Россия на историческом перекрестке
Писатели-фантасты, конструируя альтернативы, немало внимания уделяют и Октябрьской революции, ставшей переломной в судьбах страны. Так, К. Булычев в своем романе "Штурм Дюльбера" рассказывает о том, как В. Ленин, не дождавшись специально приготовленного для этих целей германскими спецслужбами пломбированного вагона, решается ехать в Россию через Германию по фальшивому шведскому паспорту, в результате чего попадает в контрразведку и не успевает вовремя прибыть в Петроград. Революция лишается своего будущего лидера. Параллельно с этим в Крыму активизируются монархисты, а адмирал Колчак помогает представителям семьи Романовых бежать на свободу. Страной теперь правит Мария Федоровна. Русская армия берет Стамбул, и уже 8 июня 1917 г. в Брюсселе подписан мир. Монархисты оказываются тем не менее ничуть не лучше большевиков: из России точно так же бегут вынужденные эмигранты: А. Керенский, В. Набоков.
По версии А. Авраменко, Б. Орлова и А. Кошелева в повести "Смело мы в бой пойдем" Ленин убит в шалаше в Разливе, Октябрьского переворота не состоялось. Однако итоги Первой мировой для России оказались неутешительными: Англия и Франция сумели провести дело так, что Россия практически ничего не получила.
В романе Н. Иртениной "Белый крест" из-за космического катаклизма революция 1917 г. так и не произошла, и после кровавого хаоса история человечества пошла по другому пути. К середине XXI в. мир оказался полностью поделен между тремя государствами - православной Российской империей, Американскими Штатами под властью оккультных сект и азиатскими буддо-исламскими Соединенными Королевствами.
Но оставим пока в стороне причудливые изыскания писателей-фантастов. Что говорят историки?
Была ли альтернатива Октябрю? - задается вопросом А. Самоваров. Была! - полагает он. В октябре 1917 г. Ленину не было никакого смысла идти на революцию, если бы он хотел реальной работы на Россию. Ему никто не мешал делать добро России. Временное правительство и новая власть вообще встретили Ленина, как брата. Все эти Львовы, Керенские и Милюковы относились к реальным революционерам-подпольщикам с огромным уважением, и все они принимались в России с радостью. Никто не мешал Ленину работать вместе с прочими левыми на благо России. Более того, Керенский перед самым крахом делает выбор не в пользу Корнилова, а в пользу Ленина. Россия в тот период страна революционная, страна левых взглядов, реальная власть принадлежит Советам, в которых большинство у эсеров, меньшевиков, анархистов и большевиков.
По мнению М. Доброго, два исторических шанса были упущены сразу после Октябрьского переворота. Первый - соглашение между всеми социалистическими партиями. В конце 17 года большевики были еще совсем не уверены в прочности своей власти и готовы были пойти на это. Но ни правые эсеры, ни меньшевики не хотели партнерства с большевиками. Их не устраивало даже соглашение на основе равного представительства. Большую часть мест в правительстве они хотели закрепить за собой, большевикам и левым эсерам дать только пару незначительных портфелей. Ленина и Троцкого вообще в правительство ни под каким видом не пускать. Окончательно шанс на широкую левую коалицию был утрачен после разгона Учредительного собрания.
Второй шанс: сохранение блока "большевики - левые эсеры". Но здесь роковую роль сыграл Брестский мир, из-за которого эти две политические группировки резко и окончательно разошлись. Если бы условия Брестского мира были помягче… Кстати, это было не так уж и невозможно. Большая вина тут лежит на большевиках, которые, вместо того чтобы вести честные переговоры (если, конечно, эпитет "честный" применим к переговорам по предательству союзников) и без лишнего шума искать взаимоустраивающий вариант соглашения с Германией, использовали их как повод для развертывания пропагандистской войны, нацеленной на революцию в Германии. Во имя германской революции и наплевали на национальные интересы. Между тем первоначальные требования немцев были вполне терпимы и обсуждаемы - Царство Польское (которого Россия лишалась при любом раскладе, даже в случае победы) и Курляндия (тут от немцев можно было бы потребовать уступок). В итоге демократическая альтернатива Октября не состоялась. Однако это было не результатом заранее спланированного обмана, а следствием давления злой силы обстоятельств, чрезмерных амбиций некоторых политиков (и далеко не только тех, кто этот переворот затевал), а также политических ошибок.
