***
…Она выбрала немца, кто бы сомневался!
Сардик – вот кто.
Немец Альбрехт оказался типичным гансиком – белобрысым и красномордым. С хорошо развитыми надбровными дугами и тяжелой, выдвинутой вперед нижней челюстью. Определить, сколько Альбрехту лет, не представлялось возможным: может, тридцать, а может – и все сорок. Впрочем, во всем было виновато Сардиково восприятие, по привычке разделявшее залетных бундесов на две категории. В первую входили сердобольные юные волонтеры (они заведовали раздачей супа для бездомных и курировали собачьи приюты). Во второй числились вездесущие пенсионеры, вне зависимости от сезона гнездившиеся поблизости от достопримечательностей города Питера. Альбрехт не был ни волонтером, ни пенсионером.
Он был сволочью.
Сволочь ты поганая, именно так и подумал Сардик, когда Альбрехт выкатился из своей неземной тачки цвета "баклажан", больше похожей на спортивный болид.
Сардик с Ёлкой ожидали прибытия Альбрехта, сидя на гранитном парапете реки Карповки. Больше они не целовались. И не разговаривали. И не скажешь, что молчание было благодатным, скорее – вынужденным. Ёлка как будто ожидала чего-то (сделай что-нибудь, удиви меня!), а Сардик не знал – что делать и чем удивить. Все неудачи сегодняшнего дня кроются в его прошлой жизни, решил Сардик про себя, он чересчур буквально следовал инструкциям Аньки-Амаретто, а нужно было использовать прихваты покойного Шурика. Шурик, как никто, умела завоевывать людей, хрен тебе, старичок!.. Этому не выучишься, с этим нужно родиться.
И все же… все же…
Ёлка здесь, с ним (а могла бы сто раз отчалить под любым благовидным предлогом); пристроилась рядышком, болтает ногами, щурится от теплого майского солнца и никуда не уходит, значит – есть еще шанс!..
Сардик упивался этой мыслью ровно до тех пор, пока на горизонте не появился проклятый приземистый "баклажан". Он эффектно притормозил в нескольких метрах от них, и Ёлка издала то ли вздох, то ли стон. Много говорящий, хотя и приглушенный. Такие стоны Сардик слышал не раз: они раздавались из-за стены, где Уж (тенор-саксофон Мчедлидзе, Иван Бабкин, байкер Леопольдыч) проводили ночи со своими женщинами. Про себя Сардик ничего такого не помнил: был ли он автором подобных вздохов/стонов или нет. Скорее всего – не был, иначе в его активе числилось бы с десяток долгоиграющих романов.
– В А У, – почти пропела Ёлка при виде гнуснейшего "баклажана".
Ничего общего с расхожим мелкоплавающим "Bay!" у этого"ВАУ" не было. Все буквы стояли отдельно друг от друга, как корабельные сосны, и самым решительным образом подпирали небеса. Восторг, упоение, нежность и мгновенно вспыхнувшая страсть – вот что было заключено в "В А У". Сардик даже не решился повернуть голову в сторону Ёлки: и так ясно, что он увидит. Восторг, упоение – и далее по списку.
– В А У. "Феррари". Вот это да!..
Между тем тачка, которую Ёлка назвала "Феррари", выдавила из себя белобрысого и красномордого типа с плотными ляжками и не слишком развитым плечевым поясом. Недостатки фигуры, однако, уравновешивались безупречно сшитым костюмом из дорогой ткани: он делал Альбрехта похожим на бизнесмена или банкира. Главного акционера. Старшего партнера. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству. В любое другое – но только не сейчас.
– Сволочь ты поганая,-
подумал он, а затем и произнес вслух, наблюдая, как Ёлка соскочила с парапета. И подлетела к красномордому немецкому гнусу – как если бы это был по меньшей мере Санта-Клаус. Или популярный в текущем сезоне поп-певец Дима Билан. Не-ет, нет – ангел совсем не такой, чихать он хотел на Санта-Клауса и уж тем более на Диму Билана.
Он совсем не такой. Совсем.
Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные, мрачно рассуждал Сардик, глядя, как Ёлка о чем-то щебечет с немцем, поглаживая ладонью капот "Феррари". Несколько раз она повернула голову в его сторону – можно ли считать это утешением?
Нисколько, и Сардик сам виноват в случившемся: зачем ему было нужно вообще упоминать имя Альбрехта всуе?..
Он не сдвинулся с места даже тогда, когда Ёлка подвела немца к парапету и торжественно произнесла:
– Это и есть Сардор. Замечательный художник.
– Привет, – вяло ответил Сардик.
– А это Альбрехт, и он жаждет увидеть твои работы.
– Ja, Ja, – закивал головой немец. – Можем ми взглянут?
– Да ради бога. Отчего не взглянуть? Идемте, взглянем.
…На то, чтобы ознакомиться с творческим наследием Сардика, у немца ушло больше часа. Никто и никогда не рассматривал его картины с таким вниманием. Не рылся в папках с таким азартом. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству, да что там – он был бы на седьмом небе от счастья. В любое другое – но только не сейчас. Чем больше немец углублялся в работы, что-то отмечая в крохотной записной книжке, тем больше Сардику хотелось выпроводить его восвояси, предварительно начистив морду. Попутно Альбрехт сообщил, что держит небольшую галерею на Куйбышева, а это совсем неподалеку. И живет он тоже неподалеку – в бывшем Доме политкаторжан: снимает апартаменты с видом на Неву, Нева прекрасна, не правда ли, фройляйн?
"Фройляйн", конечно же, относилось к Ёлке, никакие к Сардику. Дураку понятно, что этот недоеденный кусок гамбургера запал на ангелочка не по-детски, потому и обращается исключительно к нему. На ангела рассчитаны дешевые россказни про галерею и апартаменты с видом. И про туманный бизнес в Амстердаме и ЮАР.
– Неужели бриллианты? – спросила Ёлка, до того рассеянно слушавшая болтовню немца, сидя на подоконнике.
– Т-с-с… – Альбрехт приложил палец к толстым мокрым губам и рассмеялся. – Я предпочитаю говорить o Juwelierladen. Как это по-русски? Небольшой ювелирный магазинчик. А современная живопись России – мое хобби. И странно, что такой… такой eigenartig… как это по-русски?
– Самобытный…
– О, ja! Что такой самобытный художник до сих пор находился вне поля зрения… Фройляйн знает немецкий?
– Немного.
– Это прекрасно, прекрасно. У вас изумительная подруга, Сардор. Я восхищен. Воистину сегодня удивительный день…
Сейчас начнется, с тоской подумал Сардик: у вас изумительная подруга! и ей непременно нужно посетить мою галерею и мой небольшой ювелирный магазинчик, и в идеале – отправиться со мной в Германию, дабы вволю попрактиковаться в немецком (на примере порнофильмов с субтитрами), а после этого нас ждут Амстердам и ЮАР, и черт в ступе, чтоб ты пропал, сволочь поганая!..
– Брать-то что-нибудь будете? – рявкнул Сардик, перебивая немца самым бесцеремонным образом.
– Пожалуй, я бы взял несколько картин… Вот эту, например.
– Она называется "Воркующий рыцарь".
– "Воркующий рыцарь", ja. Очень романтическое название. Сколько вы за нее хотите?
– Пятнадцать тысяч евро.
Неужели это он, Сардик, произнес такую запредельную цифру? Ни в толчке, ни в рывке ее не одолеешь, пупок развяжется. Рыночная цена художника Сардора Муминова на сегодняшний день составляла пятьсот условных единиц, если вспомнить эпопею с продажей "Вида на Поцелуев мост". И вот теперь он замахнулся на пятнадцать тысяч. А мог бы сказать – двадцать. А мог бы сказать – двадцать пять и грант на творческую командировку в окрестности Тосканы. А мог бы сказать – сто шестьдесят и место в бундестаге, желательно от фракции ХДС-ХСС.
Ничто не будет преувеличением, ведь Сардику хочется, чтобы немец ушел. Сию же секунду, немедленно. Оставил бы его в покое – его и ангела.
