Москва, сердце огромной страны, была огромным открытым сердцем. Все со всеми непрестанно общались, друг другом интересовались, совали в чужие дела и личную жизнь добродушно-любопытные носы. Даже крепенькие московские воробьи пикировали на спинки лавок Александровского сада, кажется, в чаянии выяснить, отдыхает ли на лавке приезжий из Калуги или с Барбадоса и что он купил в ГУМе. Столица неизменно побуждала Емельяна Парамонова к большей общительности, нежели его природная.
С аппетитом откусив здоровенный кусок и вытянув изо рта очищенную второпях кожуру, Емельян обнаружил возле своих сандалет детскую задницу. Мальчуган лез под скамейку за закатившимся мячом. Парамонов ловко выковырнул мяч носком с другой стороны скамейки, вытащил мальца за лямки штанишек:
- Экий ты растеряйка-разбросайка, зовут-то как?
- Валентин, - представился столичный житель.
- Плавать умеешь?
- Учусь.
- Где учишься?
- В бассейне "Москва".
- Хороший бассейн. Сопли зимой были?
- Один раз.
- А зачем нам сопли? Небось пропускаешь бассейн-то?
- Когда бабушка уезжает.
- А куда уезжает?
- В экспедицию.
- Она у тебя что же, геолог?
- Она киноактриса.
Для такой ситуации Емельян разрешения не нашёл. Только нажал - пи-ип - увёртывающийся носишко и пасанул мяч, и киновнук устремился за ним, взбрасывая шершавые коленки.
Валентином его звали, и сопливился он один раз за зиму. А неродная Емельянова дочь Валентина то и дело трубила за стенкой в платок и по телефону гундосила, записывая, что задано на пропущенных уроках. Виноват перед ней Емельян - вроде и без вины, а виноват. Ей, когда съехались с Маргаритой, было шесть лет. Пять, когда начали встречаться. Когда по бульвару Красных Бойцов, по слепящему снегу шла навстречу Емельяну синеокая, пышная в груди и бёдрах и тонкозмеистая в талии Маргарита, то сама ослепляла и дурманила. Шла и вела за шарфик крохотную свою копию. Только с глазами волчонка. Этих детских глаз не замечал тогда Парамонов - вот в чём его вина. Валентина любила родного отца. Маргарита же, вспоминая его, церемонно говорила: "Этот инженеришка". Емельян никогда не видел его лица, только спину - когда тот навещал дочь. Видел слабую спину - мужчина и девочка шли, держась за руки, удалялись от песочницы, и за ними тянулись две цепочки сыпучих жёлтых следов, одинаково повёрнутых внутрь носками.
"Фруктиков принёс?" - спрашивала Емельяна неродная дочь, никак его не называя - ни папой, ни дядей, ни по имени-отчеству, никак. Он таскал эти фруктики, но однажды затеял объяснение с Маргаритой - урок, понимаешь, педагогики ей устроил: нельзя ребёнку совать лакомства отдельно от всех, эгоизм воспитывается. Маргарита ухом не довела - полировала ногти. Валентина, надо думать, слышала всё из-за стенки. Дома над рабочим столом Емельяна были прикноплены дорогие ему фотографии: он сам на старте велосипедной гонки… Он с ребятами из сборной России на пьедестале почёта - с закадычными, неразлучными - тесно стоят, едва уместились… Он в обнимку с олимпийским чемпионом: "Емельяну от Виктора. Помни нашу молодость и не забывай". В тот же день на всех фотографиях оказались выколоты глаза и лица исцарапаны да неузнаваемости. Как оказалось, школьным циркулем. Емельян растерялся. Маргарита Валентину выпорола.
Да, конечно, виноват!
Какая в бассейне детвора дорогая и тёплая, пахнет от неё чистотой, самую малость хлорочкой - когда из воды вылезают, а потом - земляничным мылом.
Но приходишь домой, и других у тебя, пенька, нету слов, кроме как: "Хлеба, поди, опять не купили?"… (Из-за стенки слышится сдавленное, злоехидное: "Поди, опя-ять не купили"…) Вот вина, запущенная болячка. Неизвестно, чем лечить, и излечимо ли.
