В дальнейшем ходе XIX века все немецкие университеты были поставлены в такие условия, когда между ними шло непрерывное соревнование по привлечению научных сил, с одной стороны, и студентов - с другой. Это было тесно связано с интеграцией немецкого образовательного пространства, завершившейся в середине XIX в. и послужившей не последней среди предпосылок к объединению Германии. В этом процессе развивались новые формы как научной организации университетов (возникновение новых кафедр, появление научных лабораторий, институтов, клиник), так и преподавания в них (основание семинаров практически по всем предметам, возросшее значение приват-доцентуры, относительный вес которой в лекциях все время увеличивался) - все это в качестве существенных черт войдет в облик "классического немецкого университета". При этом и здесь импульсы к созданию семинаров или научных институтов шли не только из Берлина, но и из других немецких университетов. Так, для развития методологии естественных наук в целом и, собственно, своей науки огромное значение сыграла первая в Германии научно-исследовательская химическая лаборатория в Гиссене, основанная всемирно известным ученым Ю. Либихом в 1825 г., а также математический семинар в Кёнигсберге (1834), которым руководил К. Г. Якоби.
Приват-доцентура (т. е. предоставляемое молодым докторам право читать лекции в университете не занимая кафедр) как институт также родилась не в Берлине, а уже в начале XIX в. употреблялась в университетах Баварии, Галле и Гейдельберге. Но именно в Берлинском университете приват-доценты впервые заняли столь существенное, едва ли не ведущее место в преподавании, реализуя, тем самым, уже обсуждавшийся принцип "свободы академического духа", возможности чтения курсов по наиболее широкому кругу научных дисциплин без всяких внешних предписаний. Между молодыми учеными, которые получали от слушателей т. н. Honoraria - плату за лекции, которая была единственным источником их финансирования в университете, развивалась здоровая конкуренция за слушателей, что вело к повышению уровня лекций. Неудивительно, что именно приват-доцентами во второй четверти XIX в. открывались новые актуальные курсы, вводились в лекции новейшие научные достижения и методики, что значительно обогащало систему преподавания немецких университетов.
И, конечно, особенно преуспел Берлинский университет в создании новой "академической культуры", направленной на поощрение научных исследований. Здесь сошлись все преимущества столичного местоположения, научной инфраструктуры (библиотек, музеев и др.), возможность быстрого обращения к государству за материальной поддержкой, т. е. всё нужное, чтобы обеспечить плодотворный научный поиск. Поэтому образ берлинского ученого приобрел немалую притягательную силу внутри Германии и мог воздействовать далеко за ее пределами.
Таким образом, в первой половине XIX века большинство немецких университетов приобрели новый облик, сделавший их центрами европейской науки. Хотя, кроме Берлина, новых немецких университетов в это время основано не было, но во многих немецких землях старые университетские учреждения поменяли свое устройство и были возрождены на прежнем месте в новом качестве (старинный Гейдельберг, Бонн, не просуществовавший в XVIII в. и двух десятилетий и переоснованный заново в начале XIX в.) или даже нашли себе новое пристанище (так, университет Франкфурта-на-Одере переехал в 1811 г. в Бреслау, а средневековый баварский университет в Ингольштадте был перенесен сперва в 1800 г. в Лансхут, а затем - в 1826 г. - в Мюнхен). Значительный скачок, который сделала вперед система немецкого университетского образования в целом, вывел в лидеры в отдельных научных областях даже такие прежде незначительные университеты, как Гиссен с уже упоминавшейся химической лабораторией Ю. Либиха, ставшей благодаря широчайшему кругу его учеников и количеству произведенных там открытий прообразом всех научно-исследовательских химических лабораторий в мире.
Преображенная немецкая университетская наука, за успехами которой внимательно следили в России, представляла собой идеальную среду для воспитания будущих российских ученых с последующей задачей возвести преподавание в отечественных университетах на уровень, близкий к европейскому. Поэтому для первой половины XIX в. важнейшими стали уже не просто образовательные путешествия в Германию, как было в предшествующем столетии, но именно научные стажировки будущих ученых, которые не только перенимали успехи немецких университетов, но и сами, работая в научных лабораториях или библиотеках под руководством немецких профессоров, участвовали в их создании, укрепляя тем самым и авторитет российской науки в мире. "Классический немецкий университет", являясь, как было показано, специфическим порождением ряда факторов немецкой общественной и государственной жизни, быстро перешагнул рамки Германии, способствовал интернационализации науки, экспорту успешных университетских моделей во всем мире (вплоть до Америки и Китая). Лидирующее положение немецких университетов в научном процессе сохранялось, по крайней мере, до начала 1930-х гг., и даже в современной университетской жизни их опыт весьма актуален.
