***
Вспомним ещё раз о таком явлении, как перенос в 1930-1940-е годы колониальных практик с территории колоний на территорию бывших метрополий.
Феномен возвратного эффекта, или "обратной связи", в процессе колонизации был замечен и описан достаточно давно и получил название "колониального бумеранга". Термин "колониальный бумеранг" был использован в 1951 году Х. Арендт, которая имела в виду перенос колониальных методов в метрополию, приводя в пример холокост европейских евреев.
Сегодня мы являемся свидетелями колониального бумеранга иного типа. На этот раз он запущен не "сверху" самими политическими элитами, а "снизу" и представляет собой некий исторический перевёртыш. Сегодня последствия колониализма возвращаются в Европу с миллионами беженцев и исламским терроризмом, под грохот взрывов в метро, аэропортах и магазинах. Это горькая, но неизбежная расплата за века колониального владычества.
***
Тем не менее в ближайшие десятилетия будет иметь огромное значение признание и закрепление за народами, подвергшимися колонизации и геноциду, статуса народов-жертв. Такое признание пока ещё представляет непреодолимую проблему для западного сознания. Это особенно хорошо видно на фоне реабилитации нацизма в последние годы.
Соблюдая интеллектуальную честность, необходимо признать, что нацизм - это ядро идеологии модерна и социально-политической системы колониального капитализма, поэтому у них не может быть правой альтернативы, только левая.
Этот ход мысли настолько очевиден, что ни на Западе, ни в России он не опровергается, хотя всячески игнорируется: в академической среде по идеологическим причинам, в обывательской - по психологическим. Во многом это связано с механизмом вытеснения нежелательных содержаний из коллективной памяти общества. Ведь фашизм - это особый, травматический опыт. Он изменил социальный характер западного человека; в ХХ веке это констатировал философ Теодор Адорно, когда заявил, что "после Освенцима нельзя писать стихи".
Однако перестройка европейского сознания так и не началась, несмотря на клятвенные заверения в "денацификации". Проблема в том, что фрустрация западного сознания не достигла катарсиса и не кончилась покаянием. Если отказ от большевизма произошёл сравнительно легко (причём задолго до крушения СССР), а большевистский период по историческим меркам не так уж долог, то Запад живёт в колониалистской парадигме несколько веков. И сегодня фашизация общества лишь усиливается.
Западноевропейское общество больно, и, судя по событиям 2014–2015 годов, больно очень тяжело. Но признать это сложно. Ведь осознание данного факта таит в себе экзистенциальную угрозу идентичности модерна. Потому и возникают мифы и искусственные концепции вроде доктрины двух тоталитаризмов. Но нынешний мировой кризис вселяет в этом смысле определённые надежды. Сейчас общество модерна подошло именно к кризисной исторической точке. Ему предстоит прозрение и покаяние.
Прошедшая некоторое время назад революция в историографии частично сняла табу с освещения новой проблематики, к которой относится покаяние за колониализм. Социолог Майкл Манн приводит данные об ужасающем количестве жертв, которые лежат на совести стран "первого мира", о том же пишут Мануэль Саркисянц, Борис Кагарлицкий и другие западные и российские исследователи. Они признают, что становление либеральных демократий сопровождалось этническими чистками, которые принимали масштабы геноцида.
Но исследование указанных проблем всё ещё молчаливо блокируется внутри западного научного сообщества. Так, например, изучение вопроса об использовании рабского труда "остов" (выходцев с восточных территорий) или идейной преемственности между британскими и германскими нацистскими идеологами (в частности, идея "расы господ") в современной Германии не приветствуется, как изучение последствий атомной бомбардировки Хиросимы не приветствуется в США.
Россия - наследница византийской ветви европейской цивилизации. Её задача - принять исповедь Запада, его отказ от антигуманной "гуманистической" доктрины либерализма и признание общества модерна утратившим исторический ресурс. Её долг - помочь западным соседям достичь болезненного, но необходимого покаяния, за которым должно начаться выздоровление.
Глава 4. Незавершённый фашизм
Бинарный тоталитаризм. - Критика и закат теории. - Расизм или фашизм? - Генеалогия нацизма. - Звенья в цепи магистральной идеологии. - Как переписывают историю. - Расовая война. - Жёлтая звезда и голубая лента. - Нацизм и интеллигенция. - Архаизация системы и неонацизм. - Либерализм и нацизм: общность моральных оснований. - Эсхатология позднего модерна.
