Религия является наиболее почтенным средством сдерживания страстей, и служители ее должны пользоваться среди людей особым почетом, а если они невольно и совершают ошибки, то люди, верящие в того же Бога, в которого верят и эти служители, должны прощать им.
Следует также упомянуть о пожилом слуге дома по имени Виктор, искренне привязанном к прежним своим господам; этому Виктору еще предстоит сыграть свою роль в грядущих событиях.
Вот действующие лица нашей печальной истории, состоящей по большей части из подробных описаний разного рода несчастий, выпавших на долю главной ее героини, а также тех персонажей, коих мы заранее вывели на сцену.
И пусть теперь читатель, познакомившись со всеми добродетельными героями повествования, не ведая страха, следит за рассказом о зловещих событиях, истинных виновников которых мы намерены разоблачить!
Общество собралось в просторной гостиной, освещенной люстрой со множеством свечей; маркиз и маркиза де Ганж, г-жа де Рокфей и граф де Вильфранш играли в ломбер. Устроившись в уголке подле старинного камина, отец Эусеб объяснял один из постулатов христианской доктрины мадемуазель де Рокфей. Когда часы на замковой
башне пробили шесть, донесшийся с улицы шум возвестил о прибытии нового гостя. Заскрежетали массивные железные петли, дверные створки медленно отворились, и Виктор доложил об аббате де Ганже; с тех пор как маркиз обосновался в фамильном замке, аббат впервые посещал его.
- Какой сюрприз! - воскликнул маркиз, сжимая брата в объятиях. - Наконец-то, дорогой Теодор, ты вспомнил, что у тебя есть брат, который всегда любил и продолжает нежно любить
тебя!
- Неужели ты всерьез считаешь, что я тебя забыл? - отвечает ему двадцатидвухлетний клирик, еще не связанный суровыми обетами церковного послушания.
И обладатель решительного лица, свидетельствовавшего скорее о склонности к служению Марсу, нежели алтарю, продолжает:
- О нет, мой дорогой Альфонс, я не забыл такого чудесного брата, как ты, и тем более не забыл о своем долге - соблюсти правила вежливости по отношению к своей новой сестре. Ты же знаешь: я всегда исполняю обязанности, налагаемые на меня приличиями. Мои отсрочки с приездом поистине преступны, ибо я до сих пор не имею чести быть с нею знаком, и только многочисленные дела, три года удерживавшие меня в Авиньоне, в одиночестве, вдали от дорогих мне людей, могут служить мне слабым оправданием...
Произнося слова эти, Теодор не отрывал восхищенного взора от своей очаровательной невестки.
- У меня был портрет госпожи графини,- продолжил аббат, в очередной раз бросая пламенный взор в сторону Эфразии, - тот самый,
который ты, Альфонс, любезно прислал мне из Парижа накануне вашей свадьбы. Однако какая разница, сколько упреков следовало бы сделать художнику! О брат мой, сразу ясно, не твоя рука водила его кистью!
И нежно обняв невестку, Теодор пригласил всех к столу.
В начале застолья гости обменялись новостями. Живой интерес вызвало известие о том, что англичане призвали Карла II и он, повинуясь воле своего народа, взошел на престол предков. Обсудили усиление власти Мазарини, возмутились низостью парламента, осыпавшего кардинала бранью при въезде в столицу, а также вспомнили и многие другие события, менее важные, но вызвавшие интерес и при дворе, и в городе. Беседа продолжалась до самого ужина.
Обрадованный маркиз отвел брату место между мадемуазель де Рокфей и маркизой де Ганж; за столом воцарилась душевная и радостная обстановка, сделавшая трапезу еще более оживленной. А пока действующие лица нашей истории сидят за столом, мы позволим себе познакомить читателя с новоприбывшим ее участником и, воспользовавшись моментом, крупными мазками набросать его портрет.