Итак, немецкий университет к середине XIX в. прошел исторический путь от средневековой корпорации до "исследовательского университета", объединения ученых и студентов ради науки, которое оказало мощное воздействие на высшее образование в мировом масштабе и вывело немецкие высшие учебные заведения в лидеры новых научных направлений, генераторы идей и форм развития науки во всем мире. Особенно быстро менялся облик немецкого университетского пространства в XVIII - начале XIX в., когда здесь сначала появились два реформированных университета в Галле и Гёттингене, а затем рубежным событием явилось основание университета в Берлине. Тем интереснее отметить, что именно этот период и является главной областью рассмотрения в нашей книге. Русские студенты, таким образом, перемещались в университетском пространстве Германии не только территориально и хронологически, сменяя разные эпохи в истории собственной страны, они также передвигались между разными типами немецкой высшей школы, побывав и в отсталых, замкнутых в своих предрассудках "ученых цехах", и в модернизированных училищах эпохи Просвещения, и, наконец, в "классическом немецком университете". Поэтому каждый раз представляется очень важным до конца понять особенности состояния того или иного университета в тот момент, когда там оказывались русские студенты. В книге мы не раз еще будем обращаться к конкретным фактам истории немецких университетов, пока же наша задача была - показать университетский ландшафт Германии во всем его разнообразии и подчеркнуть, что "немецкий университет" - это сложное понятие, неоднородное и подверженное изменениям внутри самого себя, и тем более - в своем влиянии на Россию.
Глава 2
Первые русские студенты
Далекое начало
История российских университетов имела уже в самом своем начале существенное отличие от истории университетов Европы. Там значительная, можно даже сказать, большая часть их развития происходила в эпоху Средневековья, и, как говорилось в первой главе, университеты как общественные институты были теснейшим образом связаны с особенностями социально-правовой структуры средневековой Европы, ее политической, церковной, культурной жизнью. В России же университеты появились только в XVIII веке, в эпоху просвещенного абсолютизма.
Такое "запаздывание" можно понимать двояко. С точки зрения развития науки и образования, отсутствие школ в России в течение, по крайней мере, четырехсот лет (со времен монгольского нашествия, прекратившего прежние школьные традиции Киевской Руси и до XVII в.) и, в частности, полное пренебрежение здесь развитием и распространением "высших наук" в их европейском понимании вызывало в XVIII в. представление об отставании России от Европы, остро рефлектируемое в высших слоях общества начиная с эпохи Петра I. Представители новой послепетровской культуры выражали твердую уверенность в том, что и у России должны быть "собственные Платоны и быстрые разумом Невтоны" (в этих словах Ломоносова замечательно сопоставление имен из "противоположных" научных отраслей: с одной стороны, философии, этики и эстетики, с другой - естественнонаучных знаний; тем самым, выражались претензии России на собственный всеохватный вклад в науку). Недостаток в стране ученых кадров, необходимость приглашения иностранцев воспринимались как временные явления, которые обязательно и скоро будут преодолены. Как утверждал в письме к французскому философу Гельвецию Иван Иванович Шувалов, знаменитый меценат, просветитель, основатель Московского университета и петербургской Академии художеств, стоявший на вершине государственной власти, - и в России возможен расцвет Просвещения, и если сейчас мы уступаем Европе, то не из-за того, что неспособны к развитию наук и художеств, но лишь потому что позже других вступили на этот путь.
Иную оценку проблемы можно получить с позиций социальной истории. Поскольку традиции высшего образования и в частности университеты в Западной Европе явились плодом развития средневекового общества, то в России значительные социальные отличия от Европы не позволили родиться аналогичным общественным институтам в Средние века, а на пороге Нового времени затрудняли их усвоение на русской почве. Принятие европейской науки и образования в петровское время, в целом, носило характер механического перенесения, копирования западных образцов, в которых многое было изначально чуждым, внешним для русского общества начала XVIII века и так и оставалось здесь существовать вне системы общественных связей.
Применительно к университетской истории, которая нас больше всего интересует, это рассуждение надо пояснить сопоставлением основных общественных предпосылок развития университетов в России и Европе.
Во-первых, в Европе основной силой, поддерживающей университеты, дающей им приют, обслуживающей все их повседневные нужды, заинтересованной в умножении профессоров и студентов, были города. В России городские власти никогда не обладали такой силой и самостоятельностью, а образование всегда было вне сферы их интересов. При этом самоуправление русских городов (посадских общин) непрерывно уменьшалось в ходе процессов централизации государства. Во второй половине XVI–XVII вв., когда в Европе коммуны могли даже выступать инициаторами основания университетов, в российской государственной жизни такая возможность была исключена. Различие лежало здесь и в правовой системе: так, на пространстве Священной Римской империи в центральной Европе господствовала сложная система законов, сочетавшая местные, земельные и общегосударственные нормы и, в целом, восходящая к римскому праву, поэтому квалифицированные юристы являлись здесь необходимым элементом городской жизни, гарантирующим правильный ход торговых и иных сделок; в России же вся эта сложная, обусловленная долгим ходом истории система правовых отношений отсутствовала - сделки протекали проще, но и потребности в юридическом образовании в той мере, как в Европе, не было.