– Пятнадцать тысяч – это очень дорого. – Чертов Альбрехт стоически выдержал удар, ничем не выдав своего удивления.
– Пятнадцать тысяч – вполне адекватная цена.
– Я могу выписать чек на пять.
– Пятнадцать тысяч. Наличными,-
Сардик и сам обалдел от собственной непреклонности. Обалдел и тут же развеселился. За какую сумму он собирался толкнуть "рыцаря" в самом начале, когда еще сохли краски? Три куска – из серии несбыточных мечтаний, он готов был начать с трех (торг уместен!) и упасть до полутора, а теперь ему предлагают пять!..
– Дорого. Очень дорого, – ныл немец. – Пять пятьсот. Наличными.
– Не пойдет.
– Шесть. Шесть – и я отдаю вам деньги прямо сейчас.
– Не-а.
– Мне надо подумать.
Истинная хозяйка фразы сидела на подоконнике – тихо, как мышка. И по-прежнему смотрела в окно, отстранившись от дурацких переговоров; одинаково далекая и от Сардика, и от немца, – жалких типов, деляг, торгующих во храме. Но "мне надо подумать" сделало-таки свое дело: между нелепым тезкой Дюрера и ангелом протянулись нити – не слишком заметные на первый взгляд, плотные – на второй, липкие – на третий. А если всмотреться, то они и вовсе напоминают бельевые веревки. И что прикажете делать с этими веревками? Что-что? использовать по назначению, вот что! Сушить на них крупные купюры; цеплять авиабилеты в самые экзотические уголки мира; проветривать странички из брачных контрактов – те самые, в которых указаны нехилые отступные на случай развода; навешивать монтажные срезки из домашнего порно – если останется место. Но места не останется: грезы русских девушек о богатых иностранцах представляют собой уходящие в бесконечность горные цепи, между ними и иголки не просунешь.
Ангел совсем не такой. Совсем.
Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные.
– …Мне надо подумать, – еще раз повторил немец. – Хотя… Ответ вряд ли изменится. Он все равно будет отрицательным.
– Воля ваша. Я вас больше не задерживаю.
– Вот моя визитка. Звоните, если возникнут другие предложения.
– Я могу позвонить и без визитки, как делал это раньше, – вконец охамел Сардик. – Но, боюсь, другие предложения возникнут не скоро.
В любом случае знакомство было приятным и поучительным. Я надеюсь на его продолжение, и на сотрудничество, о да, я очень заинтересован в сотрудничестве, и… просто очарован фройляйн, просто очарован!..
Вали-ка ты отсюда, интересант, хотел было сказать Сардик.
Но не сказал.
Потому что Ёлка, до сих пор безучастная, соскользнула с подоконника и бросила вслед уходящему немцу:
– Вы не подвезете меня до метро?..
Красномордый негодяй как будто ждал этого. Физиономия его залоснилась, а из раздвинутых в улыбке губ так и посыпались одинаково белые и одинаково мертвые зубные имплантанты (носитель непобедимого российского кариеса байкер Леопольдыч когда-то метко прозвал подобное безобразие "унитазами"). Вот и теперь – унитазы сверкали. Торжествовали. Были счастливы без меры. Были готовы схрумать ангела не сходя с места и переваривать ангельское мясцо всю оставшуюся жизнь – желательно, вдали от малопонятного Питера и малопонятной России.
– До метро можно и пешком дойти, – процедил Сардик. – Тут квартал всего.
– Мне нужна другая ветка, – парировал ангел совершенно равнодушным голосом. – Терпеть не могу пересадок. И вообще…
О, ja! Понимаю вас, фройляйн. Русское метро – это глубоководный кошмар, – подпел ангелу немец. – Говорят, там водятся крысы-мутанты… э-э.. размером с ягуара. Размером с бенгальского тигра… были даже зафиксированы случаи нападения на пассажиров.
– У вас устаревшие данные, Альбрехт. – Сардик понимал, что исход предрешен, но и сдаваться не собирался. – В этом году все крысы мигрировали в страны Евросоюза. В Германию, в частности. А те, кто остался, пересели на "Феррари".
