Впрочем, об "ограниченном суверенитете" можно в известной мере говорить не только по отношению к балканским и другим восточноевропейским странам. По мнению И. Максимычева, "балканская война НАТО продемонстрировала феномен практически добровольного и полного подчинения Западной Европы политике США в обстановке, когда оно совершенно не диктуется никакими внешними причинами. Если в период конфронтации западноевропейская лояльность Вашингтону объяснялась реальной или мнимой советской угрозой, то сегодня ни этой, ни иных угроз просто не существует".
Любопытно отметить, что самый сильный отпор всем трем отмеченным нами процессам на Балканах – фашизации, советизации и натоизации – оказывала одна и та же страна – Югославия, прежде всего ее сербское население. Вспомним, что в конце марта 1941 г. правительство Югославии подписало соглашение о присоединении к Тройственному союзу, и это вызвало в Белграде массовые демонстрации под лозунгом "Лучше война, чем пакт", а затем и государственный переворот. Да и во время Второй мировой войны на территории Югославии против немцев и их пособников был фактически открыт второй фронт, задолго до того, как его открыли страны антигитлеровской коалиции. Причем подавляющее большинство участников Сопротивления были сербы. Вспомним и 1948 г., когда конфликт между Й. Броз-Тито и И. Сталиным привел к выходу Югославии из так называемого "социалистического лагеря". И, наконец, яркое доказательство всему сказанному дает югославский кризис 1991–2001 гг.
Выяснение этого феномена – почему "крепким орешком" для всех внебалканских сил оказывались именно сербы – требует специального исследования. Но одна из причин этого – на поверхности. Она состоит в том, что сербы с начала XIX в. привыкли занимать на Балканах центральное место, играть ведущую роль среди соседних народов, быть, по известному выражению, "Пьемонтом южных славян". Это небольшой народ с менталитетом большого.
В какой-то степени общего развития с другими балканскими странами в последние несколько десятилетий избежала только Греция. Однако и там, если присмотреться повнимательнее, можно разглядеть сходные процессы: совпадающий с оккупацией период фашизации (его слабым и более поздним отголоском кто-то, наверное, может назвать семилетний режим правления "черных полковников" в 1967–1974 гг., хотя мы считаем, что он имел несколько иную природу. – К.Н.); попытка советизации, проявившаяся в гражданской войне 1946–1949 годов; наконец, вступление в НАТО первой из балканских стран, еще в 1952 г.
И, кстати, несмотря на полувековое развитие в рамках Североатлантического альянса, Греция, на наш взгляд, типологически остается балканской страной, и нет никаких признаков того, что в обозримом будущем будет как-то иначе. Это убедительно подтвердила и ее отличная от стран Запада реакция на те же события 1990-х годов в бывшей Югославии. Скорее всего, такая же судьба ждет и другие балканские страны, вступившие или стремящиеся в НАТО. (Можно добавить, что и натовская Турция с большой натяжкой может считаться балканской и с еще большим трудом – европейской страной.)
Сравнивая современные события на Балканах с 1940-ми годами, можно сказать чуть подробнее и о позиции России. В те далекие уже годы Советский Союз пытался не остаться в стороне от балканских проблем, однако Германия явно не желала вступать с ним в переговоры. Боясь посмотреть правде в глаза, советское руководство трактовало споры с Германией как "расхождения либо частные, либо региональные" и "упорно продолжало следовать уже выработанному курсу". Тем не менее, именно "балканские проблемы стали тем пробным камнем в советско-германских отношениях, который показывал истинные намерения нацистского руководства". Региональный характер событий лишь камуфлировал стратегический масштаб противоречий двух держав. "Кремль в итоге оказался неспособным что-либо противопоставить тому драматическому развитию событий, которое привело к полному подчинению Балкан фашистской "осью", а затем и к нападению на Советский Союз".
Вновь не претендуя на полную аналогию, заметим, что югославский кризис также выявил истинные стратегические цели альянса, любящего рассуждать о правах человека, демократических ценностях, гуманитарных интервенциях и т. п. И НАТО также долго не сталкивалось с противодействием российской дипломатии, которая, словно загипнотизированная словами о партнерстве, долго не могла или не хотела понять сути происходившего.
Подчеркнем еще раз. Конечно, природа у режимов стран "оси" и НАТО – совершенно различная. Но даже отмеченное нами некоторое внешнее сходство – довольно красноречиво.
В отличие от дипломатии, российское общественное мнение среагировало гораздо быстрее и точнее. Было просто невероятно, что события в Югославии нашли столь горячий отклик, что называется, в "простом народе". Как очень верно, говоря о середине 1990-х годов, подметил тот же И. Максимычев, "боснийский кризис выявил немаловажное влияние общественного мнения России на ее внешнюю политику. Никто не ожидал подобного эмоционального подъема в задавленной внутренними бедами и неразумной экономической политикой стране по не затрагивающему непосредственно ее материальных интересов поводу. Широчайшая поддержка сербов… продемонстрировала, что общественное мнение в России живо и что с ним приходится считаться". Добавим, что особенно общественная поддержка сербов проявилась в первые дни агрессии НАТО против Югославии в конце марта 1999 г.