Во-вторых, европейские университеты с самого рождения были тесно связаны с католической церковью, и не случайно, что именно богословский факультет почитался важнейшим среди всего круга университетских наук. Церковное образование в университетах не просто готовило образованных священников, но само католическое богословие развивалось путем университетских споров. Те же отношения сохранились и позже в протестантских университетах эпохи Реформации, только в них ведущую научную роль взяла на себя лютеровская теология. И, опять-таки, легко противопоставить эту ситуацию православной культуре, в которой традиция богословских диспутов не сложилась, как и вообще не было представления, что "в споре рождается истина", напротив, путь к истине был глубоко индивидуален и достигался напряженной внутренней духовной работой, "умным деланием". С внешней же стороны, для церковного образования в православии достаточно было простой грамотности и "начетничества" - свободного владения цитатами из Священного писания. Естественно, что при таких условиях нельзя было ожидать складывания на Руси системы образования с определенной последовательностью и взаимосвязью предметов, характерных для западного богословия. Впрочем, русская православная церковь начинала осознавать свою "бесшкольность" как недостаток в моменты угрозы распространения ересей (как было в конце XV - середине XVI века) и внешней опасности (в Смутное время и последующую эпоху). В XVII веке это привело к тому, что православное богословие стало строить укрепления против экспансии католичества, копируя его же образовательные институты и в частности систему обучения на богословском факультете, о чем речь пойдет ниже.
В-третьих, в финансовом отношении западный университет представлял собой самодостаточное учреждение. Основой его бюджета на большей части немецких земель со времен Реформации служили секуляризованные церковные имения: многие университеты непосредственно наследовали прежнее имущество городских епископов или монастырей. В России подобное финансовое обеспечение образовательного учреждения долгое время представлялось невозможным. Вопрос о секуляризации разросшихся земельных владений церкви остро встал лишь во второй половине XVII века. Интересно, что именно от этого времени, при создании проекта Московской академии (1682), до нас дошло желание царя Федора Алексеевича финансировать ее за счет доходов от монастырских имений. Идея эта, однако, реализована не была, как и никогда потом российские университеты не имели земельной собственности, хотя желание приписать к Московскому университету хотя бы одну деревеньку высказывал еще в середине XVIII в. М. В. Ломоносов и чуть было не воплотил в жизнь И. И. Шувалов.
В-четвертых, по правовому статусу университет представлял собой "цех ученых", один из многочисленных типов корпораций, характерных для средневекового строя Европы. В России же не только отсутствовали цеха (введенные лишь в начале XVIII в. Петром I), но и само корпоративное устройство, особые права и привилегии университетов противоречили тенденциям всеобщей государственной централизации, отразившимся, например, в Соборном Уложении 1649 г. в связи с отменой "белых слобод" как привилегированных городских объединений. При переносе университетских образцов на русскую почву в XVIII - начале XIX в. именно его корпоративное устройство будет вызывать наибольшие проблемы как совершенно не сочетающееся с самодержавным государственным строем; в конечном счете, именно это вызовет появление в XIX в. знаменитого российского "университетского вопроса".
В-пятых, будучи внутри себя корпорацией преподавателей и студентов, университет с внешней стороны открывал двери для представителей любых общественных слоев, являясь, таким образом, "вертикальным объединением", находившимся вне любых сословных рамок. Это также не укладывалось в особенности развития социального строя российского государства, в котором в XVII в. происходило закрепощение сословий, продолженное в начале XVIII в. в ходе реформ Петра, который именно сословный принцип поставил в основу организации школьного образования. Тем самым, усвоение в России бессословного образовательного учреждения было значительно затруднено, что показывают нам многочисленные примеры из XVIII в., от перипетий судьбы Ломоносова до споров в комиссии по организации народных училищ при Екатерине II.
Последнее, возможно, наименее влиятельное отличие заключалось в географическом факторе, который все же хочется подчеркнуть. Европа, в особенности средневековая Германия, представляла собой по сути все-таки очень тесный мир: иные крошечные государства можно было обойти за день, а между университетскими городами часто лежало два-три дня пути (современный поезд преодолевает это расстояние за двадцать минут). Естественно, что это способствовало миграциям студентов и профессоров, делало "бродячую науку" (peregrinatio academica) важной составляющей университетской жизни. Идеи, споры быстро переносились из одного университета в другой, делая научное пространство открытым и взаимопроницаемым; с другой стороны, вводилась и возможность конкуренции между университетами, которые боролись за привлечение студентов, стимулируя собственное развитие. Увы, подобные процессы трудно себе представить на просторах России, где даже сама сеть дорог и дорожной инфраструктуры, облегчающей путешествия между городами, сложилась не раньше XVIII в.