Томясь этими невесёлыми мыслями, Парамонов едва не проглядел своего замминистра. И прытко кинулся в вестибюль, подмигнув вахтёру, который, может, и узнал нарушителя, да не остановил. Очевидно, по причине уверенности походки.
Руководящий старикан изумился:
- Готово дело? Нет, ты фокусник, что ли, Арутюн, что ли, Акопян? Послушай, иди к нам работать. Нет, я без дураков, я серьёзно предлагаю. Как же мне остобрыдли чинуши, клерки, бездельники, как нужны неукротимые! Вроде тебя. По рукам, а?
- Очень вами польщён, - сказал Емельян, - да только дома дел больно много.
- Жаль. Тогда хоть поделись секретом. На какой козе ты… - всмотрелся в подпись на бумаге, - к Сырокомлеву подъехал? У него же зимой снега не выпросишь.
- Детей шибко любит, - метнувшись восвояси, сбрехнул Емельян.
Глава шестая
Меж тем дела его приближались к нежданному повороту. Узнал он об этом от Залёткина, залучил-таки в сауну "Паруса", хоть не без труда: Алексей Фёдорович на все приглашения коротко отвечал, что у него дома вполне приличная ванна. Деятель старого закала не одобрял, даже презирал номенклатурные пирушки с парными радениями, веничным шаманством и плесканиями в персональных бассейнах. Но Емельян как-то всё же его уговорил, и генеральный директор, тяжело неся тучное тело на слоновьих ногах, походил, осмотрел райский уголок. Самую малость погрелся в сухом пару: Емельян настрого приказал, чтобы выше ста градусов не нагоняли, а то юные кандидаты в мастера спорта любили устроить здесь пекло. Оглядел директор и даже костяшками пальцев обстукал предбанник, обшитый декоративными поленцами, неошкуренными, но лакированными. Оценил мягкую мебель, холодильник, где индевела бадеечка с квасом, электрический трёхведёрный самовар, цветной телевизор "Горизонт". "Богато живёте", - не то похвалил, не то охаял - не понять.
И вот тут-то, за чайком, Емельян развернул перед ним перспективы работы с детьми ни водной глади Мурьи. Слушал ли Залёткин, не слушал - не понять. Емельян вдруг заметил, что в ушах директора, в раковинах, сплошь всё замшело - поди пробейся туда со своими речами. Изящная чашечка годилась ему ровно на один хлебок, и он знай подливал, сопел да отмалчивался.
- Э-эх, - вздохнул наконец, - чем бы дитя ни тешилось… Только, думаю, не успеете вы в адмиралы выйти. Вас местное руководство по другой линии надумало пустить. По сухопутной. Фельдмаршалом назначить. Сиречь - полевым маршалом. А не водяным.
Выражение "местное руководство" звучало обычно в его устах так, словно оно было несмышлёнышем перед ним, мудрецом и провидцем.
- Будете теперь, - продолжал он с ухмылкой, - надо всей областью спортивный начальник. Удельный князь северостальский и прочая, с чем и имею честь поздравить.
- Отдаёте меня? - обомлел Парамонов и, розовый после полка, аж побледнел. - А сколько дел задумано! Открытый бассейн собираемся строить, с подогревом, как в Москве… Пансионат… С теплоходом дело на мази… Убей бог, Алексей Фёдорович, мне не понять!
- А чего не понять? - Залёткин втянул в себя новую чашку чаю и выдохнул пар. - Хорош чаёк! Что же вы в него добавляете - мяту, что ли?.. А понимать тут надо, Пугачёв, что уж больно ты Пугачёв. Больно партизанишь. То землю чужую норовишь прирезать, с ГАИ меня поссорить. То профсоюзного деятеля выгнал взашей. Не много ли опять берёте на себя, товарищ Парамонов, не закружилась ли слабенькая ваша головка?
