Филипп поковырял в зубах сухим стебельком клевера, вяло согласился:
- Оно, конечно, Насибов... Он, баил кто-то, недавно в Америке шибко сильно с Гарнира сверзился...
- Не он "сверзился", а перед ним французские лошади споткнулись, Гарнир наскочил на них - тут ведь одно мгновение! Николай упал, разбил лицо, а пока вставал, все лошади ушли больше чем на двести метров. Он снова прыгнул в седло, догнал и был все же шестым.
- Эт-то да... Только чего он узырил в этом колченогом хмыренке?
Федя на этот вопрос не умел ответить с определенностью, но, чтобы не промолчать, сказал:
- У Николая Насибова чутье на лошадей.
С этого дня Анилину жить стало лучше, стало веселей. На завтрак и ужин приносил ему конюх, кроме всего прочего, овсяную кашу, в которую добавлял несколько сырых яиц, а к десерту непременно морковку или подслащенную патокой водичку. Наливал иногда молока, но Анилин брезгливо фыркал и отворачивался - помнил вкус пряного, душистого маминого, и это, коровье, казалось ненастоящим и даже, подозревал он, приванивало то ли керосином, то ли карболкой - совершенно негодное, словом, для питья.
Его неожиданный покровитель время от времени заглядывал на конюшню и каждый раз был чем-нибудь недоволен, каждый раз ругался - ну ни единого случая, чтобы он не отчитал Филиппа: то морковь крупно порезал, то мало подстилки положил, то из кормушки труху не выгреб, прежде чем сено задавать, - тысячу причин выискивал. Филипп боялся Насибова больше, чем всего заводского начальства, вместе взятого, и, когда встречал его где-нибудь на территории, начинал безо всякой подготовки клясться:
- У меня в конюшне порядок, как в церкви.
Скоро стали Анилина называть стригунком: означало это, что ему исполнился год и ему впервые постригли гриву.
Он держался в компании таких же, как сам, сорванцов, которые насмешливо и презрительно посматривали на жеребят-молочников, веселились и потешались, когда сосунки боязливо ковыляли возле своих мамаш и, чуть отстав от них, начинали панически ржать. Матери подходили к плаксам, успокаивали, а стригуны взирали с укоризной и в неподдельном изумлении, словно бы желая сказать: "Вот мы никогда такими недотепами не были, ни-ког-да!"
Наступило второе лето. Анилин и его однокашники - Графолог, Мурманск, Реферат, Эквадор - начали вести себя совсем уж степенно, совсем как большие, - не взвизгивали, не метались без толку, а очень серьезно и вдумчиво щипали траву, глубокомысленно чесали задними копытами у себя за ухом и сокрушались лишь тем, что у них вместо шикарных хвостов по-прежнему торчали сзади легкомысленные венчики.
Они очень искусно выдавали себя за матерых, искушенных и даже несколько утомленных жизнью коней, но когда мимо проходили их знаменитые соконюшенники, звезды лошадиного мира, сразу становилось очевидным, что они только играют во взрослых: они поднимали головы, заворожено впивались глазами в находившихся в отличной форме, готовых к поездке на ипподромы скакунов. О-о, кто бы знал, как страстно мечтали они стать такими, а мечтая, угадывали впереди жизнь счастливую и необыкновенную, и их молодые красивые тела вздрагивали от нетерпения и ожидания.
Осенью счастливчики вернулись из дальних странствий домой. Словно царскую корону нес на голове - так важно держался, выходя из специального автобуса, трехлетний рыжий красавец Айвори Тауэр. Это был крэк, как называют лучшую лошадь страны: он выиграл все призы в Москве, потом ездил за границу, оставил в десяти корпусах сзади себя знаменитого шведского скакуна Слябинга.