***
Парадигма новой политики, вступившая в силу после 1989 года, всё ещё остаётся в силе. Она основана на концепции бинарного тоталитаризма, или "двух тоталитаризмов" (шире - "закрытых обществ"), появившейся в работах К. Поппера, Х. Арендт, З. Бжезинского и некоторых других авторов. Концепция родилась с началом холодной войны, но оказалась намного долговечнее политических блоков. Смысл её прост: коммунистические и фашистские режимы являются политически родственными и противостоят либеральным демократиям.
Именно теория двух тоталитаризмов служила идеологическим мостиком, который в 1990-е был переброшен из политического вчера в политическое сегодня. Смысл этой теории следующий: политика силы и военного "экспорта демократии" искупается вчерашними жертвами тоталитарных режимов. Вчерашний тоталитаризм служит индульгенцией, выданной историей сторонникам нового глобального миропорядка.
С логической точки зрения эта позиция не выдерживает критики, но психологически она очень действенна. Механизм воздействия на коллективное сознание прост. Это постоянное напоминание об исторической травме, то есть апелляция не к рациональной, а к эмоциональной сфере. В концепции двух тоталитаризмов очень заметна эта самая эмоциональная составляющая, подстёгиваемая (риторически и стилистически) инфернальной символикой, мотивом абсолютного зла, категорическим императивом "Это больше не должно повториться!".
Пропагандистский арсенал либерализма возник вполне закономерным образом. Без картины тёмного тоталитарного прошлого не вырисовывалась картина светлого либерального будущего, поэтому был так необходим образ исторического врага.
***
Уже в 1960-е годы появились политические концепции, которые шли вразрез с "двутоталитарной" ортодоксией. Здесь в первую очередь надо сказать о представителях неомарксистской франкфуртской школы. Старшие представители франкфуртской школы, Т. Адорно и М. Хоркхаймер, рассматривали фашизм как побочный результат двух глубинных исторических процессов. Во-первых, доминирования стандартов рациональности, навязанных Европе эпохой Просвещения, а во-вторых, другого, встречного процесса - аффективной реакции на эти стандарты иррациональных пластов европейской культуры (нацистский контрмодерн, или археомодерн).
Представитель второго поколения франкфуртцев Герберт Маркузе, культовая фигура бунтующей молодёжи 1960-х, гуру радикального студенчества, пришёл к выводу, что репрессивный аппарат либерального общества эпохи постмодерна формирует фашизоидный тип сознания - "одномерного человека". И делает это не менее успешно, чем его "тоталитарные" конкуренты. Это вывод тем более важный, что у нацизма и либерализма, как известно, одна и та же социальная база - средний класс. Примером государства "скрытого фашизма" для Маркузе и его единомышленников служили, в частности, Соединённые Штаты Америки с массой обывателей-реднеков.
В свете левой критики идеологическая карта ХХ столетия, расчерченная по принципу "две плохие теории - одна хорошая", уже выглядела сомнительно. При этом важно принять во внимание, что франкфуртцы вовсе не ставили под вопрос саму категорию тоталитарности ("фашизоидности") и даже не пытались сузить её, как иные консервативные критики справа. Напротив, они шли по пути расширения понятия, раздвигая его рамки и содержание. В таком ракурсе любой репрессивный механизм выглядел симптомом латентного фашизма.
Многие оппоненты теории, как уже было сказано, указывали на разные социальные предпосылки двух режимов. Коммунизм апеллирует к низам, фашизм и нацизм - к среднему классу и крупной буржуазии. Кажется, это было у Антонио Грамши: "Опора фашизма - взбесившийся средний класс".
Но для системной критики "двойной" теории тоталитаризма этого было недостаточно. Чтобы критика теории переросла в стратегию и набрала достаточную объяснительную силу, был нужен системный взгляд на политическую историю. Прежде всего, надо было разобраться с тем, почему политический мейнстрим ХХ столетия - либерализм - упорно выводится за пределы проблемного поля "посттоталитарных" исследований.