Обычай и состояние дел заставили Теодора надеть платье, обязывавшее его питать чувства, коих в его сердце никогда не было. Аббат де Ганж давно ждал удобного, случая, чтобы отказаться от церковного облачения, ибо его доля наследства, хотя и скромная, так как, согласно законам провинции, основное состояние отходило к старшему в роду, позволяла ему - прежде всего по причине благородства, проявленного братом при
разделе имущества, - надеяться на выгодный брак. Можно с уверенностью сказать, что нынешнее состояние Теодора, одно из наиболее почтенных и полезных для общества, нисколько не подходило такому порочному человеку, как он. Аббат де Ганж принадлежал к тому разряду мужчин, которые добивались взаимности у женщин только для того, чтобы их обманывать, любили женщин для того, чтобы ими пользоваться, вступали с ними в связь для того, чтобы предать и отдать их на поругание, презирали их тотчас, как только те переставали им нравиться; не имели ничего святого, когда речь заходила о том, чтобы соблазнить женщину, и соблазняли их лишь для того, чтобы обесчестить. Такой человек вряд ли будет рад встретить добродетельную особу, которая пожелает пресечь бесчисленные порывы его нечестивых желаний и постыдное легкомыслие в отношениях, дабы противопоставить им сладость постоянных уз, завязанных навечно ласковыми руками Гименея. На наш взгляд, счастье в браке для него невозможно, а потому мы с известной долей уверенности предполагаем, что, не будучи счастливым сам, аббат де Ганж множил на пути своем исключительно несчастных женщин. "Ах! - воскликнете вы. - Но разве не мог он пощадить и не обрекать на горестную участь ту, которая стала украшением его фамильного замка?" Увы, нет, и, как бы нам того ни хотелось, не станем обольщаться, ибо очень скоро взорам нашим откроется совершенно неприглядная истина.
Вот уже несколько лет в замке проживал некий аббат Перре, в прошлом приходской викарий. Много лет назад он втерся в доверие к отцу нынешнего маркиза и теперь исполнял в замке
обязанности привратника3. Юный Теодор, выросший под покровительством сего сорокапятилетнего человека4, питал к нему те же чувства, что и покойный граф, - с той разницей, что здесь связующим звеном между наставником и учеником стал порок. Зная обо всех распутных похождениях молодого человека, аббат Перре, сам этим похождениям способствовавший, приобрел над Теодором определенную власть, делавшую союз сей еще более опасным. А так как в тот вечер у обоих было что сказать друг другу, то, как только они вышли из-за стола, Перре, повинуясь знаку Теодора, взял подсвечник и, освещая дорогу своему юному покровителю, направился в его апартаменты, где они оба и затворились.
- Друг мой, - обратился Теодор к своему конфиденту, как только они остались одни, - скажи мне, можешь ли ты представить себе, что на свете есть женщина, еще более совершенная, чем супруга моего брата? Если бы я был старшим в роду, жребий, возможно, даровал бы эту женщину мне, но сейчас мне остается только горько сожалеть, что я не появился на свет раньше Альфонса... Как, однако, капризна дама, именуемая Фортуной! И все же, бесценный мой Перре, наслаждение, даруемое нам женщинами, мы чаще всего получаем вне брака, ибо лишь одна из трех, а то и четырех побед наших завершается браком.
- Разумеется, господин аббат, вам больше подходит быть старшим, - ответил Перре. - Однако судьбе было угодно сделать так, а не иначе, и мы не можем ничего изменить.
- Согласен; но я могу нарушить ее планы.
- О! вы не сделаете этого, ведь ваш брат столь любезен! И так искренне любит жену!
- А как по-твоему - отвечают ли ему на его любовь?
- Еще как! Супруги не расстаются буквально ни на минуту. Когда они вместе, счастливее их нет на всем белом свете. А если госпожа чего-нибудь пожелает, господин мгновенно бросается исполнять ее желание. Ах, как нежно они заботятся друг о друге, как внимательны и предупредительны!.. Впрочем, господин аббат, это не имеет никакого значения, и, если вы уверены, что мои хлопоты пойдут вам на пользу, я незамедлительно выведу на линию огня всю свою артиллерию. У вас не будет оснований усомниться в усердии Перре.
