Не беспокойся ни о чем. Ты в безопасности. Вины на тебе нет никакой. Поверь. Это твоя личная жизнь. И залезать в чужую почту – преступление, между прочим. Вполне уголовно наказуемое. Никто не знает ни своих прав, ни законов, ни границ, которые переступать нельзя вообще. Как бы сильно ни хотелось. Ребенок не вещь. С первого момента появления на свет. И даже до появления. Как зародился – не вещь. И не принадлежит родителям. Они могут его любить, обязаны о нем заботиться, но прав на его жизнь не имеют никаких! Как вбить это все в человеческие головы, которые законы как таковые не уважают вообще? Ребенок – не заложник в родительском доме. Он – гость. И гостя надо уважать. Надо дать ему сил набраться, а потом с любовью в мир отпустить, чтоб он потом благодарно вспоминал первое свое место на земле, родные стены.
Не мучай себя, Вера! Забудь. Или – вернее – помни. Чтобы детям своим такую же веселую жизнь не устраивать потом. И, знаешь, мы тут в тот день, когда ты от матери убежала, читали про Давида и Вирсавию. Пересказывать не буду. Потом прочтешь, если захочешь.
– Я знаю про Давида и Вирсавию, дядь Миш, – с улыбкой сказала Верочка. – Мы в воскресной школе про это читали.
– Да, прости. Это мы, темные, до всего только сейчас доходим. Но там есть сильное место. Про бедняка и его овечку, помнишь? Что богатый был наказан за то, что овечку у бедного отнял.
– Да. Хорошо помню. Я там всегда плакала, когда читали.
– И вот Любка, подруга твоя верная, очень хороший вопрос задала: почему бедняк не берег свою овечку? Она же у него одна. Мог бы постараться, а? Почему богач берег свои сотни овец и каждую жалел, а бедняк свою любил, как собственную дочь, но не сберег? Как ты думаешь?
– Что-то с бедняками не то. Где-то слабину дают. У богачей, наверное, энергетика сильная, а у бедняков слабая. Сил у них каких-то не хватает. И я, дядь Миш, как тот бедняк… Не сообразила свою тайну сберечь получше. Ну хоть пароль посложней выбрала бы. Нет, она тогда просто вскрыла бы ящик и все равно прочла.
– И пароль посложней. И имена настоящих людей, которые ни за что ни про что пострадать могут, лучше не называть. Такие, брат, времена у людей во все времена! Просто надо думать про свою овечку. И права свои знать. И пользоваться ими. И понимать, что за себя человек должен прежде всего стоять сам, да?
Эй, смотри кто идет! Папа наш идет-бредет, из пробок вырвался!
Вера обстоятельно ела. Краски жизни постепенно возвращались к ней. Мужчины вкратце, по-деловому обсудили текущий момент. Алексей жилье для себя с дочерью нашел, уже и контракт на днях подписал. Только мебели нет в квартире, кроме как на кухне. Надо в выходные съездить закупиться. Ну, хоть кровати и письменный стол для ребенка.
– Она у нас поживет, да, Вер, поживешь у нас пока? У нас там Михаэла – обалдеть можно что такое.
– Только я с папой за мебелью.
– И Любку можете прихватить. Мы на выходные в Венецию с Аней летим. Она одна остается. Конечно, с Ирой, Федором, Женей, теперь вот с Михаэлой еще. Скучно не будет. Но, я знаю, мебель она уж очень любит выбирать. Женское занятие для успокоения нервов.
– Здорово! Вместе тогда поедем!
– И еще, Вер. Позволь мне позвонить твоей маме и сообщить, что ты нашлась и что будешь теперь жить у папы. Я хочу при вас, ребята, этот разговор немедленно провести, чтоб потом не было испорченного телефона. Можно?
Зимины, до смешного похожие друг на друга, дружно кивнули.
