– Кто? Птица?
– Да нет. Девушка с картины.
– Не знаю… Это просто девушка, которую мне хотелось бы видеть рядом с собой. Слушай… Она ведь похожа на тебя!
Сардик сказал это просто так, но через секунду ему и вправду начало казаться: на картине не кто иной, как Ёлка.
Точно она!
Но одного сардикового свидетельства недостаточно. Вот если бы и другие увидели "Рыцаря" так, как видит он! То-то было бы разговоров в заинтересованных кругах: а вы слыхали историю, как Сардор М. написал свою возлюбленную, еще не будучи знакомым с ней? Да нет же, старички, это он сам ее и создал, вызвал к жизни из мертвого холста, повторил подвиг Пигмалиона! Со временем история обросла бы самыми невероятными подробностями и превратилась в миф, не хуже тюбингенского. Только без меркантильного привкуса ценой в 150 тысяч евро.
Или все же речь шла о 230?..
– Ни капли не похожа, – отрезал ангел. – Ничего общего. Эту картину ты тоже собираешься вывезти в Тюбинген?
– Нет. С этой картиной мне пока не везет. Вроде есть один покупатель, тоже немец. Он сейчас в Питере, но поймать его невозможно. И по телефону не застать. Просто рок какой-то!
– Как его зовут? – спросила Ёлка.
– Альбрехт. Я ему уже черт знает сколько дозваниваюсь – никакого результата…
…Необязательные разговоры о тезке Дюрера привели к тому, что Сардик стоит сейчас посреди кухни, стараясь не прислушиваться к разговору за плотно закрытыми дверями. Да и сколько ни прислушивайся, все равно ничего не услышишь.
Намотав с десяток кругов по кухне, Сардик отправился к Гаро. С единственной целью – предупредить уборщика: сиди тихо в своей комнате и сопи в две дырки. И забудь на время про всякое там "отлить", а также про чистку зубов, стирку носков и лакание молока за обеденным столом у окошка. Чтобы не выглядеть совсем уж невежливым, Сардик предварительно поскребся дверь и, не дожидаясь ответа, толкнул ее.
В комнате никого не было.
Никого и ничего, если не считать убогой обстановки, пережившей всех многочисленных сожителей Сардика. Судя по всему, она пережила и последнего.
Гаро исчез.
Именно исчез, а не вышел в магазин за молоком и половинкой бородинского. Исчез, а не отправился играть на сямисэне в культурный центр своего землячества. Установить сей скорбный/радостный факт было проще пареной репы: вместе с Гаро исчез и чемодан. Сардик сразу же вспомнил белесый свет, лившийся с потолка сегодня утром. Молочный поток не унес Гаро только потому, что в дело вмешался Сардик. А когда Сардик ушел, уже ничто не мешало потоку повторить попытку.
Она-то и оказалась удачной.
В пользу версии с внезапным исчезновением говорили и косвенные улики: смятое белье на кушетке, еще хранящее контуры тела, и вьетнамские тапочки под кроватью. За то время, что Сардик их не видел, они не сдвинулись ни на сантиметр.
Ничего, у Гаро есть запасные.
– Надеюсь, ты уже в префектуре Фукуока, -
произнес в пространство Сардик, попутно удивляясь тому, как легко он принял на веру историю с чудесными перемещениями во сне. А ведь такого не может быть в принципе.
Не может – но случается.
Вот и ангел случился.
Подспудно Сардик догадывался, что между Гаро и ангелом существует связь и при желании можно рассматривать обоих как звенья одной цепи (что находится на концах этой цепи и насколько удалены друг от друга звенья – неведомо). И стоило ему поверить в одно невероятное событие, как тут же подоспело следующее – и вот, пожалуйста, он уже не может остановиться, он верит, и снова верит, и дальше будет верить. Такова суть человеческой природы: если уж ступил на скользкий путь (а вера, безусловно, скользкая штука), то остановиться невозможно.
