Сегодня ситуация уже заметно изменилась. Но и через 17 лет после окончания войн в Хорватии и Боснии и через 13 лет после натовских бомбардировок в Сербии зарегистрировано более 300 тыс. беженцев и вынужденных переселенцев – 97 тыс. беженцев из Хорватии и Боснии и 236 тыс. вынужденных переселенцев из Косово. Раньше беженцев из Хорватии и Боснии было около полумиллиона, но за последние годы более 200 тыс. беженцев получили гражданство Сербии, другие – возвратились в родные места. Причем количество вернувшихся в Боснию намного превосходит число тех, кто вернулся в Хорватию. А в самом незавидном положении оказались около 20 тыс. человек, которые были изгнаны из своих домов в Косово, но переселились не в Центральную Сербию или Воеводину, а в другие сербские анклавы этого ставшего фактически независимым албанского края.
Существующее на сегодняшний день положение вряд ли изменится в обозримом будущем. Согласно проведенным опросам, только 5 % из беженцев или вынужденных переселенцев хотели бы вернуться в места прежнего проживания.
Важно подчеркнуть, что везде на постюгославском пространстве во время череды войн и их урегулирования четко прослеживалась одна тенденция – тенденция к моноэтничности, сколько бы ни говорили об обратном, о мультиэтничности и мультикультурности, многочисленные западные посредники.
Похожая ситуация наблюдается и в других странах Юго-Восточной Европы. Так, в Болгарии болгары составляют сегодня 85,3 % населения, в Румынии румын еще больше – 89,5 %, а в Албании албанцев вообще 95 %. То же самое можно сказать и про центральноевропейские страны: в Венгрии – 98 % венгров, в Польше -97 % поляков, в Чехии – 94,4 % чехов, в Словакии – 85,7 % словаков. Иная картина наблюдается только в Македонии, где 67 % относят себя к македонцам, 29,9 % – к албанцам.
Подчеркнем, что эта тенденция к моноэтничности доминировала на Балканах и даже везде на востоке Европы весь ХХ век. Распались многонациональные империи, затем многонациональные государства. Фактически исчезли два общих для стран этого региона национальных меньшинства – евреи и немцы. Сильно ослаблено и третье региональное национальное меньшинство – цыгане. Отъезд в последнее время многочисленных болгарских, румынских и других цыган с востока на запад показывает, что отмеченная нами тенденция для Восточной Европы продолжает существовать. Восток Европы становится еще более этнически однородным.
Такая тенденция существенно отличает восточноевропейский регион от Западной Европы, в которой особенно в послевоенный период заметно увеличилась мультиэтничность. Она даже породила идеологическое обоснование этого процесса в виде концепции мультикультурализма. Мультикультурализм – принципиально иная политика в отношении различных этносов внутри того или иного государства. Это – не интеграция в социокультурную среду доминирующего этноса (крайнее проявление подобного развития – американский "плавильный котел"), а параллельное сосуществование разных, а часто и противоположных культур и культурных традиций.
""Плавильный котел" ассимиляции барахлит и чадит – и не способен "переварить" все возрастающий масштабный миграционный поток, – отмечал В. Путин. – Отражением этого в политике стал "мультикультурализм", отрицающий интеграцию через ассимиляцию. Он возводит в абсолют "право меньшинства на отличие" и при этом недостаточно уравновешивает это право – гражданскими, поведенческими и культурными обязанностями по отношению к коренному населению и обществу в целом.
Во многих странах складываются замкнутые национальнорелигиозные общины, которые не только ассимилироваться, но даже и адаптироваться отказываются… Ответная реакция на такую модель поведения – рост ксенофобии среди местного коренного населения… Люди шокированы агрессивным давлением на свои традиции, привычный жизненный уклад и всерьез опасаются угрозы утратить национально-государственную идентичность".
Характерно, что в мультикультурности стали разочаровываться и в Западной Европе. Лидеры сразу трех ведущих западноевропейских стран – канцлер Германии А. Меркель, президент Франции Н. Саркози и премьер-министр Великобритании Д. Кэмерон в 2011 г. заявили о крахе политики мультикультурализма в своих странах.
Попутно заметим, что Россия в какой-то степени вписывается в оба отмеченных нами процесса – на востоке и западе Европы. В процентном отношении русских в России больше, чем в Советском Союзе, – почти 81 % вместо немногим более 50 %. И, таким образом, Россия повторяет путь всей Восточной Европы. В то же время дает о себе знать имперское и советское прошлое. Приезд в бывшую метрополию выходцев из бывших национальных окраин на глазах увеличивает мультиэтничность России. И в этом плане Россия идет по стопам Великобритании, Франции, Нидерландов и других стран Западной Европы.
Процессы внешнего доминирования на Балканах
Балканы называют "пороховым погребом" Европы. Такая репутация за этим регионом еще больше утвердилась в 90-е годы прошлого века. Балканы вновь напомнили о себе как о самом взрывоопасном месте Европы, а термин "балканизация" или "югославизация" стал применяться и к другим регионам. Вспомним, например, определение З. Бжезинского "евразийские Балканы" применительно к Кавказу. Видеть в Балканах лишь зону постоянной нестабильности, делать из них своего рода пугало стало привычным журналистским штампом.