– Полина? Михаил. Я звоню сказать, что Вера нашлась. Слушай сейчас крайне внимательно. Постарайся. Не перебивай. Вера будет жить с отцом. Где? На съемной квартире. Они переедут на той неделе. Мебель закупят и переедут. Пока же она побудет у нас. Ты не понимаешь, почему? Ты серьезно не понимаешь, почему? Не понимаешь, что совершила преступление, залезла в чужую почту? Ты вела себя как вор. Причем не "как". А именно вором ты и была. И дочери могла лишиться. В это ты тоже своим мозгом должна серьезно вникнуть. Ясно тебе? Да, да. Я совершенно серьезно. Ты создала в семье невыносимую обстановку. И ни один суд, учитывая и мои показания, и еще кое-чьи, на твою сторону не встанет и дочь к тебе в коробке, завязанной на бантик, не привезет. Ты свой выбор сделала. И у нее есть право выбора. Это очень хорошо, что есть пустые квартиры. На чье имя, кстати, куплены? Все на твое? А почему? Тебе так удобнее? А муж у тебя что? Безработный? Свои средства в семью не вкладывал? Ах, он согласие на покупку давал… Ты молодец, Полина! Ну что ж! Живи в своих квартирах одна, если физически это одолеешь. Я тебе все понятно объяснил? У тебя, надеюсь, нет повода для волнений? Дочь в безопасности. С отцом. Все. Что?
Миша отодвинул трубку от уха, чтобы отец и дочь слышали, что там происходит.
Происходил там плач. Сквозь плач доносились слова:
– Я виновата! Да! Он молчал! Мог бы так со мной поговорить, как ты сейчас. Ооооо!!! Я знаю, что виновата и все испортила! Дай я прощения у нее попрошу. И у него. Я не знаю, что мне делать.
– Цветы запоздалые, – сказал Михаил. – У всех понимание приходит чуть позже, чем это было нужно.
– Я только попросить прощения, – рыдала Полина.
– Хорошо, включаю на громкую.
– Верочка, прости меня, ради Бога! Я виновата! Я так виновата! Алеша, прости меня! Я… Со мной надо было построже. А ты жалел. И зря. Простите меня, умоляю.
– Устал я от тебя, Полина. И Веру ты загнобила. Давай отдохнем, продышимся, потом посмотрим. Я не о себе. Я не вернусь. Я о Вере. Когда она сможет (если сможет), повидаетесь.
– Спасибо, Алеша, – заплескались рыдания.
Полина, кажется, не до конца поняла, что именно сказал ей Алексей.
Что ж, у нее будет время понять. Но вот исправить что-то… Не всегда получается.
Алексею надо было возвращаться на объект. Он собирался по пути подбросить дочь к Любе. Верочка предвкушала свидание с Михаэлой.
Все! Можно было тащиться по полуденным пробкам на любимую работу. С чистой совестью. Полдня почти пошло на разгадывание страшной тайны. Теперь бы без тайн. В обычном рабочем режиме, который сам по себе может человека с ума свести. Но главное: больше никаких пропаж, секретов и выяснений.
Так думал Михаил, заводя машину и направляясь в родную редакцию.
Однако кое-что завершить ему захотелось. Вот прямо сейчас. По ходу пьесы.
– Серег, – сказал он другу-сыщику, когда тот отозвался на его вызов. – Я тут подумал: давай вопрос об Ане закроем. Не полезу я в ее былую частную жизнь. Мне всего хватает. Я счастлив. Все у нас хорошо. А лезть без спроса за черту… Добра не будет.
– И я так думаю. Правильно решил, – убежденно согласился друг. – Чужая душа – потемки. И без разрешения там свет зажигать – гнилое дело.
– Уф. Гора с плеч! Ну, бывай тогда.
– Пока, Михей, бывай.
И вот теперь уже меня не кантовать! И никаких больше ребусов с кроссвордами не задавать! Только покой или привычный рабочий ритм.
Работа закрутила, завертела.
Но день этот был особенный. Такие выпадают всего один раз за всю человеческую жизнь. И то – далеко-далеко не каждому. И не от воли Михаила зависело, какие еще необыкновенные события всем им предстояло пережить.
Совсем уже скоро. Буквально через несколько часов.
Жизнь – она заставит!!!