Скакал на Айвори Тауэре Николай Насибов, и он один не был полностью доволен им: в знатном иностранце Айвори Тауэре (по-английски это значит "Башня из слоновой кости"), которого ребенком купили в Ирландии, но который вырос как скакун в "Восходе", он угадывал обыкновенного фляйера - скакуна на короткие дистанции, а истинный крэк должен иметь не только резвость, но и силу. Тысячи разных лошадей прошли под ним, сотни - скакунов высокого класса, десятки - класса международного, но не было той, о которой он мечтал всю жизнь, которая снилась ему, надежда на встречу с которой жила многие годы. И он очень верил в эту встречу.
Осенью была обычная дележка молодняка: на заводе несколько тренерских отделений, и каждый жокей норовит заполучить себе наиболее способных жеребят. Каждая чистокровная - это природный алмаз, из которого надо сделать бриллиант. Работа требуется ювелирная, тут нужно высочайшее мастерство, а для непосвященных людей это просто таинство. Начинается оно уже на самом первом этапе - при отборе, так сказать, алмазного сырья...
Проводится дележка по давно заведенному порядку.
Сначала отбирают самых "перспективных" и распределяют их по жребию: кто кому достанется. Анилин, конечно, в число "перспективных" не входил, жребий на него не метали. Больше того, он не попал и в следующую группу - в группу, так сказать, середнячков, которых растасовали уже не наудачу, а в зависимости от заслуг жокея: право первого выбора давалось Насибову, и он получал себе трех приглянувшихся ему лошадок, на долю менее опытного приходилась следующая тройка и так далее.
Анилин был отнесен в компанию лошадей самых бросовых - тех, которых давали в принудительном порядке, в качестве досадной "нагрузки". И среди этих бракованных Анилин, прихрамывающий и близорукий, слыл едва ли не самым захудалым. Очень были удивлены директор завода, начкон да и другие все работники, когда Насибов захотел взять его по доброй воле.
Что же нашел опытный жокей в Анилине, или Алике, как стал он его называть?
Лошади отличаются друг от друга прежде всего по мастям.
Знающие люди уверяют, что самые пылкие и артачливые, трудно подчиняющиеся требованиям лошади - рыжие. Полная им противоположность - вороные, самые кроткие. Середка на половинке между этими двумя - гнедые и серые. Пусть так, но связана ли окраска с резвостью и силой лошади?
Увы, нет... Вообще-то, наверное, тут есть еще много чего-то не до конца ясного, неизученного и интересного, но что цвет шерсти, гривы и хвоста никак не отражается на способностях скакать или бегать рысью - это наука доказала точно. И если в прошлом веке еще пользовались особой милостью серые и вороные, а пегость приравнивалась к пороку (история с Холстомером - МужикомПервым), то нынче, заручившись учеными трудами, конники обращают на масть ноль внимания.
Не скажешь так про темперамент - не характер, не нрав - особенность внутреннего природного склада, вроде как бы лошадиная душа. Эта душа во внимание принимается, и в зависимости от того, какова она, лошади рассортировываются на четыре рода - как, впрочем, и люди...
И вот если лошадь неизменно весела и подвижна, живо отзывается на все, что возле нее совершается, а обиды или радости забывает так же скоро, как и принимает их, - это лошадь-сангвиник. Если же какая-то одна скорбь или утеха поселяется в ее душе надолго и так всерьез, что других печалей или услад она и признавать не хочет, - темперамент у нее меланхолический. Бывают лошади порывистые, как сангвиники, но вспыльчивые, неуравновешенные - это холерики. А тех, которые спят на ходу, называют флегматиками.
Ну, а если отставить в сторону латынь и задаться простым вопросом: оказывает ли себя как-нибудь "душа" практически - на скачках? Ответ на этот вопрос есть.
