- Почему же? Она появилась, выполнила свой материнский, так сказать, долг и отправилась дальше.
- Она вернулась в Бостон?
- Не думаю. Медсестре она сказала, что несколько дней будет в Вашингтоне, оставила номер телефона, по которому, если что, ее можно разыскать. О подробностях, по правде сказать, я не расспрашивал.
Бритт указала на стол.
- Присаживайтесь. Не взыщите, что я буду кормить вас по-простецки, на кухне. Зато смотрите, какой у меня суп получился! Вы ешьте, я сейчас присоединюсь к вам, только поставлю на огонь бифштексы. Вот и вино к ужину. Наливайте.
За едой Бритт старалась не говорить ничего такого, что могло бы спровоцировать Элиота на опасный ответ. Но это было трудно: само его присутствие волнующе действовало на нее. Усталый Элиот расслабленно попивал вино. Бритт свой бокал отставила, выпив половину и решив, что этого достаточно. Ее пальцы дрожали, поэтому она опустила руки на колени, чтобы он не заметил предательской дрожи.
- Для женщины, не умеющей стряпать, вы приготовили все достаточно вкусно, - пошутил Элиот и уж серьезнее добавил: - Вы проявили такую заботливость, Бритт, я благодарен вам.
Когда они покончили с едой, она собрала тарелки и засунула их в моечную машину. Элиот еще сидел за столом.
- Может, нам пойти в гостиную и выпить по рюмке бренди? - спросил он, когда Бритт закончила возиться с посудой. Она, казалось, понимала его намерения, но не верила себе.
- Я посижу с вами, но пить больше не буду.
- Почему?
- Не вижу особых причин. Да и вообще не то настроение.
Они прошли в гостиную, и, пока Элиот наливал себе бренди, Бритт стояла у окна и вглядывалась в ночь. Потом Элиот пересек комнату и остановился возле нее. Он смотрел на нее так, что она ясно осознала: весь этот вечер - долгое ожидание, ужин с вином - все должно было привести к этому, хотела она того или нет.
Стоя рядом с ней у окна, Элиот тоже смотрел в ночь. Тишина, нарушаемая лишь гулом ветра, была, казалось, пропитана тревогой.
- Чего вы боитесь? - спросил он наконец.
- Вас, конечно. Разве не понятно?
Чувствуя настоятельную необходимость отойти от него подальше, она направилась к камину и остановилась напротив портрета Энни Мэтленд, будто надеясь на его защиту и покровительство. Элиот остался у окна. Удалившись от него, пусть и не на очень большое расстояние, она все же почувствовала некоторое облегчение.
- Я звонила Энтони, рассказала ему о состоянии Дженифер. Он был очень рад. Он просто обожает ее, вы ведь знаете. - Элиот ничего не ответил. - Вы, наверное, очень устали? - спросила она. - Я-то хоть выспалась, встала только во второй половине дня. Теперь вы, должно быть, заснете мертвым сном.
Элиот промолчал. Бритт заметила, что он поочередно посматривает то на нее, то на портрет на стене. Она тоже подняла глаза на картину.
- Вы ведь хорошо знали мать Энтони?
- В общем да. Но мы никогда не были близки. Эту женщину не особенно заботила моя мать, а я и вовсе маячил где-то на заднем плане. Я избегал ее как мог, а после смерти матери вообще больше не видел. Ну а через несколько лет она и сама умерла.
Он видел, что Бритт не отрываясь смотрит на портрет Энни Мэтленд.
- Это идеал, к которому вы стремитесь? Хотите быть похожей на мать Энтони?
- Элиот, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Я это я, вот и все.
- Так значит, вы это вы? - Бритт только нахмурилась. - Чего вы хотите? - продолжил он. - Кем вы пытаетесь быть?
- Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
- Спрашиваю, чего вы надеялись достигнуть, выходя замуж за Энтони.
Волна гнева захлестнула ее.
- Мне кажется, Элиот, вы слишком много выпили. Прошу вас, не пытайтесь меня рассердить.
- Я и не пытаюсь вас рассердить. - Он отошел от окна и сел в кресло рядом с ней. - Я пытаюсь понять вас, но не понимаю.