- Друг мой, - ответил Теодор, - мне кажется, завоевание будет нелегким. Конечно, Ам-бруазина де Рокфей, рядом с которой я сидел за ужином, также весьма недурна, но, если мне взбредет в голову приударить за ней, мне придется на ней жениться, а ты прекрасно знаешь, что я не желаю связывать себя узами Гименея. Поэтому гораздо лучше я чувствую себя подле Эфразии: она волнует, возбуждает меня, и эти чувства нисколько не противоречат той извращенности, коей природе было угодно меня наделить. И потом, не кажется ли тебе - впрочем, как и мне,- что Эфразия, хотя и старше по возрасту, в сотню раз лучше малютки Амбруази-ны? Я предпочитаю женщин, будоражащих воображение, и не слишком ценю тех, кто может воздействовать исключительно на чувства.
- Но она ваша невестка!
- Друг мой, я это знаю. И хотя я уважаю и люблю своего брата... дорогого брата, который, будучи старшим, обошелся со мной крайне вели-
кодушно во время раздела наследства... я готов, поправ чувство признательности, оскорбить или даже разорвать его супружеские узы... словом, соблазнить эту честную женщину - его жену... Ах, дорогой Перре, признаюсь, подобные поступки чрезвычайно привлекают меня! К тому же, мой милый, огонь, полыхающий в очах Эфразии, способен растопить любые льды - подобно тому, как лучи дневного светила растапливают льды Кавказа. Известно ли тебе, что, пока она была при дворе, король отвратил свой взор от прекрасной Манчини? А ведь в то время он был пылко влюблен в племянницу кардинала Маза-рини!
- Да, сударь, знаю и нисколько этому не удивлен. Эфразия достойна любви самого короля, так что, когда вы добьетесь ее расположения, вы вознесетесь выше короля.
- Нет, нет, я постараюсь смирить свои чувства, стану делать все, чтобы казаться добродетельным, и, если понадобится, покину этот дом. Но если все усилия мои будут напрасны, если любовь возобладает над разумом, ты, я полагаю, поймешь, что моей вины тут не будет вовсе. Ибо любовь сильнее разума, а потому несчастен тот, кто, слабый от природы, пытается сопротивляться упавшему на него любовному бремени, клонясь к земле, словно тростник под порывами северного ветра. Нет, я не намерен противиться природе и надеюсь, что предмет желаний моих разделит выпавшее на мою долю сладостное бремя.
Порочная страсть аббата была Перре только на руку, поэтому, осыпанный милостями и подарками младшего де Ганжа, он не стал ему
возражать, и оба нечестивца, вполне довольные друг другом, отправились спать.
На протяжении двух недель аббат де Ганж, желая прогнать тоску, навеянную деревенской жизнью, со всей доступной ему страстью предавался развлечениям, кои могли предоставить ему замок и прилегающие к нему окрестности. Ужины и балы, охота в парке и прогулки по берегам реки Од - любезные хозяева ничего не забыли. И преступное чувство, вспыхнувшее в груди Теодора при виде прелестной Эфразии, разгоралось еще ярче. Как ни старался молодой аббат погасить бушевавшее в нем пламя, оно только сильнее опаляло его, и вскоре он почувствовал, что более не в силах сопротивляться руке, размеренно и неустанно подталкивавшей его к бездонной пропасти порока. Но кто знает, прилагал ли аббат на самом деле все усилия, чтобы не скатиться в бездну? Не стремился ли он туда сам, без всякой посторонней помощи? Ведь всем известно, что слабодушный всегда находит оправдание своим слабостям, а тот, кто не имеет мужества бороться с собственными дурными наклонностями, винит во всем свою несчастливую звезду.
Когда наконец бурные развлечения сменились спокойствием и безмятежностью, Эфразия сказала супругу:
- Друг мой, возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что между тобой и братом существует огромная разница. В нем нет ни капли доброты твоей, ни крупицы твоей кротости! Признаю: он не чужд добродетели, однако это возвышенное чувство занимает в душе его лишь крохотный уголок, в то время как в твоей душе оно расцветает пышным цветом. Стоит только взглянуть на тебя, как сразу проникаешься к тебе любовью, а чтобы полюбить его, на мой взгляд, следует приложить чрезвычайно много усилий.