– Ха-ха, – благодушно заржал немец. И обратился к Ёлке – так, будто Сардика не существовало: – Ваш друг очень komisch… Как это по-русски? Смешной.
Скорее – drollig – поправила Альбрехта Ёлка, даже не улыбнувшись.
Дролиг. Вот ты и получил свою пайку, старичок.
Сардик понятия не имел, что означает обидное "дролиг". Может, речь идет о квадратном корне, извлеченном из кролика? Или о производной клоуна? В любом случае и "кролик", и "клоун" лавров Сардику не прибавляли, а тотальное незнание немецкого не позволяло ему участвовать в разговоре на равных. Но кто сказал, что Сардик не знает немецкий? Еще как знает!.. Сейчас, сейчас…
– Печально иметь дело с Zugtiere. Zugtiere никогда не поймет художника, сколько бы ни старался, -
Сардик чеканил каждое слово, наблюдая, как они – одно за другим, – сливаются в фарфоровые унитазы во рту немца. В конце концов, он добился желаемого: проглотив оскорбительную реплику, Альбрехт захлопнул пасть и стер с лица улыбку.
– Русские – очень странные люди, – сказал он напоследок.
– Точно, – подтвердила Ёлка.
– Генау, – эхом откликнулся Сардик.
Зачем вам метро, фройляйн? Я мигом домчу вас,
куда нужно, можете на меня рассчитывать. Как раз сейчас я не занят. Совершенно свободен. Самым неожиданным образом случился Arbeitspause… как это по-русски? перерыв в работе, ja!.. И моя машина к вашим услугам. Жду вас на улице.
Английский замок, врезанный во входную дверь, представляет собой простейшую конструкцию. С ним справится любой даун, не говоря уже о немце, так что провожать Альбрехта не имеет смысла.
Ничто не имеет смысла с этой минуты.
– Уже уходишь?..
– Да. Мне пора.
Какие меры должен предпринять Сардик, чтобы задержать ангела, не дать ему уйти? Можно рассмешить его, позабавить какой-нибудь историей. Про кота, например, но Сардик никогда не был на короткой ноге ни с одним котом. История про путешествия во сне – прекрасна сама по себе, но она слишком длинная. Такого количества времени у Сардика нет. Истории про Холли Голайтли и "Concepcion Jeronima.13" в Сардиковой голове – уже рассказаны. Словечки Шурика и компании – уже озвучены. Картины – уже увидены, что остается?..
Сам Сардик.
Мертвецки влюбленный. Несчастный. Способный стать алхимиком, авиатором, погонщиком воздушных змеев, повелителем воды. Способный стать кем угодно, пусть только ангел пожелает. Но у ангела нет никаких пожеланий. Он хочет одного – уйти.
Вот еще что можно сделать: применить грубую физическую силу, затолкать ангела в угол и забаррикадировать дверь. Или закрыть ее на ключ, а ключ выбросить к чертовой матери. Что ты скажешь на это, ангел?..
Ангел будет безмерно удивлен, но это не помешает ему выпорхнуть в окошко. После чего Сардик станет досадным воспоминанием, неприятным, как блохи, которые время от времени заводятся даже в ангельских перьях. "Знавала я одного припадочного рисовальщика… – такими словами начнется воспоминание, – тот еще был клоун, тот еще кроличий хвост!.."
– …Какао! – прошептал Сардик непослушными губами. – Я забыл приготовить тебе какао. Сейчас все организую. Ты ведь подождешь?
– Нет. Не стоит заморачиваться. Давай перенесем какао на следующий раз.
– Это несложно. Я все сделаю очень быстро.
– Мне пора.
– Нет. Ты не можешь вот так уйти…
Сардик даже не подумал приблизиться к Ёлке, стоял в отдалении, рядом с непроданным "рыцарем"; так будет лучше всего – не приближаться. В противном случае он не справится с искушением и действительно применит грубую физическую силу. И автоматически перекочует в разряд досадных и неприятных воспоминаний, кого обрадует такая перспектива?
Только не Сардика.
– …Ты не можешь…
– Почему не могу? Могу.
– Я ведь говорил тебе… Я должен был тебя встретить – и я встретил… Я думал, что ты – это ты.