Лошадь не может приспосабливаться к человеку, как это могут делать кошки и собаки, а значит, надо человеку приспосабливаться к ней, сообразуясь с ее природным сложением. Только это далеко не так легко, как может показаться. Вот есть, например, в нашей стране изумительно сложенный и мощный скакун Заказник, выигравший в 1971 году главный приз сезона и неплохо выступавший за границей. Но на что он способен, какие возможности еще заключены в нем, никто так и не знает: до того сложный и трудный у него характер, что за три года не нашлось жокея, который бы выявил и рассмотрел Заказника до конца. Чтобы сделать это, надо не только большое умение, но еще много времени и сил. А стоит ли их затрачивать - это никому не известно. И можно понять тех жокеев, которые отказались от него, стали работать с другими, добронравными и щедро раскрывающими свои способности лошадьми.
Вот на осенней дележке молодняка тренеры и прикидывают: легко ли лошадь привяжется или будет всю дорогу недоверчивой, быстра в своих побуждениях или с замедленной реакцией, доброй и отзывчивой будет или упрямой до того, что не станет исполнять приказаний, как бы ты ее ни наказал?
Кроме темперамента, так же дотошно изучают тренеры экстерьер лошади: по внешнему виду многие достоинства или пороки можно угадать. Например, у жеребенка лоб выпуклый, - что это значит? Значит, можно надеяться, что конь будет иметь мягкий и кроткий нрав, будет смел, памятлив и привязчив. Лоб плоский у лошади хитрой, угрюмой, лукавой и беспамятливой. Рот хорош глубокий - лучше удерживает удила, а толстые и короткие губы бывают у лентяев. Голова лошади может быть бараньей, свиной, заячьей, щучьей. Шея - оленьей и лебединой, холка высокой и длинной. Что за глаза, ноздри, уши, какова спина, брюхо, ноги от лопаток и плеч до бабок и копыт - все решительно важно, даже и хвост не все равно какой!
У Насибова, конечно, глаз был наметанный, как ни у кого, каждая мелочь ему о чем-нибудь да сообщает, он даже повадки и привычки сразу угадывает.
Вот рыжий Луч стоит ждет участи - кто его к себе в обучение возьмет? Он то и дело знобно вздрагивает своей золотистой шерстью и вертит хвостом, как пропеллером, - нетерпеливый и вскидчивый будет конь... Вороной в белых чулочках Полет - добродушный парнишка, любит пожевать какую-нибудь несъедобную вещь, например, полотенце, которым его обтирают... Караковая кобылка Шайба - озорница, в глазах у нее так и светится шкода... Темно-серый Парадокс - жеребец очень любознательный, до всего ему есть дело... Гнедой гигант Шпигель много о себе понимает - капризничает, артачится...
Мимо всех этих жеребят, из которых каждый по-своему интересен, прошел тогда Николай Насибов, всем им предпочел Анилина. Но почему же?
Анилин был гнедым, а стало быть, мог оказаться лошадью в меру шаловливой, чтобы не прослыть пентюхом, и достаточно послушной, чтобы не досаждать людям. - Да, качество приятное, но не более того, во всяком случае, каких-то особых причин для восторгов не дает, тем более что гнедая масть - у доброй половины молодняка.
Он был ярко выраженный сангвиник. А это значит почти наверняка: хорошо развитое сердце, крепкий костяк, отличный желудок, при котором всякая еда пойдет впрок. И вдобавок к сему: при таком темпераменте лошадь подвижна и энергична не за счет болезненной раздражительности и чрезмерного напряжения нервов, а лишь благодаря избытку сил и здоровья...
Это, конечно, хорошо бесспорно, но мало ли лошадей с таким темпераментом - среди чистокровных скакунов каждая вторая!
У него были огромные глаза, трепетные и резко очерченные ноздри на маленькой сухой головке, а кожа тонкая, словно бы атласная...
И это, слов нет, отлично, но ведь далекоже не главное!
Стати изобличали в нем недюжинного жеребца - многие достоинства его телосложения можно было отметить, но главное - грудь: ребра длинные (не круглые), с низко опущенной грудной клеткой, а значит - и короб очень объемный для сердца и легких имеется, и передним ногам ничто не будет мешать при движении.