1. Ах, милая Томочка!
– Ох, Томочка, дорогая, наконец-то я к тебе вырвалась, спасение мое! Никак не получалось: то одно, то другое, до пятое, до десятое.
– Жизнь такая у всех, Анастасия Витальевна. Сумасшедшая, нечеловеческая, окаянная просто жизнь. Так же нельзя. Надо же о себе в первую очередь подумать. Мы свалимся – кому будем нужны? Мужья больных жен не любят. Так они устроены.
– Ох, как они устроены, эти мужья, – вздохнула красивая холеная дама, неспешно раздеваясь за причудливой ширмой домашнего массажного кабинета.
Все менялось, все текло, государство развалилось, а она вот скоро двадцать пять лет все ходит к своей спасительнице Тамаре. Сначала по другим медицинским вопросам обращалась, потом Тома прошла массажную специализацию, и обнаружился у нее такой талант, что, кого бы Анастасия ни пробовала, ну, если за границей и к своему сокровищу не попасть, никто Тамарочке в подметки не годился. После нее возрождаешься, как Феникс из пепла. И к ней просто так с улицы не проникнешь. Дома принимает только своих старых, надежных, заслуженных, с кем пуд соли съела. А работает в таком козырном месте, в закрытой частной клинике, куда просто за массажем не ходят.
Да, когда-то Томочка помогла. И еще как помогла! Как мало кто бы смог. Конечно, в накладе не осталась. Но дело не в этом. Дело в том, что только ей на всем белом свете и доверяет Анастасия Витальевна. Проверенный человек Томочка, не раз проверенный. Молчать умеет. И помогать тоже. Без лишних слов. А что сейчас? Чем она может помочь? Сейчас только выплакаться хочется. Тут ничего больше не предпримешь. Но состояние ужасное. Страшнее атомной войны. Она совсем недавно обнаружила, что муж ей изменяет. Не сама обнаружила, а помогла ей обнаружить та самая стерва, которая именно на мужа и покусилась. Естественно, за любого мало-мальски успешного мужичка, будь он хоть весь из себя сикось-накось-наперекосяк, бабы борются сейчас насмерть. Конкуренция! Это раньше, когда была парторганизация, был страх, трепет и понимание, что можно, а что нельзя. А что сейчас? И в храм ходят, и крестятся, и поклоны бьют, и причащаются, а потом идут в жуткий загул, ничего на свете не боясь. Кто им чего в этой жизни сделает? И даже если скандал какой возникнет, всем на все плевать. И муж ее, солидный человек, посол, запросто может кинуть верную порядочную жену, красивую, достойную, надежную, как гранит, и сына Никиту, тонкого, талантливого мальчика, уже замеченного, уже оцененного.
– Да как же вы узнали-то, Анастасиечка Витальевна, ужас весь этот? – полошится Тамара, нанося мягкими движениями специальный массажный крем с запахом корицы и мяты.
– Ах, как пахнет хорошо! – восхищается бедная женщина. – Как ужас узнала? Не поверишь! Как в кино.
Первый звоночек был вот какой. Поехал он у меня на воды. Прямо как Тургенев какой, смех и грех. В Баден-Баден. Ему врачи посоветовали там пролечиться. И меня ведь, дуру, звал. А у меня дома ремонт косметический. Я еще думаю, вот хорошо, он поедет, я тут весь кошмар ремонтный без него одолею. Мы ж потом уезжаем опять. Работа. Но дом надо поддерживать. Иначе это не дом. Вот сердце чуяло: надо ехать и плевать на все! Ну, что уж теперь!
В общем что? Он две недели лечится, звонит ежедневно, докладывает состояние здоровья. Я тут, как Савраска, пашу. Все успела прямо к его величества прилету. И так хорошо прилетел, скучал, говорит, по тебе, Настюша, по Никитке. Хорошо так посидели вечерком. Он винца рейнского привез. Я расслабилась. Утром он в министерство направился, а я – что? Наш номер – восемь. Мне чемодан разбирать. И собирать, и разбирать…
Ох, Томочка, милая, хорошо-то как мне у тебя. Так бы лежала и не уходила. И забыла бы про всю эту гадость напрочь.