– Так оно и есть.
– Тогда почему ты уходишь?
– Ну… Мне нужно в одно место. У меня были планы…
– Ты ничего не говорила о планах.
– Не говорила, а теперь говорю. Не переживай, мы еще увидимся. Я позвоню…
Она могла бы поцеловать Сардика на прощание – по-дружески, в щеку. Как это делали Шурик, и Анька-Амаретто, и некоторые из женщин его друзей. Сардик непривередлив – и такой нейтральный поцелуй он счел бы авансом, весомым дополнением к "мы еще увидимся". Она могла бы поцеловать – но не поцеловала, просто исчезла из мастерской.
Легкий щелчок захлопнувшейся двери – вот и все, что осталось Сардику.
Он не умер сразу, как можно было предположить, и не посинел от недостатка воздуха; он даже успел вспомнить о существовании ангельской "Мазды RX-8" (купе) и о старушке Бетти на лобовом стекле. У ангела есть машина, так зачем ему понадобилось метро?.. Чтобы поудобнее устроиться на немецких унитазах, вот зачем!
Ангел совсем не такой. Совсем.
Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные.
Последующие три минуты Сардик крушил в мастерской все, что попадалось под руку: эскизы, наброски и подрамники; недавно заказанные багеты; картины, написанные много лет назад и только начатые. Он смял и растоптал ногами архитектурный памятник Биби-Ханым и сломал о колено сямисэн в красной траве. И остановился лишь перед "Воркующим рыцарем".
– Пять пятьсот наличными… Шесть – и я отдаю вам деньги прямо сейчас!.. Ха-ха!..
Ножницы, которыми кроятся драпировки; скальпель, которым затачиваются карандаши; строительный нож, которым подрезаются сухие цветы и бамбук для натюрмортов. Выбор не такой уж маленький. Сардик остановился на ноже. Примерился, подбросил его в руке и вонзил в беззащитный холст – в том самом месте, где пальцы девушки едва касались крыла птицы.
Э-э, нет. Так не пойдет, старичок. Ни девушке, ни птице этот разрыв особых страданий не принес, а нужно заставить их страдать. Что для этого потребуется? Холодная голова, расчетливость и точность движений. И то, что девушка с картины похожа на Ёлку, нисколько не помешает.
Наоборот, поможет. Он это сделает – без всяких сантиментов.
И Сардик сделал это – расчетливо и точно перерезал горло. Сначала – рисованной девушке, затем – рисованной птице. Торжество и ликование от акта справедливого возмездия длилось недолго, всего-то несколько секунд. Но и нескольких секунд было вполне достаточно – если не насладиться моментом, то хотя бы понять: он может делать это каждый день. Рисовать ангела, не упуская ни одной детали, ни одного штриха,
а потом резать ему горло.
Подобное занятие станет смыслом жизни, раз ничего другого не остается, поздравлялки-поздравлюльки, старичок, вот ты его и обнаружил, смысл жизни.
Резкая боль и онемение в левой руке возникли внезапно, но Сардик решил не обращать на них внимания: должно быть, это сердце пытается протестовать таким незатейливым образом. Угроза удушья отступила и сменилась перебоями в работе сердечной мышцы, почему нет? Вот было бы здорово, если бы мышца не выдержала и разорвалась. Тогда исчезли бы все желания, и необходимость просыпаться каждое утро в одиночестве, и необходимость думать о том, что ни одна женщина никогда по-настоящему не полюбит Сардика. Да и плевать ему на всех женщин в мире, ему нужен ангел. Только он.
Все-таки эта боль – механического происхождения и к бедному, запутавшемуся в стропах любви сердцу Сардика касательства не имеет.
Сардик разжал руку: так и есть, инородное тело. Пластиковая визитка негодяя Альбрехта с остро заточенными краями. Напрягаясь и сжимая ладонь, Сардик даже не заметил, как края визитки впились ему в кожу, слегка надрезав ее. Две аккуратные, параллельные царапины, прямые, как стрелы, с выступившей в ложбинках кровью – покинувший поле боя немец все-таки умудрился достать его, сволочь поганая!..