Успокоив себя столь нехитрым образом, Сардик быстренько уничтожил еще остававшиеся блеклые следы: собрал в охапку белье, на котором спал Гаро, и сбросил его в шкаф. Туда же полетели и тапочки.
Все. Как и не было человека.
И как мало места он занимал! Не больше, чем заняли бы щегол или кошка. Да нет – меньше! От щегла бы остались перышки, несклеванное зерно и помет; от кошки – пучки шерсти. При условии, что она – не голая, как тот кот с поляроидного снимка. Вот интересно, Ёлкин котяра – он какой? То-то будет смеху, если тоже окажется голым!..
Хе-хе, совсем не смешно.
Сплошные неудобства.
Сардик еще раз беглым взглядом осмотрел комнату на предмет возможных рефлексий по поводу Гаро (все чисто) и даже заглянул под кушетку (а тут сюрприз!). Под кушеткой, ближе к стене, валялась одна из коробочек с доминошными костями. И как только Гаро проглядел, не побеспокоился о ней? Сардик вытащил коробочку и сдвинул деревянную крышку. Никогда раньше он не придавал особого значения костям и сейчас бы не придал, а ведь в костях определенно что-то есть!.. Во-первых, они очень старые. Или состарены искусственно. Сардик знавал умельцев, с легкостью подделывающих красочный слой пятивековой давности, – возможно, и здесь без такого умельца не обошлось. Материал, из которого сделаны камни, смахивает на слоновую кость, кое-где заметны сколы и царапины. Но все равно, держать их в руках приятно – такие они тяжелые, такие теплые. Точки на лицевой поверхности залиты перламутром и еще каким-то составом, напоминающим смальту.
Слоновая кость, смальта и перламутр – вещи красивые и часто бесполезные. И все эти камни – тоже бесполезные, в домино ими не сыграешь. Сардик понял это, как только отвлекся от формы и переключился на содержание: каждая костяшка содержала лишь одну комбинацию
6– 1.
Сардик высыпал из коробки все двадцать восемь костей, и они зеркально повторили друг друга: 6 – 1,6 – 1, 1 -6.
Не сыграешь. Не сыграешь. Бесполезняк. Чтобы заполнить коробочку, собрать весь комплект, Гаро пришлось бы распатронить другие двадцать восемь комплектов, вынув из них одну-единственную кость (6 – 1). А это полный идиотизм и расточительство. При условии… при условии, что сборище костей не содержит какого-то тайного кода. Шифра. Знака. Как в случае с "Concepcion Jeronima.13". К тому же кости не производят впечатления собранных с бору по сосенке, они – из одного и того же набора. Одинаково старого или одинаково нового… Они и создавались с дальним прицелом на шесть-один… В этом месте абстрактных рассуждений мозги Сардика заныли, как сломанная рука перед ненастьем, и он снова переключился на конкретику: не факт, что сыграть нельзя. Можно – приставив шестерку к шестеркам, а единицу к единицам. Единицы и шестерки замкнутся друг на друге, образуя кольцо: никто не будет в выигрыше, но и в проигрыше не будет тоже. И так – раз за разом. А зачем вообще начинать игру, если ее исход предрешен? Или весь смысл и состоит в том, что исход предрешен?..
Задумавшись, Сардик поставил на ребро первую кость, а за ней – еще одну и еще, и так – все двадцать восемь. Кажется, именно такой нехитрой забавой развлекал себя Гаро в свободное от уборки офисов время. И теперь, чтобы сходство с растеньицем-нелегалом было полным, нужно подтолкнуть первую костяшку. А она увлечет за собой все остальные. Как обычно.
Так Сардик и поступил.
Камни опрокинулись, издав при этом уж слишком большой шум. Но и шум не смог перекрыть прерывистого вздоха, идущего от двери. Сардик обернулся и увидел Ёлку: она стояла в дверном проеме, вцепившись пальцами в косяк.
– Ты куда пропал? – спросила она.