Совсем замечательно это, но что стоит породистость при врожденных физических пороках - вот в чем вопрос!
Выходит, Насибов рассмотрел что-то еще такое, что-то особенное...
В тот неласковый осенний день, когда метались по леваде "степные ведьмы", и потом при мимолетных встречах подметил Николай в Анилине скрытое до поры от всех и редкостное достоинство, называемое конниками отдатливостью, а попросту сказать - постоянной готовностью работать, не жалея и не щадя себя, не красуясь и не своевольничая, доверяясь другу-человеку. Ведь для одних лошадей главное в жизни - покушать да поспать, для других вся самая сладость - поартачиться, норов свой показать, а успеха добиваются только те, для которых радость жизни заключена в работе.
Так попал Анилин в лучшее тренерское отделение конезавода "Восход", и ему, таким образом, наконец-то в жизни повезло.
В это же отделение перешел на работу по приглашению Насибова и Федя Перегудов.
ГЛАВА IV,
из которой явствует, что лошади, как и люди, в юности совершают немало ошибок
Конюшня, которая отныне стала его новым чертогом и под кровом которой он проведет несколькосчастливых лет, - это дворец не дворец, однако же и мало чего общего имеет с теми животноводческими помещениями, что уныло тянутся на задах иных сел и деревень, - обшарпанные ветрами и дождями, с подслеповатыми окошками; порой заросшие по самые брови навозом.
Во-первых, она была не на задах, а в самом центре конного городка. Во-вторых - двухэтажная: внизу лошади, вверху корма для них. В-третьих - с большущими, точь-в-точь как в школе или клубе, окнами. А можно и с больницей сравнить - стерильная чистота здесь, даже и конским потом не пахнет.
И еще много чего такого, что достойно почтительного внимания. К дверям, например, подводит не колдобинная и вечно в сырости гужевая дорога, а широкий тракт из битого и утрамбованного кирпича - словно пурпурной ковровой дорожкой путь устлан. У входа в конюшню - большие, в два обхвата вазы с цветущими в них розами. Чуть поодаль, среди яблонь и груш, обелиски-памятники лошадям, которые в свое время прославили эту конюшню.
На дверях в массивной золоченой раме и под стеклом документ, имеющий силу закона, - "Распорядок дня".
Николай Насибов приходит в конюшню первым - в четыре утра. Он всегда старательно выбрит, сорочка на нем неизменно белокипенной чистоты, на брюках свеже-подправленные утюгом стрелочки, башмаки - хоть глядись в них! Кто-то может подумать, что это - пижонство, а если помягче выразиться - щегольство, но тот, кто так подумает, ошибается: просто Николай знает, что лошадь не уважает и неохотно слушается человека, который плохо моется, редко бреет на лице щетину, кое-как одевается.
Известно давно, что лошадь, как и собака, нуждается в человеке: не вообще в человеке, а в одном - определенном и постоянном. У Анилина не было человека - Филипп им не смог стать. Правда, и зложелательно Анилин к тому "недисциплинированному" конюху не относился. Когда Филипп обижал его, он не выказывал никогда ни обид, ни намерений быть отмщенным, эти душевные побуждения не знакомы не только лошади, но даже волку, лишь люди умеют таить обиду и зло. Лошади ведомо чувство любви, но она нужна ей лишь взаимная - как и каждому, впрочем, живому существу.
Десять месяцев неприязни к Филиппу сделали Анилина недоверчивым, и Насибов не сразу смог подружиться с ним. Во вред самому себе Анилин то артачился, то трусил и наделал немало ошибок, прежде чем прошел начальную школу обучения ипподромного скакуна.