Он имел в виду два обстоятельства, мелких, хотя и скандальных. Парамонов, во-первых, собирался - чего и не скрывал - копать открытый бассейн на месте платной автостоянки. Рядом с водноспортивным комплексом уж явно она находилась не на месте. Во-вторых, месяца полтора назад председатель облсовпрофа, хлебосольный мужчина, принимавший комиссию из центра, в воскресенье готовил пикничок, но пошёл дождь. Ввиду этого гости были доставлены для веселий и забав - в помещение "Паруса", а Парамонову последовало срочно свернуть остальные мероприятия и удалить посторонних. Парамонов, как на грех, отсутствовал, но телефонную связь, как всегда, поддерживал. И когда дежурный по смене инструктор Саня Алексеюшкин доложил ему о происходящем, Емельян отозвался коротко: "Гони вон", что и исполнил двухметроворостый Саня с суровой миной и соловьиными трелями в душе. Профсоюзный бог бегал жаловаться в обком, оттуда звонили Залёткину, однако Алексей Фёдорович сказал, что "пострадавшего" не только из бассейна, а из служебного кабинета следует попереть за боярские гулянки. Ограничились, правда, устным внушением Парамонову.
Так что всё это, понимал Емельян, для Залёткина, как говорится, "семечки", а "собака зарыта" в другом месте.
- Работаете вы неплохо, - говорил Алексей Фёдорович. - Рентабельно. Даже доход кое-какой имеется. Мы с ваших отчислений могли бы пролёт отремонтировать. Уж не говорю о пользе для народа. И всё-таки, Пугачёв, ты у меня сейчас - гвоздь в башмаке. Небольшой такой гвоздик. Много к себе внимания привлекаешь. Ах, "Парус", инициатива, новаторский подход - в газетах пишут, по телевидению показывают. Того гляди, созовут всесоюзный симпозиум… Хочешь не хочешь, повышенное внимание и к комбинату. А нужно ли нам на данном отрезке это внимание? В момент, когда, не буду скрывать, предстоят трудности. Когда мы - очередь за очередью - встанем на реконструкцию. Притом не снижая ни темпов, ни объёмов. Словом, на данном отрезке задача - уйти, елико возможно, в тень. На что ты, Пугачёв, не способен - шумная у тебя натура. И не прогневайся - это я сегодня заинтересован отделаться от тебя. Я заинтересован, чтобы "Парус" работал как работает. Не хуже, но и не лучше. Видишь, я с тобой откровенен предельно. Поймёшь - не поймёшь, обидишься - не обидишься, всё равно сделается по-моему.
- Инерцией чтобы жил наш "Парус", - горько упрекнул Парамонов.
- Начала механики надобно знать. Старика Исаака Ньютона - не дурак был старик. Всякое тело продолжает удерживаться в своём состоянии покоя или - заметь! - равномерного и прямолинейного движения… Покуда и поскольку ему не помешают. А помешать не дадим. Сиречь, инерция - полезная в иных случаях штука, ибо одними только толчками и рывками дело не делается. А вы, Емельян Иванович, вообще-то излишне склонны к толчкам и рывкам, о чём советую поразмыслить на досуге. Хотя за полученное ускорение низкий вам поклон.
- Мать честна, как же вы меня под корень-то срубили!
Он вскочил и забегал по предбаннику.
- А не зажирел директор, - с удовольствием констатировал Залёткин. - Сухощавый. Вот что значит лёгкая нога. У меня, знаете ли, примета: как кто из командного состава стал жирком заплывать, надо к его участку присмотреться. Это мне, пожилой щуке, надлежит быть толстой, сидя на КП, чтобы караси не дремали.
Парамонов не слушал его откровений. Парамонов ерошил, терзал свою чуприну.
- Ну, положим, положим, у вас я на данный момент гвоздь. А им - области? Я ведь и их могу допечь!
- Мой шофёр говорит: "Возможно, так, а скорей всего навряд ли". Пока ты был моей номенклатурой, они твой шурум-бурум терпели, а достижения наши замечательные физкультурные писали себе в дебет. Авторитет с "Паруса" - это и городской, и областной авторитет тоже. Сейчас твой пост будет повыше, да и контроль над тобой повнимательней. Ты в упряжке, но ты пристяжная. Поскачешь, куда надо скакать, чтобы санки бежали. Вот и совпроф успокоится, и ГАИ.