Фраза выглядела заготовленной заранее и произнесенной, скорее, по инерции. Видно было, что ангела в данную секунду нисколько не интересует, куда пропал Сардик. И сам Сардик тоже не интересует. Упавшее домино – другое дело. Сбитая цепочка костей – только она и отразилось в зеленых глазах ангела, но Сардик предпочел проигнорировать ангельский взгляд.
– Я не пропал. Я здесь.
– Я договорилась с твоим немцем. Он подъедет минут через тридцать-тридцать пять.
– Прямо сюда, что ли?
– Ну не в Эрмитаж же! Дорогу в Эрмитаж он и сам найдет… Нужно будет только встретить его на улице.
– Лихо! Как это у тебя получилось?
– Как обычно.
Ёлке вовсе не хотелось говорить о немце и о том, каким образом ей удалось раскрутить его на столь скоропалительный визит. Ей хотелось совсем другого: приблизиться к Сардику, сидящему на полу. И самой присесть рядом. И заглянуть в перламутровые озерца шестерок и единиц. Впрочем, шестерки и единицы от двери не просматриваются.
– Что ты делаешь здесь? – спросил ангел, приближаясь.
– Ничего. Жду, когда ты закончишь разговор по телефону.
– Я уже закончила.
– Я понял. Да.
Сардик снова взялся за кости, интуитивно чувствуя: каждое его движение важно для ангела.
– Дай-ка мне посмотреть…
– Пожалуйста.
Ёлка протянула руку к ближайшей кости, потом взяла еще одну. И еще.
– Шесть-один, – помертвевшим голосом сказала она. – Я это уже видела.
– Где?
– Не важно… Они твои?
– Мои, -
теперь Сардик не трусил и не смущался. Напротив, чувствовал себя вполне органично. Как Шурик, когда-то навесившая ему лапшу про летнюю поездку автостопом по городам и весям Бенилюкса. Сардик слушал Шурика с разинутым ртом и только много позже узнал, что в то же самое время Шурик тусовалась с друзьями Леопольдыча на Карельском перешейке и в деревне Пупышево, а в странах Бенилюкса не была отродясь.
– Как они у тебя оказались?
– Они были всегда.
– Мне нужно подумать, – произнес ангел свою коронную фразу.
– Святое дело…
Публичный мыслительный процесс выглядел довольно своеобразно: ангел снова сосредоточился на Сардике, на лице Сардина. Проникнуть за его стену, отыскать в нем хоть малейшую лазейку, потайной ход, пролом, обвалившуюся кладку – вот чего хотелось ангелу.
– Расскажи про кота, – вдруг потребовал он.
– А что рассказывать? – Сардик растерялся, но тут же вспомнил про поляроидный снимок и про электронную дату в правом нижнем углу. – Он жил у меня десять лет назад…
– А потом? Что случилось с ним потом?
А потом он отклячился, поклеил ласты, отбыл к праотцам, вертелось в Сардиновой голове, ангел ведь не настолько наивен, чтобы думать, что коты живут вечно. Впрочем, кто их знает – владельцев домашних животных. Все они – сентиментальные люди, верящие в девять кошачьих жизней. О девяти кошачьих жизнях Сардину рассказывала Шурик. Или речь шла о кошках с девятью хвостами? Нужно было слушать внимательнее, старичок!,.
– Ничего особенного с ним не случилось. Он э-э… ушел. В смысле – пропал. С вечера был, а утром я проснулся – и нет его.
Вот как чудесно все разрешилось! Сардик просто взял и совместил Гаро и кота со снимка. И никого не обидел известием о преждевременной смерти хвостатой скотины, никого не огорчил.
– Это ведь был необычный кот, да? – продолжала напирать Елка.
– Ну… в какой-то мере. Знаешь, бывают такие коты… Без шерсти.
– Лысые.
– Именно.
Когда она успела придвинуться? Сардик и не заметил, но теперь лицо девушки распростерлось над ним – на манер грозового неба, в котором не увидишь самолетов: самолеты, как правило, обходят грозовой фронт. Сардик – совсем другое дело; Сардик – настоящий авиатор. Бесстрашный, отчаянный, и никакой грозовой фронт ему не страшен. Сардик и поступил, как поступают все бесстрашные авиаторы: направил одномоторный самолетик своего сердца прямо в эпицентр грозы. Только там он смог бы обрести покой и самого себя обрести – тоже.