В целом российское общественное мнение довольно скоро стало склоняться к тому, что, несмотря на все заверения, одна из важных целей США в югокризисе – вытеснение России с Балкан, что в западной и прежде всего американской элите достаточно распространены не только антикоммунистические, но и антироссийские настроения.
Естественно, это вызывало ответную реакцию. Причем стихийный антиамериканизм пришел на смену "инфантильному проамериканизму", явной симпатии к США, которые в начале 1990-х годов во многом рассматривались в России в качестве своего рода эталона общественного развития.
Как не без основания пишет американский политолог С. Коэн, широкое распространение антиамериканских настроений в посткоммунистической России не является наследием холодной войны. Они "стали углубляться, когда вместо несбывшихся обещаний больших иностранных инвестиций бремя российского внешнего долга выросло настолько, что государство перестало платить пенсии и зарплату, чтобы выполнить предъявляемые Западом требования к бюджету. Распространяясь все дальше, эти настроения усилились после расширения в 1998 г. НАТО на Восток, в чем справедливо увидели нарушение данных американцами обещаний, а после того как, действуя под началом США, НАТО приступила к 1999 г. к бомбардировкам Югославии, стали практически повсеместными и невиданно ожесточенными".
Впрочем, российское общественное мнение очень точно отреагировало и на трагедию 11 сентября 2001 г., когда у здания посольства США в Москве моментально выросли груды живых цветов.
Процесс натоизации Балкан, о котором мы ведем речь, важен не только сам по себе. Он тесно связан и с более крупной проблемой – формированием новой системы европейской безопасности. И именно поэтому югославский кризис заметно отличается от всех других европейских конфликтов последнего времени – например, североирландского или кипрского.
Вопрос о создании новой системы европейской безопасности встал в конце 80-х – начале 90-х годов после окончания "холодной войны" и прекращения блокового противостояния. Россия, будучи одним из полюсов прежнего биполярного мира, выступала за создание всеобъемлющей системы безопасности на основе общеевропейской организации – ОБСЕ. Однако успеха не имела. После некоторого колебания США посчитали, что являются единственным победителем в "холодной войне" и имеют право действовать исходя из логики "победитель получает все".
Фактически это означало начало передела сфер влияния, "передела уже поделенного мира". Где – то такой передел шел мирным путем, путем расширения НАТО на восток, присоединения к блоку некоторых восточноевропейских стран; где-то, как в Югославии, – насильственным, военным.
Расширение НАТО на восток и вмешательство Запада под предводительством США в югославский кризис и привели, на наш взгляд, к новой, натоцентристской модели европейской безопасности. И можно даже назвать точное время, когда оба этих связанных между собой процесса обозначились со всей определенностью, – это 1993-й год. Тогда, как известно, было принято принципиальное решение начать расширение НАТО. И тогда же США начали активно вмешиваться в югославский и, в частности, боснийский кризис, который в тот период выдвинулся на первый план.
По свидетельству работавшего в Белграде представителя Службы внешней разведки России В. Зайцева, в январе 1994 г., после принятия решения о расширении НАТО на восток, у США уже существовали планы использовать конфликт в Югославии для создания условий по перебазированию американских войск из Германии на Балканы. Тем самым появилась бы "возможность контролировать как пути через Черное море к Каспийскому нефтяному бассейну, так и через Малую Азию к Персидскому нефтяному району".
Характерны и воспоминания руководителя Службы безопасности президента России А. Коржакова. Он рассказывает, что весной 1995 г. начальник Главного разведочного управления Генерального штаба России Ф. Ладыгин передал через него президенту Б. Ельцину конфиденциальное письмо. В нем на основе оперативной и аналитической информации был расписан "весь сценарий НАТО по Югославии вплоть до будущих бомбардировок в связи с косовским конфликтом. Российский президент отнесся к этой информации очень серьезно.."
Под натовское ружье были поставлены все – и ОБСЕ, и миротворцы ООН. Так, Босния стала родиной "миротворчества нового типа", когда миротворческие войска имеют тяжелое вооружение, танки и авиацию; когда их ввод навязывается ультимативно, под угрозой применения силы; когда они вводятся не в буферные зоны между враждующими сторонами, а занимают всю площадь подмандатной территории, на которой являются фактически верховной властью. Все это больше напоминает оккупацию, нежели классическое миротворчество. К тому же решение о миротворческой операции сначала явочным путем разрабатывается в недрах региональной организации (в данном случае НАТО), а затем лишь проштамповывается Советом Безопасности ООН.
Так или иначе, но инициированный Западом передел мира поставил на ближайшую перспективу крест на романтической мечте о единой "Большой Европе", о Европе, по словам Ш. де Голля, от Атлантики до Урала, о горбачевском общеевропейском доме, о Европе без разделительных линий и блокового противостояния. Не говоря уж – о единой зоне безопасности от Ванкувера до Владивостока. В этом смысле 90-е годы ХХ в. оказались для всей Европы временем разочарования. Да и в целом откровенное стремление США после краха биполярного мира к единоличному господству, в частности военное вмешательство в югославский конфликт, нанесло самый сильный удар по демократическим и либеральным ценностям.