- Ну, я ведь тоже вас не понимаю.
- Мы зашли в тупик, не правда ли? - Подобие улыбки промелькнуло по его лицу. Он смотрел на нее весьма откровенно, и она вновь ощутила всю опасность ситуации.
- Я, пожалуй, пойду, - сказала Бритт. - Может, вам еще и не хочется спать, но мне определенно пора.
- Если вы решили идти спать, я вас не стану задерживать.
- В таком случае, спокойной ночи. - Она повернулась и направилась к дверям, ведущим в холл.
- Спокойной ночи, - услышала она за спиной.
Элиот проводил ее взглядом, испытывая удовольствие от возможности просто смотреть на нее. Сколько он еще сможет притворяться, что не хочет ее? Каждый раз, как он ее видел, ни о чем другом он просто не мог думать. Бритт знала об этом, наверняка знала. Ей это явно не доставляло радости, но она решила терпеть до тех пор, пока он не перейдет грань дозволенного. Да в том-то вся штука, что он хочет перейти эту грань, безумно хочет! Его желание было таким сильным, что он едва ли мог думать о чем-то еще.
Он большими глотками допил бренди, позволив спиртному опалить желудок. Вновь наполнив стакан, он опустошенно уставился на портрет Энни Мэтленд, размышляя об ее сыне. Энтони символизировал собою все то героическое и священное в жизни, что он, Элиот, отвергал ради чего-то непостоянного и менее возвышенного. После катастрофы с браком он сосредоточился на своей карьере. Наметил цели, стремился к ним, старался обрести смысл жизни. Но надолго его не хватило, ибо он сомневался во всем. Нередко ему приходилось слышать, что хороший брак и счастливая семейная жизнь являются для человека залогом его удачной карьеры и жизненного благополучия. Никогда раньше он не понимал этого так отчетливо, как теперь. Но чтобы стать счастливым, он должен забрать у Энтони то, что составляет его счастье.
Какая жалость, что он встретил Бритт уже замужней! Самое лучшее, что он может сделать, руководствуясь хотя бы соображениями благопристойности, исчезнуть из жизни этой удивительной женщины. Но сама мысль об этом непереносима. С самого начала, с той минуты, как он впервые увидел Бритт, он почувствовал, что у них общая судьба. И не было сил на свете, чтобы разубедить его в этом и заставить отказаться от счастья.
* * *
Моник сидела в кафетерии гостиницы "Уотермэн", в которой остановилась после посещения истонской больницы. Она убивала время, оставшееся до встречи с Робертом Фэрренсом, и сильно нервничала. В последний раз они виделись в Дели. Наведя кое-какие справки, она выяснила, что он по-прежнему служит в Индии, но сейчас находится в Вашингтоне, и решила позвонить ему. Роберт, святая душа, говорил с ней так, будто они и не расставались.
Старина Роберт существенно отличался от всех других ее любовников, хотя в свое время она не вполне оценила это. Она была так дьявольски несчастна с Элиотом, что Роберт был для нее просто отдушиной. Теперь она думала о нем иначе, ожидая от встречи с ним чего-то большего. Пара выпитых в баре скотчей не особенно успокоили ее нервы. И хотя она не была голодна, решила все же поужинать, больше для того, чтобы скорее прошло время до их встречи.
В последний раз она виделась с ним в один из печальнейших дней своей незадавшейся жизни. Он проник в клинику при посольстве, чтобы подбодрить ее. Он был взволнован, в его глазах стояли слезы, она сама чуть не заплакала.
- Для меня очень важно, чтобы ты поправилась, дорогая. Думаю, ты и сама это понимаешь. Я страшно огорчен тем, что с тобой случилось, - сказал он, имея в виду ее попытку самоубийства.
- Ну, теперь, когда я это сделала и у меня не получилось, мне надо придумать что-то получше. Раз уж надо жить дальше, то лучше жить с тобой, Роберт. Сейчас мне придется уехать с Элиотом, но я вернусь к тебе сюда, в Дели, обещаю.
- Я буду здесь, малышка.