Привет вам, бортовые самописцы! Привет, черные ящики! Фиксируйте переговоры экипажа с грозовым фронтом, записывайте все, до последней запятой:
Что ты делаешь?
Целую тебя. Ты против?
Мне надо подумать…
Конечно. Но пока ты думаешь, можно мне поцеловать тебя еще раз?..
Опасность, идущую от грозового фронта, не стоит недооценивать: самолетик трещит по швам, стрелки приборов рехнулись и показывают совсем уж запредельные, мало соответствующие действительности значения; яркие всполохи освещают кабину, к тому же кислорода явно не хватает: авиатор Сардик сталкивался с этим, когда опускался на глубину, в поисках жемчужины с логотипом ®. Но теперь дела обстоят много хуже, ему не выбраться, он навсегда застрял в этой грозе. В полуприкрытых глазах ангела, в полуоткрытых губах.
На маленькие самолетики черные ящики ставят не всегда, но поцелуй все-таки был.
Вернее – два поцелуя.
Ознакомительный – в краешек рта, и самый настоящий – с глубоким проникновением – в губы. Ангел не слишком-то сопротивлялся и, кажется, ответил. Ода, это был классный поцелуй!.. И кто после этого скажет, что Сардик не мачо? И что единственное, что он может делать с шиком – так это подавать пальто женщинам своих друзей.
Сердце Сардика готово было выпрыгнуть из груди, все тело казалось наэлектризованным, а в голове то и дело взрывались петарды и молотили лопастями ветряные мельницы. Но что чувствует ангел?
Вот если бы – то же самое!..
Он чувствовал вовсе не то же самое: Сардик понял это, как только отстранился. Ангел нисколько не жалел о поцелуе (скорее – желал его) и при этом выглядел растерянным. Как будто у него не сошлись концы с концами. Или в паззлы, которые он неутомимо собирал, вклинилось несколько лишних картонных деталей. Они, эти детали, и портили всю картину, делали ее другой. Не такой, какую ожидал увидеть ангел.
– Что-то не так? – поинтересовался Сардик.
– Не так.
Если раньше ангел был просто растерян, то теперь на его лице отразилось самое настоящее страдание.
– Из-за меня? Я не должен был делать этого? Не должен был целовать тебя?
– Должен.
Теперь и Сардик растерялся.
– Я забегаю вперед и форсирую ситуацию?
– Нет.
– Веду себя как последний дурак?
– Нет.
– Как наглый тип?
– Нет.
Вот Сардик и подошел к обрыву, за которым лежала пропасть – ничуть не хуже той, в которой сгинула несчастная Шурик. Все предыдущие вопросы были относительно безопасными, похожими на хорошо уложенные мостки: с таких ни за что не свалишься. Теперь же Сардик собирался задать самый главный и совсем не безопасный, шаткий вопрос:
– Скажи, я тебе хоть немного нравлюсь, Ёлка?
– Ты мне нравишься…
У Сардика камень с души упал, но, видно, рано он обрадовался. Да и не стоило радоваться, не услышав уточнения. А оно последовало:
– Ты должен мне нравиться… По-настоящему. Иначе… я ничего не понимаю…
– Значит, я нравлюсь тебе не по-настоящему?
– Ты милый. – Ангел попытался уклониться от прямого ответа. – Забавный. Страшный симпатяга. Да нет, ты просто красавчик, американский певец Пол Анка отдыхает… Ты художник от Бога. Человеке воображением…
– Но чего-то мне не хватает? – продолжал упорствовать Сардик. – Чертовой харизмы, да?