Повторим, события на востоке Европы, разрушение двухполюсного мира и окончание "холодной войны" были использованы США и Западом не для объединения континента, а для пересмотра итогов Второй мировой войны и укрепления своего геополитического положения. Геополитика вообще после краха биполярного мира выдвинулась на передний план. И если почти весь ХХ век – был веком идеологического противостояния, то теперь оно оказалось заменено противостоянием геополитическим, характерным для XIX в. и более раннего времени.
Смена модели системы международной безопасности – событие эпохальное. В. Волков писал: "Балканский кризис ускорил те процессы, которые неизбежно должны были произойти в системе международных отношений. Их суть состоит в замене одной конкретно-исторической модели этой системы (Ялтинско-Потсдамской) на иную, которая пока не получила своего названия. Это сдвиг поистине тектонического масштаба… За последние четыре столетия подобная смена происходит пятый раз (после Тридцатилетней войны в Европе и Вестфальского мира 1648 г.; эпохи Наполеоновских войн и Венского конгресса 1815 г.; первой мировой войны и системы Версальских договоров 1919–1920 гг.; второй мировой войны и Ялтинско-Потсдамского урегулирования 1945 г.)".
Итак, в ХХ веке поочередно существовали три из пяти названных моделей системы международной безопасности. Причем при замене одной из них на другую важнейшую роль неизменно играли Балканы. И даже в годы "холодной войны" роль Балкан (и в частности Югославии) "определялась не столько их внутренними проблемами, сколько идеологическим и политическим противостоянием, характерным для двухполюсного мира". И сегодня "в двусторонних российско-американских отношениях в Европе Балканы явно претендуют на второе место после вопроса о расширении НАТО на восток. Общее между этими двумя проблемами в том, что обе они связаны с перспективами безопасности в Европе".
В. Волков предсказывал, что, возможно, роль Балкан при смене моделей международной безопасности сохранится и впредь. Сегодня "Балканы превратились в зону повышенного внешнеполитического риска как для России, так и для НАТО, а также США, хотя и по разным причинам. Не исключено, что Балканам суждено стать "пороховым погребом" НАТО… Смогут ли США выдержать бремя единственной сверхдержавы в мире? И, может быть, будущие поколения тоже будут говорить: "Все начиналось с Балкан!"
В целом можно сказать, что на пространстве бывшей Югославии с 1990-х годов протекали сразу несколько процессов. Один из них – натоизация, о которой мы только что сказали. Второй – сам югославский кризис. Он распространялся с северо-запада на юго-восток территории бывшей Югославии, поочередно втягивая в свою орбиту возникшие здесь новые государства. Напомним основные этапы этого кризиса: десятидневные вооруженные столкновения в Словении (июль 1991), война в Хорватии (1991–1995), война в Боснии (1992–1995), война в Косово (1998–1999) и 78-дневная натовская агрессия против новой Югославии (Сербии и Черногории) в 1999 г. Наконец, с марта 2001 г. в связи с усилением албанского сепаратизма горячая фаза югославского кризиса на несколько месяцев распространилась на Македонию.
Столь долгий кризис был во многом спровоцирован нарушением хрупкого баланса сил, существовавшего ранее на Балканах. Так, чтобы сломить сопротивление "твердоголовых", как они сами себя называют, сербов, Запад во главе с США взял курс на поддержку албанского меньшинства в Косово. В то же время именно сербы являлись единственной силой на Балканах, которая была способна справиться с албанской экспансией. Затем и македонцев частично заставили пойти на поводу у албанских боевиков.
Рост албанской экспансии и есть третий процесс, протекающий сегодня на Балканах. В настоящий момент албанцы, без сомнения, – самый активный и стремящийся к объединению балканский этнос. И учитывая то, что, кроме собственно Албании, они проживают в Сербии, Черногории, Македонии и Греции, это чревато новыми балканскими переделами. И здесь можно также увидеть более общие процессы. Экспансия албанцев, по-видимому, является частью той самой южной "дуги нестабильности", про которую так много говорят и которая, по словам российского президента В. Путина, простирается ныне "от Косово до Филиппин".
Таким образом, почти всегда Балканы были местом столкновений чужих интересов. И говорить о какой-либо врожденной агрессивности балканцев и вследствие этого постоянной нестабильности Балкан – было бы не совсем справедливо, это означало бы "сваливать с больной головы на здоровую". По крайней мере, и в Первую, и во Вторую мировые войны военные действия пришли на Балканы извне. (Понятно, что злополучный выстрел Г. Принципа в 1914 г. был лишь поводом: если бы его не было, нашли бы любой другой и в любом другом месте.) О вмешательстве извне и его негативных последствиях следует говорить и применительно к югокризису конца 1990-х – начала 2000-х годов. Поддерживая одних и усмиряя других его участников, Запад часто вел себя "как слон в посудной лавке".