- Откажусь, - грустно молвил Парамонов, и Залёткин не менее грустно ответил:
- Не откажешься. Я лично тебя на бюро так отрекомендую… заметь, совершенно искренне… что предстанешь ты, Емельян Иваныч, спасителем отечества. И отказаться тебе не позволят.
И вот мы видим Парамонова на трибуне. Перед ним в зале, в удобных креслах, за специальными пюпитрами, на которых лежали специально к случаю выпущенные блокноты в ледериновой обложке с золотым тиснением, восседают областные орлы, львы, тигры. Властители дум и чувств, экономики и культуры. Здесь каждая голова ценная и незаменима, в президиуме же попросту бесценна, в особенности такая, как тускло поблёскивающая нагими буграми головища Залёткина. В эти часы вся Северостальская область - от её индустриального юга до малоосвоенного севера, где дремлют в земле несказанные клады и щиплет над ними прошлогодний ягель тощий по весне олень, - вся область ходит на цыпочках, боясь помешать ходу актива. И будто на цыпочках, осторожно идёт за окнами зала косой снегопад.
Парамонов выступает в новом качестве - тоже северостальского монастыря. Физкультуры и спорта. Речь подготовлена сдержанная, солидная, под стать ей и галстук, выбранный из самых неброских и соответственно повязанный. Закончил, получил скупо отмеренную порцию хлопков. Но вдруг - вопрос из зала:
- А какое место вы гарантируете области на спартакиаде республики?
Вопросец с подковыркой. На прошлой спартакиаде, около трёх лет назад, северостальцы замкнули десятку сборных команд. Здесь, в этом здании, удар по престижу был пережит довольно болезненно, тем более что соседи при встречах в верхах знай подтрунивали: ай-яй-яй, что ж вы, братцы, - и сталь варить умеете, и выпускать умные машины, а прыгать и бегать кишка тонка? Прежний председатель комитета по физкультуре нажил стенокардию, и медицина рекомендовала ему менее нервную работу.
На вопрос, какое Парамонов гарантирует место, стоило ответить скромно: мол, гарантии давать трудно, мол, прогнозы в спорте, как известно, вещь ненадёжная, но лучшие посланцы армии северостальских физкультурников постараются приложить все силы, чтобы не посрамить.
Однако Емельян есть Емельян. Смял и сунул в карман бумажку с выступлением, вздыбил пятернёй хохол и сам (что не больно пристойно) обратился к залу с вопросом:
- А какое место наша область занимает по республике?
Председательствующий позвенел пробкой по графину, унимая лёгкий шумок, и недовольным голосом поинтересовался, что имеет в виду Емельян Иванович. Место по общему объёму валовой продукции, или на душу населения, или что-нибудь ещё?
- Ну пускай на душу. - Он вольно облокотился, склонясь в сторону президиума - глаза хитрые, брови дыбком.
Залёткин низко опустил голову - с затылка её заливало бурой краской стыда за недостойную комедию, затеянную выучеником и выдвиженцем.
- Вам это надо знать, товарищ Парамонов, - строго заметил председательствующий. - Как номенклатурному работнику. Пятое место у нас. Запомните. Или запишите.
- Дак пятое и займём, - раскинул руки Емельян и, бойко стуча каблуками, пошёл со сцены.
Хлопки… Смешки… "Ну, силён заливать", - это прямодушный генеральский бас облвоенкома.
- Почему заливать? - Емельян резко обернулся на голос. - Была просьба гарантировать. Я и гарантирую.
В перерыве, в фойе, к нему подплыл, недовольно стуча своей палкой, Залёткин. Толкнул животом, проговорил со своей вышины:
- Знал, сударь, что вы нахал, но что до такой степени, даже не догадывался. А есть ли у вас скрытые резервы?
- Как не быть… Кстати, просьбица у меня к вам, Алексей Фёдорович. Отдайте мне Песчаного. Я его в замы хочу взять.
Залёткин даже слегка поклонился - с трудом, придерживая на животе вечный бостоновый пиджак:
- Ну, утешил. Ну, спасибо. Я ведь было думал, что он навечно к нам приговорён. Нельзя же в приказе писать формулировку "уволен за филателизм", а больше не за что. Только вам он зачем, умная вы голова?
- Документацию знает как вести.