Другие историки говорят о продолжении линии Февраля как альтернативе Октября. Историк В. Старцев в своей статье, опубликованной в журнале "Коммунист" еще в 1988 г. "Октябрь 1917-го: была ли альтернатива?" и перепечатанной в 2007 г. журналом "Свободная мысль", рассматривает проблему: можно ли было в 1917 г. "избежать" Октябрьской революции или "обойти" ее? Возможность продолжения развития России по буржуазно-демократическому пути не только существовала, но и была в сложившихся условиях наиболее вероятной. Ее обеспечивали победа Февральской революции, вооруженное свержение царского строя и существенное преобразование государственного аппарата, значительная поддержка массами демократического Временного правительства. Создание после апрельского кризиса правительственной коалиции из представителей Петроградского совета - от руководства партий эсеров, меньшевиков и народных социалистов - значительно расширило социальную базу Временного правительства. Мятеж Корнилова сам по себе и то, как он был разгромлен, изменили политическую обстановку в стране. Социальная база Временного правительства и сторонников коалиции, национального согласия заметно сократилась. Но успешное формирование Керенским третьего коалиционного правительства, одобрение руководством Демократического совещания идеи коалиции вообще, формирование предпарламента (Временного совета Российской Республики) вновь несколько увеличили доверие к Временному правительству Керенского. Поддерживавшие его партии продолжали представлять большинство населения России. Это показали и результаты выборов в Учредительное собрание. Большевики смогли получить на них только около четверти голосов, а эсеры, меньшевики, народные социалисты и прочие - свыше 70 %. А ведь выборы проходили в середине ноября 1917 г., через 20 дней после прихода к власти большевиков в Петрограде. Так что вполне можно допустить, что Временное правительство Керенского имело шансы довести страну до Учредительного собрания, если бы не было свергнуто Октябрьским вооруженным восстанием в Петрограде. Итак, теоретически исследователь проблемы вправе допустить, что альтернатива Октябрьскому вооруженному восстанию действительно существовала. Однако для ее осуществления в 10 дней, остававшихся до восстания, должно было произойти слишком много событий, главное - таких, какие, как мы хорошо знаем, на деле не произошли. Случилось же совсем другое.
Что было бы, если бы? - задает вопрос С. Новиков. Совершенно точно, германский блок был бы побежден до 1917 г., Россия в числе основных стран-победительниц диктовала бы условия мира. Был бы контроль над проливами, союзные государства Восточной Европы, неизбежные аграрные преобразования, бурный рост промышленности, расцвет наук и культуры. Миллионы людей не погибли бы в Гражданскую, не отдали бы свои труд и талант другим странам, не было бы нацизма и фашизма, рожденных противостоянием идеологий.
Но все эти альтернативы слишком уж носят неопределенный характер.
Альтернативы смуты и "смутные" альтернативы
Действительно, Россия осенью 1917 г. отнюдь не была обречена на большевистский переворот. Фатальной предопределенности победы Ленина и его соратников не было. А вот демократический Февраль в такой стране, как Россия - 1917, скорее всего, все-таки был обречен. Широкие массы были далеки от демократического сознания. В обществе нарастала смута и не было видимых возможностей ее преодоления.
В исторических трудах приводится немало примеров нарастающего ожесточения народных масс в условиях социальной смуты. Подробно об этом говорит тот же В.О. Ключевский применимо к началу XVII в. О вступлении общества в эпоху ожесточенного противостояния в 1917 г. пишет А. Буровский: "В страшную зиму 1917/18 годов солдаты - те самые патриархальные крестьянские парни, одетые в шинели, - начнут приколачивать погоны гвоздями к плечам офицеров, топить в сортирах их семьи - матерей с грудными младенцами. В ту же зиму крестьяне будут грабить барские усадьбы и при этом уничтожать все, связанное в их представлении с барской жизнью: библиотеки, картины, красивую мебель. Произойдет выплеск ненависти, во сто крат больший, чем нужно для самой успешной революции. В тысячу раз больший, чем оправдано любой, самой жестокой "классовой борьбой". Повстанцы будут сжигать живыми, топить в уборных, насаживать на колья помещиков, их жен и детей, домашних учителей и еще не разбежавшуюся прислугу".
А вот свидетельства историка В. Булдакова: "Коммунистическое мифотворчество стыдливо избегало показа поведения солдат в 1917 г.: по его канонам в "социалистической" революции, даже свершившейся в разгар войны, полагалось проявить себя пролетариату в союзе с "беднейшим" крестьянством. После не предусмотренных догмой некоторых историографических прорывов 20-х годов, рассмотрение действий солдатских масс было загнано в схему "партия-армия-революция", где воинам надлежало действовать по указке большевиков, а не командования. Всякий расхристанный солдат, плюнувший в 1917 г. в лицо офицеру, имел шанс попасть в ряды "сознательных"; пьяное буйство солдатских толп могло быть отнесено к разряду революционного творчества. Дело дошло до предложений считать армейскую среду кузницей "рабоче-крестьянского союза", довершившего торжество стремящейся к миру во всем мире власти. На деле солдаты могли вести себя либо как профессионалы, либо как социальные изгои".