– Надо выговориться, Анастасиечка Витальевна, тогда забыть легче. Все в воздух уйдет. Давайте вместе обмозгуем, что там да как.
– Ну что? Полезла разбирать чемодан. Все разобрала, развесила, грязное в стирку отнесла. Потом черт меня дернул в боковой карман наружный глянуть. Ведь никогда раньше и в голову не приходило! Ну что там может быть? Книжка, бумажки какие-то. А я-то специалист по крупным формам: по белью грязному, рубашкам, обуви. Короче, непонятно зачем, достаю бумажку, ну, счета какие-то отельные из этого самого Баден-Бадена. И, Тома, вглядываюсь почему-то внимательно в эти счета. Даже очки надела. А никогда раньше – вот поверишь! – не вникала ни во что! И вижу счет из спа-салона. Там написано: "Фрау Грушин – массаж лица, общий массаж, обертывания антицеллюлитные…" Короче, на очень круглую сумму я там, Томочка, проделала целый ряд омолаживающих процедур. Я себе таких трат, когда вместе ездили, в жизни не позволяла. А тут: гуляй, рванина! Ничего так, да?
То есть, ты понимаешь, он со шлюхой поехал. И сказал, что она его жена. А им-то что? Если жена, то фрау Грушин. Такие вот дела у меня веселые пошли.
– Да выбросить тут же эту поганую бумажку в сортир! И воду несколько раз спустить! И мужика больше одного не отправлять. А то: пусти козла в огород. Конечно, за капусту возьмется. Вот и весь рецепт. Ну что вы меня пугаете-то зазря! Ерунда это. С кем не бывает! Ну свозил бабоньку, ну порадовалась, болезная, и сам мужчина поразвлекся. Приехал-то по-хорошему?
– Приехал по-хорошему. Даже очень. С подарками, веселый. Я тоже так решила, что ни сном ни духом ни о чем не догадываюсь. Бумажку эту не выбросила, а аккуратно и осторожно на прежнее местечко сунула. Он знает мои привычки, знает, что в бумаги никогда не суюсь. Поэтому – пусть лежит бумажка.
Но на этом дело не кончилось. Всего через пару дней, его опять не было, раздается звонок телефонный. Подхожу.
– Леонида Афанасьевича, пожалуйста!
Женский голос, развязный такой, наглый.
Я говорю:
– Его в данный момент нет дома. А кто его спрашивает?
И знаешь, Тома, что она ответила? Жена, говорит, его спрашивает. Я не растерялась:
– Что передать Леониду Афанасьевичу, когда он вернется?
– Что жена звонила, так и передайте.
А потом у нее, сучки, нервы-то не выдержали, она и спрашивает:
– А кто со мной говорит?
Я ей:
– А я уборщица, убираюсь после ремонта в вашей квартире, вы же меня и впустили поутру, разве не помните?
Она и бросила трубку. Где ей со мной тягаться! Кишка-то тонка у заразы. И выговор такой… как у рыночной. "Пыжаласта… хто сы мной хаварит…" В таком духе. Это она что хотела? Что вот она мне, жене, звонит, говорит свой текст, я – в обморок, потом разборки с мужем, потом, естественно, разрыв. А тут она – с хлебом-солью на рушнике.
– Ну, вы меня насмешили, Анастасиечка Витальевна! Давно я так не смеялась! – ликует Тамара. – Ведь куда сунулась, шалава! И в себе-то как уверена! Нет, вы тут даже в голову не берите, тут ничего серьезного нет и быть не может. Он же не идиот. Ну, развлекся. Такие они. А вы – слепая и глухая.
– И немая, – добавляет героическая жена неверного мужа. – Я, конечно же, ничего знать не знаю. Но она ведь не успокоится. Вот беда в чем. Обязательно продолжит искать способ мне сообщить о своем существовании. И так, чтоб наверняка.