В этой школе, как и во всякой начальной, было четыре класса, но только лошади проходят их всего за полгода. В первом надо применяться к ходьбе под седлом - абы как, лишь бы терпеть на себе всадника. Во втором ты обязан научиться по первому требованию менять аллюр - способ передвижения: то шагом идти, то рысью, то кентером - легким галопом значит, то карьером - это скакать во весь опор. Третий класс, который надо закончить зимой, посвящен тому, чтобы "одеться в мускулы", а в четвертом, за март-апрель, "раскрыть дыхание". Все уроки, в конце концов, сводятся к одному: учиться бегать насколько можно быстро.
Кажется, такой пустяк, что прямо смех!.. Не говоря уж, например, о цирковых лошадях, ведь даже обознику, заурядному ломовику надо постигнуть несравненно более премудрые вещи! В самом деле.
Обыкновенная лошадь должна уметь ходить и под седлом, и в упряжке, и с сохой, и по кругу - воду качать. Она обязана смирно вести себя, когдана нее кто-нибудь взгромоздится и погонит вскачь, беспрекословно выполнять любое, хоть бы и неразумное приказание ездока, даже если этим ездоком будет столетний дед или какая-нибудь девчонка от горшка два вершка. Ну конечно, надо свыкнуться с тем, что на шее у тебя не галстук для красы, а бременящий и до ссадин холку натирающий хомут, на спине седелка, над головой дуга, под брюхом подпруга. Пока на тебя всю эту сбрую навьючивают, надо не только не брыкаться, но и помогать седлающему - то назад податься, то через вожжу ногой переступить, то вперед пойти, но не шибко, всего на полшага, чтобы там, сзади, тебя покрепче заарканили. Когда запрягут и взнуздают, надо тащить воз, да не шагом, вразвалку, а как повелят. Ну уж и разговора не может быть о том, чтобы кусаться, лягаться или взять да и поваляться себе на приглянувшейся лужайке. Больше того: надо молчать даже тогда, когда пить или есть захочется, виду не подавать, что устал, - это все хозяин твой лучше тебя знает, только его волей имеет право жить лошадь, своей у нее нет.
А вот здесь как раз и ключ к загадке: у рабочей лошади воля сломлена раз и навсегда, а лошадь спортивная - рысак или скакун, безразлично, - обязана волю иметь, но добровольно соединять ее с волей жокея или наездника.
Стало быть, наука, которую изучал Анилин в начальной школе, заключалась в том, чтобы без насилия и принуждения, полностью сохранив самостоятельность характера, исполнять тем не менее все, что повелит жокей. И вот, кстати, почему в глазах кровной лошади можно видеть одновременно огонь и кротость, гордыню и добродушие.
Анилин, как уже известно, поступил в школу, имея о ней превратное, искаженное Филиппом представление, и учиться он сперва был решительно не намерен.
Началось с того, что он не захотел, чтобы его благородную голову обременяли уздечкой. К недоуздку он привык, когда был глупым, еще под матерью. К тому же недоуздок что - игрушка, само слово говорит: это не настоящая, неполная узда, уздечка без удил, называют ее еще оборатью и оголовьем. Одно дело идти в узде с одним подщечным поводом, совсем другое, когда между зубами на язык положат железный мундштук и пристегнут его ремнями так, что уж не выплюнуть, не изжевать - только маетно лютовать, от страданий и бессильной злобы норовя весь мир разнести в щепки, что он и пытался проделать, отбрасывая от себя конюхов и круша копытами левадную городьбу.
Его, конечно, можно понять: чего хорошего, когда тебе засунут в рот кислую железку, но и то он должен был в разум взять, что без этого никак нельзя, на что уж задавака Айвори Тауэр, а и то сосет ее как миленький.
Насибов особенно не удивился, когда Федя попенял:
- Весь молодняк узду держит, а с ним пять дней без толку воюю. Видно, в отца такой тупой.
- Нет, Анилин - лошадь с большим сердцем, занимайся и не горячись, - велел Насибов.