось сбить, но он так страшно кашлял, так осунулся за эту неделю. Я уложила сына в детской, сварила клюквенный морс и уселась у кровати с "Бароном Мюнхаузеном".
- Мам, - попросил Илья вдруг, когда я дочитывала первую главу, - расскажи мне про папу.
- Он был высокий, красивый, любил вас… - Неожиданно для себя я заговорила о муже в прошедшем времени.
- Любил? А бабушка сказала: он нас бросил.
Ни за что, ни при каких обстоятельствах дети не должны чувствовать себя брошенными! Что бы ему ответить?.. Я лихорадочно соображала.
- Папа… просто уехал работать за границу, - пролепетала я наконец первое пришедшее в голову объяснение. - Предложили хорошие условия, жалко было отказываться.
- А ты? Почему ты не поехала с ним?
- Нельзя было оставить маму. После смерти отца, твоего дедушки, она так тосковала…
Голос Илюшки постепенно теплеет.
- А расскажи, какой он был вообще.
- Добрый, сильный. - Я не кривлю душой: муж вспоминался мне именно таким. -. В компьютерах хорошо разбирался…
- Так можно сказать о ком угодно. Например, о твоем Давиде.
Я проглатываю "о твоем" и отвечаю как ни в чем не бывало:
- Это была его работа. Он был очень способным, можно сказать, талантливым программистом. Но сам к этому таланту относился не слишком серьезно. Он всегда жалел, что из-за травмы не смог профессионально играть в футбол. Обожал этот спорт.
- Как Олег?
- Да, в этом Олег похож на него. А из еды он больше всего любил яичницу с сыром, и однажды…
Постепенно я увлекаюсь. Прошлое оживает, расцвечивается яркими красками. Илюшка будто улавливает мое настроение:
- И ты совсем не сердишься на него?
- Просто не за что!
- Значит, когда он вернется…
- Мы все будем очень рады, - перебиваю я, не давая ребенку сформулировать роковой для меня вопрос.
Но его не так-то просто сбить.
- А куда денется твой Давид? - искренне недоумевает Илюшка.
Я чувствую себя пойманной за руку и растерянно бормочу:
- Куда? Не денется никуда…
К счастью, в столовой звонит телефон. Мама требует полного отчета: как доехали, какие лекарства давала, чем кормила.
- Из лекарств только мед и питье, - объяснила я.
- Доведешь ребенка до бронхита или пневмонии, - выносит мама вердикт. - Дальше и до туберкулеза рукой подать.
- Мама! Он целую неделю антибиотики пил. Это же вредно!
Но у мамы есть своя точка зрения, и она не спеша со вкусом излагает ее.
Когда я вернулась в комнату, Илья дремал. За обедом мы обсуждали барона Мюнхаузена, потом вспомнили другого персонажа - Тома Сойера, но к теме папы не возвращались.
Болел Илья тяжело и долго. В школу выписали только в декабре, почти через месяц.
Утром в понедельник за ним приехал Георгий Николаевич. Я застегнула на сыне куртку, поправила шапку. Никогда-то Илюшка не отличался особой физической крепостью, а после ангины… одни косточки.
- Илья, я тебя провожу!
Он кивает, сдержанно, по-мужски. выражает благодарность. Как он повзрослел в этой школе!
По дороге я пристаю к сыну с наставлениями: холодную воду не пей, полощи на ночь горло, не забывай звонить. На прогулки - ни в коем случае… Машина остановилась у ворот школы, а я все говорю и говорю.
- Я пойду, мам.
- Пойдем вместе. Я поговорю с Еленой Павловной…
Сын поднимает на меня глаза, полные мольбы.
Внезапно я вижу ситуацию со стороны. Я незаметно уподобилась маме. Раньше все силы уходили на заработок. Зато теперь… бедные дети попали под двойной гнет: мамы и бабушки.
- Ладно, сынок, беги! - Я целую его бледную щечку. - Позвони, когда сможешь.
Спешить мне совершенно некуда, поэтому я отпускаю машину, перехожу Крымский мост и медленно бреду вдоль праздничных витрин Комсомольского проспекта. "С Новым годом", "С Рождеством", "Мерри Крисмас" - зазывают магазины. Зайди и купи подарки к празднику!
На следующий день Ольга встречает меня сияющими глазами:
- Представляешь, мы на Новый год летим в Эмираты!
А вечером Давид спрашивает будто бы между делом:
- Ты готова к рождественским тусовкам?
- В смысле?
- Туалеты, меха, бриллианты?..
- Вот разве что с бриллиантами напряженка…
Я знала эту его манеру делать подарки. Невзначай. Будто его подарок- не роскошная безделушка, а серьезная функциональная вещь. Вроде как это нужно для дела. Чуть ли не для общего.
- Да ладно тебе, Давид. У меня все есть…
Я вяло улыбаюсь. На самом деле со вчерашнего дня у меня нехорошо на душе…
Полгода назад он сказал, что поедет в Стокгольм на Рождество. Но это прозвучало, как "никогда". Никогда не поедет. До Рождества уйма времени. Бог знает, что может измениться. Но вот- мелькнуло время…
И зачем всегда перед Стокгольмом он делает мне дорогие подарки? В тот раз - ноутбук, сейчас - деньги. За кого он меня держит?! Захотелось пойти выяснить отношения.
Потом, правда, быстро расхотелось. Этим еще никто ничего не добился. А чего ты, собственно, хочешь добиться? Он едет в Стокгольм по делам. Да, но какие дела в праздник?! Мало ли… Потом, у него родители в Стокгольме. Надо ж! Какая трогательная сыновняя привязанность!
После подобных размышлений я делаюсь противна сама себе. Чего я хочу от него? Чтобы он наплевал на родителей? Ревную самым пошлым образом. Лучше уж подумать о чем-нибудь другом. Что толку ломиться в закрытую дверь?!
Я достала из шкафа вечерние туалеты: черный с серебряной накидкой костюм, сумеречное голубое платье, бледно-зеленое стокгольмское - подарок Давида. Он купил мне его в начале нашего знакомства. Знал меня мало, а как угадал! Вряд ли я куплю что-нибудь лучше. Да и зачем так много? Деньги можно потратить гораздо интереснее и с большей пользой. Например, на подарки близким: маме, мальчикам.
Идея быстро увлекает меня.
Маме - что-нибудь из одежды. Раньше, при отце, она очень любила одеваться. За модой не гналась, но покупала действительно красивые вещи. Потом страна вступила в полосу экономических реформ. Дальше несчастья трактором проехались по нашей семье. Мама вообще перестала тратить на себя деньги - донашивала смешные ангорские свитера, со старомодными, пышными рукавами и приподнятыми плечами. Надо ей подарить что-то крупное, значительное. Например, дубленку.