В этом весь Роберт. Он всегда был немногословен. Тогда, поцеловав ее на прощание, он ушел. Ушел ждать. Ох, Роберт!..
Она бы выполнила свое обещание, если бы не беременность. С той минуты, как она обнаружила, что носит под сердцем ребенка, весь ее мир буквально перевернулся, встал с ног на голову. У нее было ощущение, что Элиот ей отомстил.
Она уехала в Нью-Йорк и провела там, в доме брата, несколько дней. И все это время думала о Роберте. Но когда пыталась представить его лицо, то, как ни странно, у нее ничего не получилось, виделись только неясные очертания головы. Чаще всего она вспоминала его едкий, доходящий порой до цинизма юмор, и его наплевательское отношение ко всему на свете. Ей это импонировало, в ее глазах он символизировал спасение от всего, что она ненавидела.
И в то же время она знала, что Роберт - существо страдающее. Что под всеми его остротами, под всей этой защитной корой бравады таилось ранимое и страдающее сердце. Это как-то объединяло их, особенно когда они вместе предавались пьянству. Что-то говорило ей, что они должны быть вместе. И хотя прошло более трех лет, она попытается этого достичь.
Накануне она позвонила ему из Нью-Йорка и, решив не пускаться в долгие объяснения, сразу выпалила:
- Роберт, мать твою! Сколько можно ждать? Я уже допиваю вторую порцию джина с тоником!
- Боже, - изумленно воскликнул он. - Моник Брюстер!
- Слушай, Роберт, ты что? Все еще корпишь в Дели?
- Боюсь, что так оно и есть.
- Ну и? Так до сих пор и не женился? - спросила она, не желая ходить вокруг да около.
- Нет. А ты как?
- Да, было тут… Тянулась все та же история. Но с этим покончено. Мы разошлись в поисках лучшей доли.
Немного помолчав, он спросил:
- Где ты?
- На Лонг-Айленде.
- Ради Христа, что ты там делаешь?
- Звоню тебе. Женщины иногда уходят, иногда возвращаются.
- А я уж подумал, что ты в скверике за углом.
- Нет, я в Нью-Йорке, у своего братца, но завтра еду в твою сторону. Семейные дела. - Роберт молчал. - Наверное, ты слышал, что я родила.
- Да, краем уха…
- Это и есть та причина, по которой я не вернулась к тебе тогда, Роберт. Когда мы уезжали из Дели, я еще и не знала, что беременна.
- Так я примерно и подумал.
- Я раз сто принималась писать тебе, - сказала она. - Вообще, много о тебе думала. Но ни одного письма так и не отправила, это казалось мне бессмысленным, пока я с Элиотом.
- А теперь, значит, ты от него ушла?
- Разрыв был неизбежен. Я поняла это в тот день, когда впервые встретила тебя, Роберт. Может, ты и не поверил, что я вернусь к тебе в Дели, но я говорила правду. Обстоятельства, увы, не всегда сопутствуют нашим намерениям.
Роберт колебался, его этот звонок совершенно выбил из колеи.
- Так что у тебя на уме, Моник? Почему ты решила мне позвонить?
- Да просто подумала, не выпить ли нам с тобой пару-тройку порций джина с тоником. А может, и поужинать вдвоем…
- Как в добрые старые времена?
- Вот именно. Как в добрые старые времена.
Он молчал, прикидывая свои обстоятельства.
- Завтра я должен быть на званом обеде, отверчусь вряд ли, но могу улизнуть оттуда пораньше. Может, ты захочешь разделить со мной послеобеденную выпивку?
- Конечно, еще бы я отказалась!
Они договорились встретиться в достаточно оригинальном месте, сразу за мостом через Чесапикский залив. В такой глухомани, намекнул Роберт, ничто не будет напоминать им об Элиоте, и ее тронуло, что он заботится о ее чувствах. Однако ей пришло вдруг в голову, что и самой ей не хотелось бы появляться в тех местах, где они были с Элиотом. Она даже удивилась: неужели в ее душе тлеют еще какие-то угольки?..