Объяснялось это прежде всего почти полным незнанием Балкан. И если даже специалисты терялись иногда в догадках в поисках причин югославского кризиса, то что уж говорить о "простых людях". Довольно долго никто не мог понять, почему во вроде бы вполне успешной стране вдруг разразилась такая ожесточенная, кровопролитная война, вернее – несколько тесно связанных между собой войн.
Например, многие американцы, запутавшись в лабиринтах балканской истории, вообще пришли к выводу, что понять ее западному человеку невозможно. Не случайно подлинным бестселлером, выходившим массовыми тиражами, стала в США книга журналиста Р. Каплана "Балканские привидения: путешествие сквозь историю". Каплан нарисовал жуткую картину балканской истории, где действуют дикие, кровожадные люди.
Весьма показательно, что такое отношение к югославянам, прежде всего к сербам, было характерно и для западных посредников в югославском кризисе. Так, архитектор Дейтонских договоренностей, которые подвели черту под одной из фаз кризиса, Р. Холбрук и его подчиненные, бывая в Боснии, по-видимому, ощущали себя ковбоями из вестернов, так как территории, контролируемые сербами, называли "землями индейцев".
Второй причиной непонимания балканской реальности была "информационная война". Конечно, первой жертвой на войне всегда становится правда, но, наверное, впервые в истории "информационная война" стала столь заметным фактором, в чем-то даже более существенным, чем война обычная – на поле брани. Жертвой этой войны опять же стали прежде всего сербы. И в ней приняло, к сожалению, участие большинство корреспондентов западных СМИ. На службу ей были поставлены даже известные фирмы, занимавшиеся рекламой и предоставлением услуг в сфере общественных связей (PR-компании).
Недаром говорят, что современный мир – это во многом виртуальный, пиаровский мир. В Югославии, возможно, впервые "грязные" пиаровские технологии распространились в таком масштабе и на внешнеполитическую сферу. Известно, например, о деятельности американской компании Ruder Finn Global Public Affaires. Ее клиентами были руководители Хорватии и мусульманской части Боснии. Компания согласовывала с ними свою деятельность, с тем чтобы привлечь внимание к событиям в бывшей Югославии конгресса США, администрации американского президента, этнических групп в этой стране и особенно американских и международных служб новостей.
Директор "Рудер-Финн" Т. Харф хвалился тем, что за несколько минут его фирма рассылала информацию по сотням адресов. "Скорость – существенный элемент, – подчеркивал он. – Поскольку некая информация работает на нас, мы немедленно закрепляем ее в общественном сознании. Потому что мы прекрасно знаем, что лишь первые сообщения имеют значение и запоминаются. Опровержения же мало эффективны".
Под пером и объективом журналистов и в результате махинаций работников пиаровских служб сербы в 1990-е годы превратились чуть ли не во второе пришествие нацистов на европейском континенте.
Проживавший в начале 1990-х годов во Франции старший брат сербского лидера Борислав Милошевич вспоминал, что однажды весенним утром 1993 г. весь Париж оказался обклеен плакатами, на которых были изображены вместе Слободан Милошевич и Адольф Гитлер. По словам Б. Милошевича, особенно ярыми активистами бушевавшей во Франции антисербской кампании были "левые интеллектуалы".
Назначенный весной 1995 г. послом России в Ватикане бывший пресс-секретарь президента Б. Ельцина Вячеслав Костиков был поражен невиданной информационной волной по нагнетанию страхов среди местного населения: "Западная и американская печать, используя известные пропагандистские приемы, обращения к письмам "простых тружеников" и, в частности, жителей американской глубинки, все настойчивее проводят аналогии между сербами и нацистами. То, что сербы – это этническая категория, а нацизм – идеологическая, никого не волнует…Главное подготовить общественное мнение к масштабному военному вмешательству на Балканах под предлогом спасения Европы от нацистской чумы".
Позже, уже в дни натовской агрессии против Югославии в 1999 г., "американский и английский лидеры постоянно сравнивали югославского президента Слободана Милошевича с Адольфом Гитлером, а операцию сербской полиции в Косово и Метохии с холокостом времен второй мировой войны". И даже более того, министр обороны США У. Коэн заявлял: "Это борьба добра и зла, и НАТО не дозволит, чтобы зло победило". Ему вторил британский премьер-министр Т. Блэр: "Война против Сербии – это теперь не просто военный конфликт. Это битва Добра и Зла, цивилизации и варварства".
Не добавили ясности в понимание кризиса и вышедшие на Западе мемуары многих действующих лиц югославской трагедии: Р. Холбрука, Д. Оуэна, У. Циммермана, К. Билдта, М. Ахтисаари и др. Названия этих воспоминаний, как правило, были весьма претенциозны и говорили сами за себя: "Балканская Одиссея", "Остановить войну", "Задание – мир" и т. п. По образному замечанию журналиста из сербского еженедельника "НИН" С. Релича, в них проводилась мысль, что события в Югославии и, в частности, в
Боснии – "обычная балканская резня, в которой мы выступали как дикари, не знающие, как положить ей конец, до тех пор, пока, пусть и с помощью Божией, где – то за семью морями не был найден великан Дик Холбрук, удар которого ладонью о (переговорный) стол был такой силы, что все наши предводители затряслись от страха – и подписали мир".