– Да нет же! При чем здесь харизма? У тебя всего с избытком…
– Но…
– Если бы я знала…
– Значит, "но" все-таки существует? – произнеся это, Сардик так перепугался, как не пугался еще никогда в жизни. И чтобы заглушить этот невесть откуда взявшийся страх, начал рассказывать Ёлке, что именно почувствовал, когда увидел ее – парящую над Невским. Он не упустил ни одного нюанса, ни одного движения души: все они были зафиксированы, классифицированы и запаяны в сосуд с надписью "ХРАНИТЬ ВЕЧНО". Мне кажется, я ждал тебя всю жизнь, сказал Сардик, неужели мне снова не повезло и это не ты? – сказал Сардик.
– Это я, – просто ответил ангел, слушавший Сардика с крепко зажмуренными глазами. – Должна быть я. По всему выходит, что я.
В отличие от Ёлки Сардик и не думал закрывать глаза. И наконец увидел главное: не ангела и не чудо, а самую обыкновенную (пусть и очень красивую) девушку, которая хочет любить и быть любимой.
Так же, как сам Сардик.
– Вот видишь… – Он осторожно взял ее за руку. – Ты – это ты. А я – это я… Мы узнали друг друга. Мы друг друга нашли. Что еще нужно?
– Ничего.
– Тогда можно я поцелую тебя снова?..
Ёлка молчала, и Сардик воспринял это как согласие. Она и правда не сопротивлялась, когда он коснулся губами ее щек, ее скул и переносицы. Все тело Сардика ныло от самых невероятных предчувствий будущей счастливой жизни, какой она будет? Не важно какой – счастливой. Ёлка поселится здесь, с ним; вдохновленный ее присутствием, он наконец-то выберется из полосы тотальных неудач и станет писать жутко востребованные картины. Настоящие шедевры. Со временем его имя превратится в бренд ("арт-бренд", как сказал бы фотограф Женька), и Сардик развернется по полной. Он станет издавать собственные каталоги и календари – от карманных до настенных. А еще можно украшать оттисками своих произведений тарелки, кружки и футболки. И изготавливать крохотные подушки-думки – опять же с копиями картин на лицевой стороне. Сайт в Интернете тоже необходим, как и собственная (пусть небольшая) галерея… Постеры! Он забыл про постеры, отпечатанные на суперкачественной финской бумаге, а ведь это еще один дополнительный источник дохода…
Ну и мыслишки у тебя, старичок! Прям как у настоящего дельца, в Москве от таких суетливых дельцов и гениев самопиара не протолкнуться, они редко моют свои сальные длинные волосы, вязнут в бесконечных интервью и скупают недвижимость на Рублевке, Ривьере и побережье Коста-Бравы, а ведь Питер – не Москва. И… нужен ли такой делец чудесной девушке по имени Ёлка?.. Вдруг ей нравятся совсем другие парни? Парни не от мира сего, парни с секретом типа исчезнувшего нелегала-уборщика? Ты не имеешь право на ошибку, старичок, потерять такую девушку, едва обретя ее, – невозможно. Потерять ее – верная гибель, а Сардик вовсе не хочет погибать, он хочет жить долго. Вечно.
– …Я не слишком хорошо целуюсь? – спросил Сардик.
– Ты замечательно целуешься. Просто…
– Просто – что?
Ёлка отстранилась от Сардика, уперлась ладонями в его грудь и пристально посмотрела в глаза. За плотно сжатыми губами девушки бродили слова (Сардик это чувствовал, видел – особым зрением, которым обладают лишь влюбленные); слова-близнецы, одетые в одинаковую униформу, разница заключалась лишь в количестве лычек на погонах -
сделай что-нибудь,
удиви меня,
дай понять, что ты – это именно ты, никто другой,
мое сердце спит, и твои поцелуи его не разбудили, так сделай же что-нибудь,
что-нибудь еще, ты должен знать – что,
сделай.
– …Мы поговорим об этом не сейчас. Позже.
– Я не хочу позже. И не хочу говорить. Хочу тебя целовать…
Цигель, – сказала Ёлка и похлопала по несуществующим часам на запястье: точь-в-точь, как герой бессмертной кинокомедии. – Цигель, цигель. Мы должны встретить твоего немца. Альбрехта. Разве ты забыл?..