Расплатившись за ужин, Моник снова отправилась коротать время в бар. Она не любила сидеть в подобных местах в одиночестве, но гостиница "Уотермэн" была благопристойным местом - самым благопристойным из всего, что она могла выбрать в Истоне.
Она заказала порцию джина с тоником, сделав такой выбор как бы в честь Роберта. Боже, как они любили попивать джин с тоником! В первый раз они пили его вместе в делийском клубе Роберта, и тогда же он спросил ее, почему она вышла замуж за Элиота.
- Ну, хотелось как-то поприличнее устроить свою жизнь, - ответила она, и это было лучшее, что она могла сказать, не вдаваясь в долгие объяснения.
Но за последние пару лет она пришла к убеждению, что, выходя замуж за Элиота, надеялась обрести в нем скорее нечто идеальное, чем просто мужчину. Когда они встретились, она жила в Бостоне, вращаясь в среде друзей своего брата, в основном юристов. Элиот показался ей вполне подходящим мужчиной. И в то же время каким-то совсем другим, не таким, как она и ее обычное окружение. Это странное сочетание произвело на нее сильной впечатление.
В мужчинах она всегда предпочитала тип авантюриста. С Рэдклифом она бродяжничала по Югу, пока не встретилась с Джулианом Моссом, который, ко всему прочему, предпочитал грубый и грязный секс. Они нашли парочку не то итальянских, не то португальских студентов и резвились с ними вовсю, пока парням это не надоело. Потом Джулиан решил отправиться в новое странствие. Моник колебалась, а он не особенно ее уговаривал, в сущности ему было все равно. Связь распалась, и в общем-то к лучшему.
Элиот встретился ей в то время, когда она была увлечена Дэвидом, молодым и весьма многообещающим ассистентом профессора гражданского права. Тот как-то взял ее на встречу выпускников флетчеровской школы правоведения и дипломатии. Был среди них и Элиот. Слушая академический лепет Дэвида, Моник обратила внимание на незнакомца, одиноко прихлебывающего шампанское на другой стороне зала. Он ответил на ее взгляд.
Когда она проскользнула мимо него в сторону бара, чтобы взять еще порцию выпивки, он последовал за ней. В толкучке его прижали к ней, прямо к ее соблазнительным ягодицам. Она тотчас обернулась и сказала:
- Послушайте, это ваша штуковина окостенела по какой-нибудь особой причине или просто так?
С весьма загадочным выражением лица он сказал:
- У меня комнатенка в "Мэйфлауэр", а в дальнем углу автостоянки ютится мой черный "порше". Жду пять минут. - И сразу же удалился.
Два дня они провели в постели, прерывая любовные игры только лишь затем, чтобы сходить в ванную или на кухню.
Элиот, творя с ней любовь, все нежности шептал по-французски, что казалось ей неким предзнаменованием. Она лишилась девственности в Париже, в шестнадцать лет, и помог ей в этом один алжирский студент. Сам французский язык ее не особенно волновал, но вот Кадир вспомнился - он трахал ее в свое время так же целеустремленно, как это делал теперь Элиот.
Кое-как ей удалось смириться с тем, что Элиот намеревался провести свою жизнь за границей, - путешествовать она никогда не любила, а уж тем более так далеко. Но в его семействе водились денежки - обстоятельство, весьма обрадовавшее ее отца, - да и возраст ее уже подходил. Так что мысль сыграть роль жены дипломата, а для разнообразия крутить с садовником, показалась ей не такой уж и дикой. Словом, через три месяца после их встречи она вышла за Элиота замуж. Свадебный прием они устроили в саду ее родительского дома на Лонг-Айленде.
Признавая теперь, что была недальновидна, Моник все же хорошо знала, почему вышла замуж. Но вот какие мотивы подвигли на это Элиота? Ясно, что он воображал ее совсем не тем, чем она была на самом деле. Как-то во время весьма неприятного разговора он сказал ей, что женился лишь потому, то им двигал какой-то темный инстинкт, овладевший им в то время. Моник ему поверила. Пусть инстинкт, но в его чувствах к ней была страсть, и она действительно тогда думала, что он ее любит.