- Слова твои, Эфразия, я могу приписать исключительно твоей любви ко мне. Мой брат-аббат любезен, остроумен, и, когда ты лучше узнаешь его, ты, без сомнения, станешь любить его так же, как и я.
- О друг мой, чтобы полюбить его, мне вполне достаточно тех уз, что связывают его с тобой; однако я по-прежнему утверждаю, что он тебя недостоин.
- Возможно, тебе больше понравится шевалье, - заметил Альфонс. - К сожалению, дела пока удерживают его в Ницце, где сейчас расквартирован его полк, но вскоре он приедет к нам, и я надеюсь, что все вместе, вчетвером, мы проведем в этом замке несколько счастливых и радостных лет.
- Ах, тебе уже мало моего общества! А мне для счастья ну^сен только ты,- ты один можешь сделать меня счастливой; кроме тебя, мне никто не нужен.
Тут беседа их была прервана г-жой де Рокфей, явившейся пригласить их в Ганж послушать в тамошней церкви новую проповедь отца Эусеба. И все обитатели замка отправились на проповедь. Отец Эусеб говорил о божественной любви. О, каким жаром пылали слова почтенного священнослужителя! С каким чувством славил он праведные души людские, воспитанные в любви к своему Творцу! Обращаясь к сердцам, он призывал всех почитать Небесного Отца, ибо Ему мы обязаны всем. Какую глубокую признательность обязаны
мы питать к Творцу своему - ведь именно благодаря Ему мы способны наслаждаться красотами и чудесами творения! В речи своей священник рисовал прекрасные картины мира, сотворенного Господом, и верующие в умилении преклоняли перед Творцом колени. Тех же, кто дерзко усомнился в величии Творца, речи отца Эусеба заставили раскаяться и уверовать.
- Тот, кто не верит, - говорил святой отец, - не может чувствовать; тот, кто не признает Господа творцом своим, слеп на оба глаза. В душе чувствительной всегда есть вера и любовь. О, неблагодарные сердца! Как смеете вы отрицать существование Бога, когда рука Его оберегает вас в пучине горестей, куда в неверии своем вы погружаетесь все глубже и глубже! Кому, по-вашему, обязаны вы способностью отражать удары тех, кого сами развращаете своими лживыми речами? Господь протягивает вам руку помощи, а вы ее отталкиваете! Не буду напоминать вам о гневе Его... я не намерен устрашать вас, хотя вы уже не раз заслужили Его гнев. Я хочу напомнить вам только о доброте Его. Торопитесь внять Его милосердному гласу, покайтесь, и объятия Его всегда будут для вас раскрыты.
В Ганже и окрест было немало протестантов, но добрая слава отца Эусеба шагнула так далеко, что многие протестанты являлись его послушать. Как и католики, они были растроганы его проповедью, - ведь любовь к Господу присуща всем и повсюду, во все времена и во всех религиях. Любовь эта объединяет людей, ибо каждое существо, наделенное разумом, непременно имеет религию и, исполняя ее обряды, отдает дань признательности Тому, Кто вдохнул в него жизнь. Все добро-
детели проистекают из искреннего принятия учения Господа, ибо учение это располагает душу к чувствительности, а чувствительность становится источником добродетелей. Душа же неверующего пуста, и он, не сумев воспринять ни единой добродетели, сам того не замечая, впускает в нее порок, от которого потом не в состоянии избавиться, ибо в борьбе своей не имеет помощников.
За обедом все говорили только о проповеди отца Эусеба; а так как добрейший реколлект отсутствовал (он остался обедать у кюре), то сотрапезники без смущения возносили ему самые возвышенные хвалы.
Только аббат де Ганж холодно отозвался об этой проповеди.