Попытки выйти за привычные рамки исследований тоталитаризма усилились к 1990-м годам. Пожалуй, наиболее интересной можно считать позицию И. Валлерстайна, изложенную им в работе "После либерализма". Отличительной чертой валлерстайновской позиции можно считать восприятие фашизма и коммунизма не как двух идеологий, противостоящих либеральной демократии, а как составных частей большого либерального проекта, который берёт начало в 1789 году. Эта смена ракурса принципиально важна. Именно она задавала новую перспективу рассмотрения.
Когда впервые открываешь И. Валлерстайна, не веришь своим глазам. Он даёт картину событий ХХ века, абсолютно не похожую на ту, что мы привыкли видеть в советских и постсоветских учебниках, а также в западной прессе.
Социализм в России, согласно И. Валлерстайну, не был самостоятельным политическим проектом. И хотя октябрь 1917-го кардинально перепахал социально-политический ландшафт, уже в 1920-е годы советский режим негласно вошёл в консенсус мировых элит. По мнению И. Валлерстайна, русский социализм, в отличие от классического марксизма, под видом классового противостояния разрабатывал иную идею - идею национального освобождения, а точнее, демонтажа старой колониальной системы в мировом масштабе. Проект изначально возник в рамках миротворческой политики президента США Вудро Вильсона и его последователей, лишь позднее получив второе, социалистическое издание.
При этом, согласно И. Валлерстайну, "ленинизм представлял собой более энергичную и воинственную форму антиколониальной борьбы, чем вильсонианство".
Желание покончить с европейской формой колониализма ради новой - экономической, глобальной, планетарной - вот одна из причин альянса двух идеологий, либеральной и социалистической. Отсюда следует необходимость изучать либерализм как основную тоталитарную систему, подсистемой (и лишь во вторую очередь антисистемой) которой в итоге оказался советский проект.
Теперь необходимо сказать о другой подсистеме монетарного либерализма - нацистской. Непредвзятый анализ морально-этических оснований либерализма и нацизма обнаруживает их полную идентичность.
Стремление "отмежевать "доброкачественный" либерализм от его злокачественных последствий наталкивается не только на исторические, но и на морально-этические контраргументы. Ведь у любого критически мыслящего человека возникает вопрос: почему "свободная конкуренция" (то есть борьба за выживание) допустима внутри либерального консенсуса, но такая же свободная конкуренция между нациями, классами или социальными системами дурна и непозволительна? В чём принципиальная разница?".
По тому же поводу уже упоминавшийся М. Хоркхаймер, один из основателей франкфуртской школы, однажды очень точно сказал: "Тоталитарный режим есть не что иное, как его предшественник, буржуазно-демократический порядок, вдруг потерявший свои украшения".
Интересные наблюдения за эволюцией доктрины тоталитаризма можно найти у авторов левого направления. Очень показательна статья Александра Тарасова "Ошибка Штирлица. Для чего им "теория тоталитаризма"?". Речь там идёт о дискуссии, получившей отражение в сборнике "Прошлое: российский и немецкий подходы". А вот мнение Томаса Зайберта, немецкого активиста движения против капиталистической глобализации: "В 1989 году после распада СССР… в Германии начался сильный рост фашистских тенденций. И однажды, когда я сидел дома и читал книжку, я сказал себе: "Ты не можешь просто читать книги в такое время, ты должен опять вернуться на улицы и дать достойный ответ фашистам"".
Теперь можно вернуться к главному вопросу: почему столь неубедительная теория появилась на свет и стала одним из устойчивых стереотипов массового сознания?
Чтобы замаскировать неудачную родословную тоталитаризма, его защитники всегда были готовы сохранить в списке критериев тоталитарного общества "сильную власть", но затушевать рационализм, юридизм и миф превосходства, в совокупности рождающие "дух модернити". Кроме того, сторонники идеи политической бинарности ХХ века то и дело норовили "подложить" под корпоративный коллективизм фашистского строя ложный генезис, смешать его с общинностью и соборностью традиционного общества. После серии таких подмен теория двойного тоталитаризма сделалась удобным политическим орудием, заточенным против любой традиции, в том числе и против европейского христианства, которое, как мы сегодня видим, уже стало жертвой глобального секуляризма.
В силу этих же причин серьёзное научное исследование нацизма и фашизма попало в разряд общественных табу. В противном случае пришлось бы, например, открыто говорить о нацизме на Украине и в Латвии, а этого правящий класс Запада стремится избежать.