- Н-да-а… - протянул Залёткин, - Впрочем, хочется верить, что это не единственный ваш скрытый резерв.
Он мало что понял: на огромном комбинате было кому вести документацию.
- Очень кстати, - сказала Маргарита обыденным голосом, принимая взлёт мужниной карьеры как должное. - У тебя будет персональная машина, и мы сможем ездить на дачу.
Завещание деда Менар-Лекашу, по которому, как полагала мечтательница, профессорская дача достанется именно ей, ещё не было вскрыто, поскольку и сам профессор ещё дышал, хотя и на ладан. Но грезила Маргарита с такой силой и мощью, словно как бы уже обладала вожделенным.
- Теперь у меня будут фирменные кроссовки, - сказала бедная неродная Валентина.
Маргарита сидела на пуфике перед трюмо спиной к Парамонову - подбористой спиной, резко расширяющейся книзу, такой дразнящей прежде и такой безразличной теперь спиной - и самоуглублённо трудилась: фабрила ресницы. Валентина лежала на кушетке и плевала в потолок - буквально. Всё старалась доплюнуть.
И тогда он пошёл прочь из своего дома, зная, что ни одна из двух не заметит его ухода.
Позвал в кабинет Аннушку, сообщил ей новость. Она было обрадовалась, но когда он сказал так: "Для нас с тобой это тоже облегчение - сплетен меньше, если мы не сослуживцы", Аннушка выбежала вон, хлопнув при этом дверью.
И тотчас в кабинет ворвалась разъярённая Татьяна Тимофеевна: "Сколько можно девку мучить?"
- Чем на этот раз вы её допекли?
Объяснил.
- И вы могли такое ляпнуть? Знаю, что мужики - сплошь деловая древесина, но вы, Емельян, хуже - вы просто коряга.
- Дак Татьяна же Тимофеевна, давайте разберёмся!.. Аннушка ведь ни на что не претендует - это собственные ей слова! Вот она всегда так говорит, я дословно помню: "Наши встречи - каждый раз как нечаянная радость, не то что у других женщин - кальсоны мужьям стирать".
- С вами смех и горе. Она же бравирует, бедняжка. Она же хочет, она жаждет свить гнездо. Послушайте меня, одинокую бабу: когда любишь, то и портки стирать - великое счастье. Да когда вы, наконец, бросите к чёртовой матери свою "священную корову"?
- Почему "священную"?
- Ах, не знаю. В Индии их не режут, может быть, даже не доят - представляете, какие они там наглые бездельницы?
Борис Степанович Песчаный, вновь назначенный заместитель председателя, чуждался неискренности и заспинных шепотков. Свои сомнения он высказал Парамонову прямо в лицо.
- Мы с вами начинаем деятельность, по меньшей мере, несерьёзно (он сказал "мы", благородно подчеркнув, что согласен разделять ответственность за Емельянову безответственность). Пятое место - это на пять ступенек вверх в таблице. На подготовку остаётся меньше года. Емельян Иванович, вы отдаёте себе отчёт, в каком вы положении? Слушайте, неужели вы это просто для красного словца?
- Дак знаешь, - удручённо признался Емельян… - Для него. Зачем сморозил, не пойму. А ты всё в себе понимаешь?
- Я - всё, - категорически ответил Борис Степанович. - Но вы знаете, как называется ваше поведение? Вспышкопускательство.
Парамонов встал, обнял его и даже прижал.
- За что люблю - за принципиальность. Да и слово-то какое красивое: вспышкопускательство - вот так слово! Я ведь, Борюшка ты мой дорогой, после этого головотяпского заявления очень сильно казнился. Но я и очень сильно думал. И додумался, с чего начать. Начнём мы с тобой именно со слов. Видал, что это такое? - Он потряс перед Песчаным толстой затрёпанной книжкой.
- Ну, допустим, каталог подписных периодических изданий. А что?
- А то, что это для нас не каталог. Это для нас путеводная книга. Посредством её мы станем, как всевышний, отделять свет от тьмы.
И поделился своим планом - довольно остроумным.
Надо срочно оформить подписку на газеты именно тех областей, чьи сборные способны оттеснить северостальцев от вожделенного пятого места.