После двух лет брака они начали тяготиться друг другом. Она раздражалась из-за того, что он находит ее чувство к нему недостаточно сильным, а Элиот - из-за того, что ее любовь к нему вообще не такая, какой он хотел. Так их брак постепенно превратился в обоюдное наказание…
Расплатившись с барменом, Моник вышла в ветреную ночь, забралась во взятый напрокат автомобиль и двинулась в сторону залива. Боже, как она ненавидела Восточное побережье!
Переехав мост через Чесапикский залив, она почувствовала огромное облегчение. Здесь было что-то от Тэлбот Каунти и от Мэтлендов, которых она находила одеревенелыми и полупридушенными. В общем, все это раздражало ее больше, чем даже сам Элиот.
Моник любила города, толпы людей и анонимность. Ей нравились незнакомые мужчины, и притом мужчины странные, ни на что не похожие. Но особенно ей нравились люди, которые понимали ее, с которыми она могла петь, как говорится, в унисон. Такие, как Роберт Фэрренс.
Казалось невероятной удачей, что Роберт приехал по делам в Вашингтон именно сейчас, когда она так нуждалась в нем. Судьба, возможно, пытается этим подсказать ей что-то. Правда, она не знала, как обстоят у Роберта дела и как он отнесется к ней теперь. Увлечен ли он сейчас кем-нибудь и как они встретятся? Разгорится ли прежний огонь от старой искры? Уверенности ни в чем не было…
Въезжая в Уотервью, она переехала маленький мостик и двинулась вдоль прибрежной улицы. Фасадами к воде стояли киоски, павильоны, магазинчики с наглухо заколоченными окнами, бакалейные лавки с полинявшими вывесками, парочка безымянных баров, вообще утративших свои вывески, а в конце этой пляжной улочки, напротив причала, ресторан. На его крыше громоздилась огромная вывеска, большие черные буквы которой составляли непритязательные слова "Морская еда". Ресторан работал и в это время года. Рядом с ним, на небольшой стоянке, Моник увидела несколько машин, припарковалась и направилась ко входу в ресторан.
Внутри на нее повеяло приятным ароматом виски. А вот и Роберт, в одиночестве сидящий за стойкой бара, в самом ее конце. В руке он держал стакан с выпивкой и сигарету. Увидев Моник, он поставил стакан, отложил сигарету, и широкая улыбка явилась на его лице.
- Кто это такой страшный к нам пришел! - воскликнул он голосом мультяшки и, подойдя к ней, обнял и притянул к себе.
Моник внезапно разволновалась, а когда Роберт выпустил ее из объятий, заглянула ему в глаза. Он немного постарел, морщинки на его лице с годами чуть углубились. Улыбка оставалась по-прежнему теплой, но в уголках губ явно проступила ранее незримая печаль. Мешки под глазами увеличились, темные волосы поредели. Однако присущий ему шарм и чувственность не покинули его. Вид у него был приветливый.
- Моник, дорогая! Сколько же мы не виделись?
- Я рада нашей встрече, - сказала она. - Чертовски рада.
- Ты похудела, - заметил он, оглядев ее с ног до головы.
- Ну, я же не беременна.
Какую-то минуту он смотрел на нее, потом спросил:
- Кстати, тогда… Это от Элиота? В общем, я на него и думал, но полной уверенности не было.
- Да, от него.
- Ну, пойдем, - сказал он, подводя ее к бару. - Позволено ли мне будет предложить даме выпивку?
- Позволено, позволено! Не сомневайся.
Бармен поставил перед Моник порцию джина с тоником. Роберт тем временем допил свой стакан и жестом заказал другой. Ей хотелось поскорее выпить, но она дождалась, когда джин подадут и Роберту. Получив свою порцию, он поднял тост за их встречу.
- Здесь вам, конечно, не Индия, - добавил он, с легкой гримасой отвращения оглядываясь вокруг, - но джин все тот же.
Она сделала долгий глоток, чувствуя, как внутри становится приятно тепло.
- А я почти чувствую запахи тропиков.
- Нет, сердце мое. Думается, это пахнет вареными омарами.
- Столько времени прошло, а ты все такой же. - Она улыбнулась и чмокнула его в щеку. - И как это тебе удается?