Так срабатывает традиционалистское "начало" в эпоху смуты и распада государственности. "В переломные моменты истории все определяет агрессивное начало, малопривлекательные носители которого выступают историческим воплощением того возмездия, которое заслужила старая система. К 1917 г. армия представляла собой гигантскую социальную массу: только на фронте солдат и офицеров было 9620 тыс. (еще 2715 тыс. составляли лица, работавшие на оборону - от строителей прифронтовой полосы до работников Красного Креста), в запасных частях тыловых военных округов числилось до 1,5 млн. людей в военной форме - цифра, сопоставимая с количеством имеющегося здесь промышленного пролетариата. К этому надо добавить 3 млн русских военнопленных, большинство которых хлынуло в Россию в 1918 году. Через армию с революцией оказалась связана наиболее активная часть населения. К этой людской массе присоединилась часть военнопленных центральных держав, представители которых в апреле 1918 года на своем съезде "интернационалистов", подобно большевикам, объявили войну собственным "империалистическим" правительствам".
Пытаясь понять природу солдатского бунтарства, В. Булдаков полагает, что это связано с осмыслением психологии превращения "человека земли" (а армия в основном состояла из крестьян) в "человека с ружьем". С какими чувствами шли крестьяне на войну? Для крестьянина уход в армию означал, что он становился человеком, несущим "государеву службу". Воинский долг психологически приближал его к власти; всем следовало уважать самый процесс перехода в это новое качество. Призывник достаточно долго и демонстративно "гулял" на глазах у "понимающей" общины. Поэтому в июле 1914 г., когда последовала спешная мобилизация с запретом спиртного, новобранцы взбунтовались. Однако "озорство" заканчивалось, как только рекруты получали обмундирование. И все же статус солдата был унизительным; не случайно многие из них восприняли свободу как возможность "погулять" в городе "как все". Особенно плохо приходилось "инородцам", порой едва понимавшим по-русски. Так в армии "концентрировался социокультурный раскол, исподволь деформировавший патерналистскую пирамиду". Командиров можно было бы уважать за профессионализм и отвагу. На деле же солдаты часто подмечали у них паническую боязнь высшего начальства, нерешительность, казнокрадство, пьянство, шкурничество и карьеризм. Даже кадровые офицеры, число которых неумолимо таяло, прямо или косвенно развращали солдат своим поведением.
В целом тип взаимоотношений офицеров и солдат в России к 1917 г. можно охарактеризовать как переходный. Известно, что истинный аристократ "не слышит" разговоров лакеев между собой. Русский барин-офицер иной раз пытался вникать в их существо, интеллигент-маргинал пробовал по народнической привычке учить, а в определенных обстоятельствах и заискивать перед солдатами. В 1917 г. офицеры демонстрировали все крайности этого поведения, что их и сгубило. Солдат "демократизирующейся" армии могли бы образумить кастовая спаянность и решительность офицеров. Этого-то они и не увидели. Бывшие крестьяне неплохо воевали, когда армия наступала и им кое-что перепадало из трофеев. Позиционной войны они не любили. Солдаты охотнее шли в атаку, узнав, что у противника полны фляжки спиртным; чтобы поднять воинский дух, достаточно было намекнуть, что впереди винный склад.
Еще более обнаженно и жестко пишет о российской смуте начала XX в. историк и писатель С. Баймухаметов. Что занесло русский народ в революцию? Сейчас-то известно, что никаких таких особых предпосылок к революции не было. И даже наоборот: экономика страны на подъеме. Конечно, жизнь рабочих в тогдашней заводской слободке далеко не мед и не сахар. Но все же и не тот беспросветный мрак, какой обычно рисовали коммунистические историографы. Даже в любимом советскими идеологами романе Горького "Мать", если читать его внимательно, жизнь эта выглядит совсем иначе, нежели в учебниках. Что же случилось? Как это определить? Массовое помрачение разума? Господь в единый год и час лишил разума стомиллионный народ? Монархическую Россию привели к краху именно дворяне. Ответственность за революцию лежит на них, как на правящем классе. Вспомним слащавую формулу отношений помещиков и крепостных: "Вы - наши отцы, мы - ваши дети…" Но если дети в один исторический миг порезали, поубивали, расстреляли отцов, а отцовские усадьбы разграбили, загадили и сожгли, то кто виноват в том? Значит, такие были отцы?.. Смешно считать, что русский мужик в Семнадцатом году царскую власть на штыки поднял, потому что проникся идеями Маркса-Энгельса-Ленина. Нет, мужик нутром почуял, что пришла, наконец, сладкая возможность отомстить за века унижений. И люто отомстил! В том числе и самому себе.
На исходе горбачевской перестройки у нас были опубликованы "Окаянные дни" И. Бунина, который первым увидел в Ленине "прирожденного преступника", который не остановится ни перед чем и выполнит все затаенные желания массы. Бунин говорил, что большевики убили чувствительность. Мы переживаем смерть одного, семи, писал он, допустим, труднее сопереживать смерти семидесяти, но когда убивается семьдесят тысяч, то человеческое восприятие перестает работать.