Один из парадоксов бинарной теории заключается в том, что показное либеральное "отторжение" гитлеризма (по сути германского колониализма) само по себе носило колониалистский характер, поскольку те же самые методы считались допустимыми за пределами европейского пространства. Но очевидный факт заключается в том, что режим 1930-х годов в Германии - законный ребёнок европейского либерального империализма - слишком серьёзно ранит европейское самосознание. Поэтому он до сих пор игнорируется. Главное - лишний раз не ворошить проблему.
Однако после событий 2014–2015 годов, когда коричневый переворот и гражданская война на Украине были санкционированы ведущими странами либерального Запада, проблема предельно заострилась. После начала украинских событий бинаристская теория тоталитаризма попала под перекрёстный огонь критики - как со стороны левых, так и со стороны консерваторов и евроскептиков, о чём почему-то стесняются говорить в России.
Что же представлял собой "тоталитаризм" (а точнее, диктатура корпоративистского типа) на самом деле?
В ХХ веке мир имел дело с тремя взаимосвязанными идеологиями. Это идеология-гегемон (либерализм), её радикальное ядро (нацизм) и идеология прикрытия, спутник идеологии-гегемона (советский социализм).
Теорию двойного тоталитаризма пора признать несостоятельной. В действительности есть только один тоталитарный режим - либеральный. Фашизм и коммунизм являются не его конкурентами, а его составными частями. Первый представляет собой ядро, а второй - периферию. СССР стал хотя и удалённой, но полноценной частью проекта модерна (секулярного либерализма). Но советские вожди не были свободны в своих решениях и подчинялись правилам игры. Поэтому называть советскую систему отдельным, самостоятельным тоталитаризмом совершенно некорректно. Тогда как Третий рейх попытался осуществить слом системы, овладев европейским хартлендом. Вполне очевидно, что Третий рейх был бесчеловечнее, а значит, и либеральнее своих истинных и мнимых оппонентов.
Поэтому выстраивать систему "два тоталитаризма - одна демократия" просто не имеет смысла. Можно говорить о трёх тоталитаризмах, но в этом случае слово "тоталитаризм" кардинально меняет смысл. Оно обозначает не доктрины, а состояние идеологического пространства в целом, которое возникло в ХХ веке.
Сегодня подлинный генезис тоталитаризма перестаёт быть тайной за семью печатями. Вопреки мнению К. Поппера, писавшего о "закрытости традиционных обществ", тоталитаризм - продукт либеральной культуры Нового времени. Сегодня это совершенно очевидно.
***
Говоря о разных видах расизма и особенно о национал-расизме, под знаменем которого была развязана Вторая мировая война, нельзя обойти вниманием и понятие "фашизм", которое в последние десятилетия приобрело расширительное значение.
Небольшое эссе Б. Муссолини "Доктрина фашизма" ("La dottrina del fascismo") впервые было опубликовано в 1932 году в 14-м томе Итальянской энциклопедии наук, литературы и искусств как предисловие к статье "Fascismo" ("Фашизм"). Эти идеи были взяты в качестве идеологического основания диктатуры Б. Муссолини. Но после Второй мировой войны понятие "фашизм", помимо идеологии Б. Муссолини и его последователей, стало обозначать также и все виды расизма, а потом и любую экстремистскую идеологию.
Вместе с тем разница между двумя явлениями очевидна. Фашизм в его узком понимании (Б. Муссолини, С. Салазар, Ф. Франко и др.) - это культ государства-корпорации, которое утверждает право на неограниченное насилие, осуществляет террор и нередко возрождает такое явление, как цезаризм. Тогда как исторический расизм и нацизм, имея в распоряжении примерно тот же самый властный инструментарий, вместе с ним используют и миф превосходства, идею высших и низших рас, культур, цивилизаций.
Второе, расширительное значение слова "фашизм" стало общеупотребительным; оно очень часто встречается в публицистике и политической риторике, что нередко ведёт к путанице в определениях. Размывание понятий "фашизм" и "нацизм" является опасной тенденцией. Возможность называть фашизмом почти всё, что вызывает негативное отношение (хотя чаще всего и справедливое), в итоге ведёт к забвению реального исторического явления и создаёт опасность его рецидивов, также как и рецидивов нацизма и неонацизма (национал-расизма), которые имели место в последние годы.