- Есть вещи столь естественные и простые, - заявил он, - что я всегда удивляюсь, отчего их делают темой проповеди. Проповедовать существование Господа означает предполагать, что есть люди, не верящие в Него. Но я не могу себе представить, чтобы в наших краях нашелся хоть один такой человек.
- Я с вами не согласна, - ответила г-жа де Рокфей. - Во-первых, я точно знаю, что мало кто из неверующих готов в этом признаться, и тех, кто не признается, на мой взгляд, немало. А во-вторых, я никогда не смогу назвать верующим того, кто слепо идет на поводу у своих дурных страстей. Если бы такой человек верил в Бога, разве не смог бы он с Его помощью укротить свои страсти?
- Но, - возразил аббат, - разве не существует законов, призванных остановить тех, кого не останавливает страх перед Божьей карой?
- Таких законов недостаточно, - продолжала г-жа де Рокфей, - к тому же их нетрудно обойти. Преступления, совершенные втайне, становятся неподвластны закону, а люди, обладающие властью, и вовсе дерзко презирают любые человеческие установления! Что помогает слабому не трепетать при одной только мысли о могуществе сильного? Только утешительная мысль о том, что справедливый Господь рано или поздно отомстит его гонителю! Что говорит бедняк, когда его обирают? Что говорит несчастный, когда его притесняют? "О! - восклицает и тот и другой, проливая слезы, кои тотчас утирает рука надежды. - С тем, кто меня тиранит, обойдутся так же, как и со мной; мы вместе явимся на суд к Предвечному, и там мне будет отмщенье". Так не отбирайте же это утешение у несчастных! Увы, зачастую оно единственное, которое у них остается, а потому не будем жестоки и не станем отнимать у них последнее!
Прекрасные глаза Эфразии, в полном согласии с ее добрым сердцем, одобряли все, что говорила г-жа де Рокфей. Бросив взгляд на невестку, Теодор стал рассеян и постарался придать разговору менее серьезный тон; ему это удалось, а вскоре беседа и вовсе прекратилась, ибо все вышли из-за стола.
Хотя для обитателей замка Ганж зима прошла в приятных беседах, развлечениях и забавах, все с радостью встретили наступление весенней погоды. Сердце Теодора было по-прежнему не на месте, и он наконец решился покинуть дом, где находиться ему стало крайне опасно. Однако разговор, состоявшийся у него с коварным Перре, неожиданно возродил в нем надежду на победу, на которую он давно уже перестал рассчитывать.
- Друг мой, - сказал он своему коварному конфиденту, - зима прошла, а дела мои так и не сдвинулись с места; прежние заботы гложут меня, и хотя кругом все оживает и цветет, сердце мое, лишенное пищи, отказывается присоединиться ко всеобщему возрождению. Словно увядшая роза, оно терзается прежними муками, сгорает от прежних желаний и, как и раньше, чувствует свое бессилие. Ну почему, скажи мне, почему, когда все в природе оживает, я чувствую в себе только смерть? Чем чаще я вижу Эфра-зию, тем сильнее я люблю ее и тем больше смущаюсь, не в силах заставить себя поведать ей о своих чувствах, пробудившихся во мне с неведомой мне прежде силой. Известно ли тебе, приятель, что я впервые не нахожу в себе мужества поведать женщине о своей любви, впервые мне страшно, что чувство мое может остаться безответным. Смущение мое наверняка покажется тебе странным, но, увы, любезный мой Перре, я ничего не могу с собой поделать.
- Честно говоря, господин аббат, - ответил Перре, - я недостаточно учен, чтобы объяснить сию загадку. Но одно я знаю точно: стыдливость и рассудительность - эти два качества, коими щедро наделена Эфразия, - без сомнения, оказали на вас не самое лучшее влияние. На вашем месте я бы не стал скрывать свои чувства, а, напротив, признался бы в них прямо; поверьте мне, сударь, женщинам нравятся сильные и решительные мужчины.
- Ты знаешь, какой план я придумал?
- Нет, но что бы вы ни замыслили, будьте уверены, во мне вы всегда найдете человека, на которого во всем можно положиться.
- Так я на тебя рассчитываю?