– А как слепой, глухой и немой можно что-то сообщить? – Тамара заходится хохотом. – Никак. Не выйдет у нее. Что бы она ни сделала, ваше дело – сторона. У вас связь с внешним миром отключена. К вам не пробиться.
– Ну да. Я в отсутствие мужа к телефону теперь только домработницу посылаю. Эх, до отъезда бы дотянуть, и все. С собой он ее не потащит. Не думаю, что он об этом так уж и мечтает. А вот она – да. Мечтает. И старается воплотить свои красивые мечты в жизнь. Хотя там, в дыре этой, куда сейчас Леонида назначили, никакой красоты нет. Задворки жизни. Сидим в посольстве, как в бункере. Жара, влажность, дикость… А что поделаешь? Государственная служба. В хороших местах пожили, дай дорогу другим… Теперь вот…
В общем, веселого у меня мало. Очень мало веселого. Везде фронт, нигде тыла нет. Никита собрался квартиру снимать. Ну, нас же нет круглый год, чем тебе плохо? Зачем деньги-то лишние выкидывать? Живи, друзей води. Я когда-нибудь была против? Нет, говорит, тут все ваше, не мое. Ты представляешь? Ему, наверное, не нравится, что домработница у нас живет. А куда я ее дену? Она и приберет, и присмотрит. Столько лет уже. У нее есть своя комнатка в коммуналке. Но зачем мне ее туда выселять? Она же родной уже человек.
Но вот Никита… Просто совершенно отдалился. И это в такой момент! Они же с Леонидом большие друзья всегда были. Только и слышала: "Когда папочка придет? Я кушать буду с папочкой… Я одежду хочу как у папочки…" У Леонида, конечно, сердце таяло. А сейчас! Если Никита уйдет, а у этого весна души начнется… Это же не одна, так другая… Кто-то да одолеет.
– Никто вас не одолеет. С какой-такой стати? И даже не заикайтесь. Чтоб я от вас такого не слышала. И знаете что? Давайте-ка к Агате сходим. Это хозяйка моя. В клинике у нее работаю. Она все по полочкам разложит. Как скажет, так и сделайте. Давайте я договорюсь, проведу вас, вы пообщаетесь. Она – сила. Она и мужа может припугнуть через своих, если что. Это почище партбюро будет. К ней такие приезжают, страшно даже сказать… И одно только ее слово…
– Но это, Томочка, боюсь, я совсем не потяну. Ее помощь наверняка такого стоит, что мне и не снилось.
– Стоит. Страшно даже сказать, сколько стоит. Но мы ж не лечиться. Мы так… Как подруги. Поговорить. Она за такое в жизни денег не берет. И может, вообще ничего не скажет. Просто чайку попьем, посидим, обстановку ее увидите – одно это силы придаст. Ну что, договариваться?
– Спасибо тебе, моя дорогая. Договаривайся, конечно. Хуже не будет, ведь так? Или никак, или лучше. Совет мудрого человека – самое ценное.
2. Отдай чужое
В подъезде дома Агаты отныне сидел строгого вида охранник. Тамаре он почтительно кивнул – еще бы! На лифте к двум последним этажам просто так подняться было невозможно. Нужен был специальный ключик, потом код. И после этого кабинка начинала взлет.
Достигнув верхнего этажа, двери лифта распахивались. Посетители оказывались в удивительных апартаментах необыкновенной врачевательницы Агаты. Больных своих лечила она теперь этажом ниже. Весь верхний уровень предназначался для самых близких и самой себя, конечно же.
Анастасия Витальевна, вращающаяся в самых великосветских кругах и привыкшая к интерьерам класса люкс, тем не менее слегка оробела.
На этаже царила тишина. Видимо, Агата ожидала их в полном одиночестве.
– Ты, Тамар? – раздался ленивый хрипловатый голос хозяйки.
– Я, Агата. Вернее, мы, – почтительно откликнулась Тома.
– Давайте, проходите. У меня прохладно. Вон, пледы в креслах лежат. Укутай гостью, Том.
В комнатах действительно царила прохладная свежесть. Переведя своих зябких пациентов этажом ниже, Агата перестала мучиться от жары.