Чем же все-таки являлся этот кризис? Что двигало США, когда они организовали вооруженное вмешательство НАТО в югославский конфликт – сначала в Боснии и Герцеговине, а затем в связи с косовскими событиями и в Сербии? Было ли это бескорыстной борьбой за возвращение стабильности этому региону, за расширение в Европе так называемой "зоны демократии", имел ли место альтруизм, обусловленный чисто гуманитарными соображениями? Был ли югославский кризис 1991–2001 гг. своего рода "бунтом истории" против "прогрессистских устремлений постиндустриального ядра Европы?" Или, возможно, происходили и другие, в том числе и более глубинные, процессы?
Наверное, следует начать с того, что Балканы всегда были скорее объектом, нежели субъектом международных отношений. На современной международной арене полуостров впервые появляется в последней трети XVIII в. Именно тогда "в связи с возникновением Восточного вопроса Балканы стали частью общеевропейской международной системы". Французская революция и начало наполеоновских войн ускорили этот процесс, приведя одновременно к усилению борьбы балканских народов за национальное освобождение. "Наполеоновские войны, – пишет швейцарский историк У. Альтерматт, – вызвали по всей Европе – от Испании через Германию и до России – националистическую реакцию, которая подпитывалась современными революционными средствами".
В дальнейшем, хотя после распада Османской империи Восточный вопрос и был закрыт в 1918 г., для балканского региона мало что изменилось. Международные события, борьба держав на Балканах и за Балканы в решающей степени продолжали влиять на все крутые повороты в истории полуострова.
Посмотрим, например, на Балканы нескольких последних десятилетий.
Так, 40-е годы прошедшего столетия были связаны с процессом фашизации балканских государств. Эта политика, инициатором которой была гитлеровская Германия, но в которой достаточно активно участвовала и Италия, затронула Венгрию, Румынию, Болгарию, Албанию, осуществлялись попытки ее распространения на Югославию. Разумеется, как это обычно и бывает, такая политика прикрывалась разговорами о "новом порядке", о "заинтересованности в сохранении мира на юго-востоке Европы" и т. п.
Кстати, чтобы легче добиться поставленных целей, немцы, как во второй половине XIX в. австрийцы и в 90-е годы XX в. американцы со своими союзниками, объявляли священный поход против "великосербских устремлений". Так, они заявляли, что германская армия – не борется против хорватов, боснийцев или македонцев, а "наоборот – их защитник от "сербских шовинистов", которые бы в противном случае ввергли их в войну за британские интересы".
Затем с точки зрения внешнего доминирования на Балканах пролегал период в пол– с лишним века, и он был отмечен важным и в чем-то схожим процессом. Процесс этот, сопровождавшийся также соответствующим идеологическим обеспечением, – советизация Балкан и всей Восточной Европы. В нем в свою очередь можно выделить ряд этапов.
Первый этап советизации в ее крайней сталинской форме проходил вплоть до смерти И. Сталина в 1953 г. Затем начинается этап десталинизации как внутри СССР, так и в его отношениях со странами "социалистического лагеря". Фактически это означало переход в 1955–1957 годах в отношениях с социалистическими странами от протектората к ограниченному суверенитету. Однако "оттепель", как известно, не привела к весне, вновь наступили "заморозки". Они были связаны с событиями 1968 г. в Чехословакии.
По мнению ряда исследователей, "Пражская весна" является своего рода водоразделом в истории "социалистического содружества". После чехословацкого кризиса отношения между социалистическими странами "шли неизменно под уклон". Собственно говоря, и понятие "ограниченного суверенитета" или "доктрины Брежнева" появилось именно после 1968 г.
В целом же в Праге была окончательно убита вера в возможность реформирования "реального социализма", придания ему "человеческого лица". Не будет преувеличением сказать, что чехословацкие события оказали влияние не только на интеллигенцию (появление диссидентского движения и проч.), но и на часть советского руководства – более молодую и менее догматическую. Именно из нее рекрутировались кадры горбачевской перестройки, случившейся через 20 лет.
Последний процесс, о котором надо сказать, говоря о внешнем доминировании на Балканах, и который мы наблюдаем в настоящее время, – процесс их натоизации. И, как бы мы к нему ни относились, подчеркнем, что в нем нет ничего исключительного. Не претендуя на полную аналогию, заметим также, что процесс натоизации Балкан, в свою очередь, как и все предыдущие, прикрывался и прикрывается рассуждениями о "новом мировом порядке", об укреплении стабильности в Юго-Восточной Европе, об утверждении там демократических ценностей. Сравнивая современные Балканы с периодом советизации, можно также сказать, что сегодня в разных балканских странах существует сочетание ограниченного суверенитета и протектората, как, например, в Боснии или Косово. Но, повторим, разными способами проводится одна политика – натоизация.